Фандом: Гарри Поттер, Толстой Лев «Война и мир» Фанфик "Альтернативная история Наташи Ростовой" от DENYA2056 Пейринги: Жанры: AU, Дарк, Пропущенная сцена, Романтика Объем произведения: Драббл. XVII глава "Новолуние" фанфика "Blast off far worse, than just that.". После долгого перерыва,это мой первый достаточно необычный и не все его захотят читать,но надеюсь,что хоть один человек прочтет. Обложка произведения Война и миръ.
Война Убеждений - Серия 1. Озвучка фанфика. Драмиона. Гарри Поттер.
Фандом: Гарри Поттер, Толстой Лев «Война и мир» Фанфик "Альтернативная история Наташи Ростовой" от DENYA2056 Пейринги: Жанры: AU, Дарк, Пропущенная сцена, Романтика Объем произведения: Драббл. Толстой Лев «Война и Мир», Война и Мир, Союз Спасения (кроссовер). А вы читали роман «Война и Мир» в 30 лет? Фанфик написан по мотивам фильма "Значит, война". Информационно-аналитический ресурс о событиях в мире: текущие новости, еженедельные обзоры, обсуждения.
Помнить тебя или Другая история Сони Ростовой (ИЛР, 18+)
Фанфик написан по мотивам фильма "Значит, война". По нашим наблюдениям, среди фанатских текстов, основанных на произведениях русской классики, значительное место занимают фанфики по роману «Война и мир»: именно это произведение вызывает у читателя желание «подключиться» к художественному миру романа. с ядовитыми копьями, с бомбами, со сколопендрами, с сигнальными пистолетами. Мы попросили форумчан назвать их самые любимые законченные фанфики в мире ПЛИО всех времен, и вот что получилось. Фандом: Гарри Поттер, Толстой Лев «Война и мир» Название фанфика: Инструкция по выживанию Автор или переводчик: PolAlex Пэйринг и персонажи: Федор Иванович Долохов, Рейтинг: PG-13 Категория: Джен.
Сообщество Империал: Война и Мир - Сообщество Империал
добрую половину пространства уже занимал поджидающий людей тяжелый крейсер. 7 книг. Добавить в мою библиотеку. Мне нравится (16). Фанфик 《Война и мир》 часть 1. Author's Avatar. гопник с района 01/21/18. На этой странице представлена подборка книг «Фанфики ВРИ», в нее входит 65 книг. Подборку добавил пользователь Insanity Moral.
Война и мир в твиттере скачать fb2
На этой странице представлена подборка книг «Фанфики ВРИ», в нее входит 65 книг. Подборку добавил пользователь Insanity Moral. А знаменитая сцена из «Войны и мира», в которой Андрей Болконский созерцает дуб, неожиданно эротизируется. Эмма Лорд, Война и мир в твиттере скачавайте книгу в fb2, epub формате, либо читайте на сайте онлайн. Толстой Лев Николаевич Война и мир. фанфики ребята: Форум о трилогии Элен и ребята Мы приветствуем Вас на форуме, посвященном фан-работам по сериалу След.
Пьер и Наташа (Продолжение романа Л. Н. Толстого `Война и мир`)
Брюнет открыл двери в свою машину, усадив гостей и продолжил разговор с другом. Кстати, на счёт того спора. Чимин мой муж. Ты проиграл, Хенвон- хмыкнул старший и одной рукой прижал к себе Кима. Только вот реакция на эту новость была довольно странная.
Чтоб тебя. Как ты скрыл от меня это? Я же искал... Продвигаемые истории.
Может, и вас захватит это интернетовское безумие. Авторы фанфиков - кто они? Авторами таких работ выступают поклонники этих самых произведений, которых в массах именуют фикрайтерами от английского - "писатели фанфиков". В теории при создании фанфика автор просто-напросто берет персонажей других произведений и придумывает свою собственную историю с их участием. Порой искушенные авторы могут объединить в своих работах сразу два и более произведения в одно. Такие работы относятся к жанру "кроссоверов" от английского cross over - пересекать. Особенно выделяется в среде фанфикшна жанр "ориджинал". Ориджинал - фанфик, не принадлежащий ни к одному произведению и описывающий историю персонажей, которых автор придумал самостоятельно.
Сообщество фикрайтеров Кургана В крупных мегаполисах сообщество фанфикшна имеет более широкую огласку и известность по сравнению с нашим городом. Например, в больших городах проводятся сходки фикрайтеров, в которых принимает участие большое количество человек. Последний раз встреча фикрайтеров Кургана проходила в 2014 году, что не может не огорчать. Это хорошо иллюстрирует то, что авторов фанфиков в Кургане не так уж и много, а уж тем более хороших авторов сыскать еще сложнее. Несмотря на это, есть несколько талантливых фикрайтеров. Примечательным является творческое объединение "LIVE studio" в социальной сети "ВКонтакте", в состав которого входит три юных автора. В основном деятельность их группы направлена на написание собственных фанфиков и их же иллюстрирование. Каждый из авторов имеет свой собственный, отличный от других, авторский стиль.
Первым и самым обширным по количеству писательских работ является фикрайтер с псевдонимом Haosaki. Отличительной чертой Haosaki является то, что она никогда не пишет фанфики по каким-либо фэндомам, а работает в жанре "ориджинал". Ее работы в большинстве своем базируются на научно-фантастических теориях путешествия во времени, включают в себя философские размышления на тему предназначения человека в обществе и о смысле жизни. В работах Haosaki нет четкого разделения на добрых и плохих персонажей. В основном обе стороны конфликта в конечном итоге принимают друг друга и обретают согласие. Главной ее работой, как признается Haosaki, является "Магический Парадокс". Как гласит описание "Магического Парадокса" на Книге Фанфиков, история повествует о мире, в котором магия и технологии существуют одновременно, а люди объединяются в особые объединения - гильдии, чтобы совершенствовать свои магические способности. Предпочитает Haosaki такие жанры как, "психология", "драма" и "повседневность".
Являясь редактором творческого объединения, она также пишет свои собственные фанфики по фэндому Гарри Поттера. Как признается Анастасия, она начала писать свои фанфики из-за того, что, как и большинство фикрайтеров данного фэндома, она была недовольна смертью любимого персонажа и концовкой истории. Настя, так же, как и Haosaki, предпочитает писать фанфики в жанре "драмы". Третьим автором является Анастасия Савина. Она является фикрайтером с большим стажем и выступает соавтором первых глав "Магического Парадокса".
События финала 36-й главы и эпилог «Даров Смерти» не учитываются.
На нашем сайте вы можете познакомиться с самыми интересными книгами. Мы собираем отличную коллекцию книг, которые доступны для читательниц. Изысканные любовные романы, прекрасные истории про попаданок, юмористические и совсем серьезные и философские произведения.
Снейп страдальчески возвёл очи к потолку. Если даже вы уже не помните таких элементарных вещей, то боюсь представить, каковы остаточные знания прочих моих учеников. Полагаю, если они через восемнадцать лет после выпуска помнят, с какой стороны подходить к котлу, я уже должен быть благодарен небесам. Гермиона про себя отметила его деликатность — он не спросил, что ей понадобилось в его кабинете, да ещё в такой час, да ещё в таком состоянии. Но всё-таки она посчитала необходимым извиниться. Я не знаю, как это вышло.
Не знаю, почему именно ваш камин… - Мисс Грейнджер, - прервал он её. Гермиона почувствовала, как будто её облили холодной водой. Дура несчастная! Она уже утомилась накладывать на подушку охлаждающее заклятие. Она переборщила. Несчастная подушка скукожилась и стала влажной ото льда, который похрустывал и таял внутри неё. Но Гермионе её подушка всё равно казалась противно горячей. С каким-то остервенением она всё шептала и шептала: «Refrigerare! Гермиона поднялась с постели и подошла к окну.
Скоро должно было начать светать. Не зная, чем себя занять, не в силах читать или ещё раз пересмотреть планы предстоящих занятий, Гермиона взяла со стола свой ежедневник. В нём пока не было записей, она купила его незадолго до побега из дома и теперь хотела использовать для пометок и наблюдений. Она не имела привычки вести дневник. Но сейчас что-то побудило её взять в руки перо и, пососав кончик, неуверенно написать: «3-е сентября, 20… г. Пора, пожалуй, признаться, хоть и страшно. Я влюбилась в Северуса Снейпа на шестом курсе…» Вдруг, словно очнувшись, Гермиона недоумённо уставилась на строки, только что вышедшие из-под её пера. Она еле смогла сдержать испуганный вскрик — и выронила ежедневник, неловко чиркнув по станице пером. Потом бросила и перо.
Некоторое время она в глубокой задумчивости смотрела в окно. Потом, нагнувшись, подобрала и перо, и ежедневник — и продолжила писать уже без остановок: «…Может быть, я стала достаточно взрослой, чтобы забыть детские обиды и это его параноидальное выслеживание студентов по ночному Хогвартсу. Просто однажды я задумалась, почему он этим занимается. И версия, что по причине бессмысленной злобности, показалась мне уж слишком наивной. Так что всё началось, пожалуй, с его одиночества. Мною же для него благополучно и придуманного. Я рассуждала так: счастливый человек не станет по ночам бродить по пустой школе. Наверное, у него бессонница. Он не может спать и бродит, чтобы хоть куда-то себя деть.
Счастливый человек не увидит смысла в том, чтобы подкарауливать по ночам студентов и служить им живым пугалом. И тут же я сообразила, что сама же поймала себя в ловушку: стоп, сказала я себе. Ты видишь в этом смысл. Значит, ты сама несчастна. Так что поводом послужило ещё и это сроднившее нас несчастье, о котором никто не подозревал. Я ходила задумчивая, каждую минуту помня, что я ношу в себе своё несчастье — и порой осторожно трогая его у себя внутри. Потом, когда выяснилось, что мне понадобятся Продвинутые Зелья, я признала, что он ещё и хороший преподаватель. И необыкновенно умный человек. А потом…видимо, всё-таки сказались семнадцать лет.
Вдруг всё в нём начало меня волновать. В горле пересыхало, когда он пролетал мимо. В голове вдруг что-то горячо и липко взрывалось, и я по вечерам уснуть не могла, ощущая на прямо-таки пылающей коже прикосновения. И я мысленно словно аппарировала к нему по частям — вдруг резко и коротко, вспышкой чувствовала его то ногой, то животом. Порою я задумывалась, а когда Рон или Гарри окликали меня и спрашивали, о чём, я даже терялась: не могла же я сказать, что вот уже минут пять как мысленно целуюсь со Снейпом и хотела бы вернуться к этому занятию, а их квиддич мне до лампочки. Иногда я ловила себя на мысли, что мне нестерпимо хочется обнять, прижаться, повеситься на какого-нибудь парня — любого парня, чужого, постороннего, чтобы хоть немного унять непроходящую жажду. У меня даже ногти тянуще и тоскливо выли по ночам на луну. Была-была нормальной и вдруг стала оборотнем. Как-то так это всё ощущалось.
И хотелось идти к нему и просить антиликантропное зелье. Но…что было делать? Я сколько угодно могла себя убеждать, что всё это совершеннейший бред и скоро пройдёт. О том, что многие студентки влюбляются в своих преподавателей. Но какая, к чёрту, из меня любовница, в самом-то деле? Смешно даже. Любовница — это что-то такое…такое…ну, не знаю. Никак не могу представить себя в данном качестве. Всезнайка с растрёпанными волосами, вот я кто.
И к тому же гриффиндорка, а у нас все эти любовницы-не любовницы на лбу написаны. Я удивлялась, как он ещё до сих пор всё не понял. И главное, я всё никак не могла поверить, что это всё гормоны. Как же так, гормоны? Какие гормоны, когда меня просто вы-во-ра-чи-ва-ло? И я для себя решила разбираться: что это такое? Решила уяснить, то ли я смертельно влюблена в его мозги, то ли что. И я подумала: мне интересно что-нибудь про него? И поняла, что интересно мне всё.
Какие книги он читает, что любит есть, почему всё время ходит в чёрном и так далее, и так далее. И я решила тогда: когда я вырасту, когда я выучусь и чего-нибудь уже добьюсь, когда я перестану быть студенткой, а он — преподавателем и эта наша разница в возрасте перестанет быть такой уж пугающе огромной…тогда я приду к нему и…и…и что-нибудь скажу. Или сделаю. Поцелую его, даже насильно. Даже если прогонит. Теперь все эти детские воспоминания нахлынули на меня и больше не отпускают. Ох, помню… Никто ничего не замечал, конечно. Гарри и Рону даже в голову не могло прийти присматриваться к моему состоянию. Они привыкли, что Гермиона Грейнджер всегда ровна, спокойна, в бодром настроении.
А если она вдруг раздражена и язвительна, значит, у неё что-нибудь не ладится с заданием по трансфигурации, или она устала, - и её лучше не трогать. Вот так и получалось, что в те минуты, когда мне больше всего нужна была чья-то помощь, я оставалась совсем одна. Тогда я первые пожалела, что у меня нет закадычной подружки, с которой можно было бы пошептаться, посплетничать, похихикать…которая бы, чёрт возьми, заметила, что со мной что-то не так! Что я удручена и задумчива, что я не сплю. И которая бы обязательно подумала, что я влюбилась. И я бы, конечно, страшно возмущалась и обвиняла её в легкомыслии…но краска, бросившись мне в лицо, выдала бы меня. И она бы ходила за мной, и нудела, и выспрашивала, и приставала бы до тех пор, пока я бы не открыла ей имя…И она бы не стала смеяться, и не отпрянула бы от меня с криком ужаса…а, возможно, поняла бы меня…и, может, даже сказала бы, что Снейп и правда незаурядный экземпляр. В общем, мне нужна была подруга, которой я могла бы открыть тайну, мучавшую меня. Но когда я смотрела вокруг, я понимала, что это невозможно.
Об этом надо было думать раньше, много раньше…А теперь у Парвати была Лаванда, а у Лаванды была Парвати. И только у меня не было никого. С другой стороны, утешала я себя, может, это даже и лучше. Неужели я действительно могла бы кому-нибудь открыть, что я сохну по Снейпу? Что я спать не могу, лежу и представляю…О Мерлин, стыд-то какой. Нет, всё-таки хорошо, что нет подруги, что никого нет. Это значит, никто ничего не заметит…ни о чём не догадается. И у меня есть время прийти в себя. Я попробую влюбиться в кого-нибудь другого.
Мерлин, ну почему, почему он?! Почему я не могла влюбиться в кого-нибудь более…ожидаемого? Ну, вот хотя бы в Гарри. Помню, девчонки курса до четвёртого упорно считали, что я в него влюблена. Потом появился Виктор… но ведь Гарри и правда неплохая кандидатура. Вспомни, Гермиона, как однажды, когда он вернулся вечером с квиддичной тренировки, от него прямо тебе в лицо остро пахнуло мужчиной. Вспомни, как у тебя даже в горле пересохло…и как тебе потом было стыдно за это. Но это было после того, как ты всю ночь ворочалась, мечтая о Снейпе, а когда всё-таки заснула, тебе приснилось… Вот за что тебе должно быть стыдно, Гермиона Грейнджер, а вовсе не за то, что ты что-то почувствовала, когда мимо прошёл одноклассник. Пусть даже он и твой лучший друг.
Потом у меня был роман с Роном…Просто потому, что я уже больше не могла одна. Мне уже начало казаться, что однажды ночью я не выдержу и прямо в ночной рубашке отправлюсь в слизеринские подземелья, стучаться под дверью его кабинета. А если по дороге меня поймает Филч, я изнасилую Филча. Тем более что он сквиб и не сможет защищаться…» Гермиона кончила писать и на некоторое время застыла с пером в руке. В чувство её привёл звук хлопка, произведённый упавшим дневником, который соскользнул с её коленей и снова шлёпнулся на пол. Встряхнувшись, Гермиона в смятении, в ужасе спросила себя: «Господи, что я такое написала? Зачем, зачем я всё это придумала? Как это вообще всё могло прийти мне в голову? Эти слова, эти чувства?
Откуда всё это взялось, из каких потёмок выползло? Ведь не было, не было ничего подобного, ничего похожего… Я что-то почувствовала вот только тогда, когда увидела его в Большом зале, на празднике в честь начала учёбы… Зачем же я придумала всё это? Поему-то плакала до утра. Глава 6. Глаза жгло от слёз и бессонной ночи, к нестерпимо болевшей голове она прижимала подтаявшую подушку, и холодные капли периодически стекали за воротник, заставляя ёжиться. Она наблюдала, как за окном медленно сереет небо, и надеялась, что с наступлением утра так же просветлятся мысли в её голове. Но они шевелились всё медленнее и медленнее — и только уже почти свалившись с подоконника, Гермиона поняла, что начинает клевать носом. Но спать было нельзя — занятия у неё сегодня начинались сразу после завтрака. Со вздохом она всё-таки заставила себя слезть на пол.
Всё окоченевшее тело ныло — от долгой неподвижности, от неудобной позы, от усталости. Кое-как Гермиона добралась до тумбочки, в которую уместились все вещи, которые она взяла с собой, сбегая из дома, и нашла там небольшую аптечку, в которой маггловские средства соседствовали с магическими. Гермиона выпила таблетку от головной боли, запив её несколькими глотками Бодрящего зелья. Флакончик с этим зельем она ещё во Франции привыкла всегда носить с собой. Там у неё часто бывала бессонница, а это зелье было действеннее, чем кофе. У него было только два недостатка: во-первых, оно довольно быстро теряло эффективность: после года более или менее регулярного использования, даже двойная доза не оказывала на неё почти никакого действия. Во-вторых, оно действовало не сразу. Гермиона знала, что лучше бы ей сейчас хотя бы в течение получаса держаться подальше от собственной кровати, чтобы, не дай Мерлин, не уснуть. Кое-как приведя себя в порядок, она решила погулять по Хогвартсу до завтрака.
И ноги сами привели её в библиотеку. Зелье пока ещё не действовало, и читать она не могла, потому что в голове мутилось и першило в глазах. Да и устроиться за каким-нибудь столиком с книгой она опасалась — заснуть за столом, подложив какой-нибудь фолиант под голову, она могла с тем же успехом, что и в своей постели. Так что она просто бродила между полок, вынимая одну книгу за другой и бездумно их пролистывая. Вдруг за соседним стеллажом она услышала какой-то шорох — и её спутанное, отуманенное сном сознание почему-то решило, что это снова Ремус. Встречаться с ним сейчас ей не хотелось, и она принялась медленно красться в противоположную сторону, стараясь не привлечь его внимание, чтобы спрятаться в дальнем углу библиотеки. Добравшись туда и решив, что она в безопасности, Гермиона вздохнула с облегчением. Зелье постепенно начинало действовать, медленно наполняя измученный организм энергией. Вдруг она услышала шаги — Ремус явно продвигался в её сторону.
Гермиона заметалась вдоль стеллажа, за которым пряталась, — и поняла, что сама себя загнала в ловушку. Она сжалась в углу, надеясь, что Люпину не придёт в голову заглянуть сюда, и, схватив с полки первую попавшуюся книгу, сделала вид, что читает. Подняв глаза от книги, Гермиона увидела, что в проходе стоит Альбус Поттер, держа в руках небольшую стопку книг. Он уже овладел собой, и в голосе его зазвучала светская невозмутимость. Вы ведь ничего не знали о том, что происходит, не так ли? Альбус задумчиво кивнул. Потом поставил одну из книг на полку. Гермиона, заинтересовавшись, подошла ближе и прочитала название: «Новейшая история Хогвартса». На корешках других книг, которые юноша держал в руках, было написано: «Законодательство магической Британии», «Туманы и дурманы», «Сонные зелья и яды под редакцией Клавдия Морфеуса, том I».
Альбус смотрел на неё без улыбки. Гермиона открыла «Новейшую историю» на главе, посвящённой последнему пятилетию двадцатого века. Выпускники, очки факультетов, соревнования по квиддичу, биографии и научные достижения преподавателей… - Это последняя редакция, - сказал Альбус. Она захлопнула книгу и поставила её на место. Некоторое время они молчали. Но мне нужно ещё расставить эти книги, взять другие и успеть на завтрак. Кивнув на прощание, он направился к выходу из закутка, где они оба находились. Гермиона направилась за ним. Я понимаю ещё — «Законодательство магической Британии».
Но при чём здесь «Сонные зелья»? Это ведь не школьная программа. Гермиона почувствовала, как у неё пересохло в горле. Альбус только пожал плечами. Но Гермиона не отставала. И как? Альбус остановился и обернулся к ней. Я даже не знаю, что это может быть за зелье или какое это может быть колдовство. Но я пытаюсь это узнать.
Это только догадки. У меня нет никаких доказательств. Альбус внимательно посмотрел на неё. Гермиона глубоко вздохнула и, поколебавшись, ответила: - Я, как и ты, считаю, что некоторые вещи…нельзя объяснить одним только законом. Почему все так странно себя ведут? Я хорошо знала твоего отца, и то, что он так поступил…это просто невероятно. Но, понимаешь, его в жизни слишком много защищали. А точнее сказать — ему много врали. Поэтому у него всегда было какое-то…обострённое чувство правды.
Странно, что он позволил… Тот Гарри, которого я знала, обязательно сделал бы что-нибудь. Возможно, сделал бы глупость… Альбус едва заметно улыбнулся. Он бы просто не смог сидеть на месте и смотреть на этот бред. Он бы обязательно кинулся в самую гущу событий. Он бы стал бороться — тайно, явно…хоть как-нибудь. Он на этой войне потерял столько друзей. Волдеморт убил его родителей…ваших бабушку и дедушку. Нет, тот Гарри, которого я знала, ни за что не позволил бы так просто всё забыть. Для него эта память — всё, что осталось от родителей.
И от Сириуса. И от всех остальных. Он бы желал, чтобы все знали, что они были героями. Улыбка Альбуса по мере того, как Гермиона говорила, становилась всё бледнее. Помолчав, он сказал: - Мне очень нравится тот человек, о котором вы говорите. Но он — не мой отец. Вы рассказываете про кого-то другого. Это одна из тех вещей, которая не укладывается ни во что. Мой отец пытался бороться…первое время.
Я, конечно, был тогда маленьким, но я хорошо помню. Он хотел написать мемуары. Сразу после выхода закона он был очень подавлен. И он хотел написать о войне. О Волдеморте. В общем, всю правду. Сначала он хотел найти все документы того времени. Всё, что сохранилось. Какие-то письма, ещё что-нибудь.
Но ничего не нашёл. Всё куда-то пропало. Логичная догадка. Министерство каким-то образом выкрало все бумаги, чтобы ничто не напоминало. Но это только подстегнуло его решимость. И он принялся писать. Он писал по ночам, а утром мы находили в камине в его комнате кучу бумажного пепла. Ходил такой издёрганный. И однажды я решил посмотреть, что он там такое пишет.
Я дождался, пока он заснёт…он часто засыпал прямо за столом, в процессе работы. Прокрался в его кабинет и принялся читать его писанину. Он писал о том последнем вашем годе в Хогвартсе. Писал обо всём — об отношениях с мамой, о дружбе с вами и дядей Роном, об учителях… А о войне и Волдеморте — ни слова. В чём тогда смысл? Он не запомнил точно, но там было что-то про то, что он как будто пишет не про свою жизнь — и это получается непроизвольно. Гермиона почувствовала, что у неё в глазах темнеет. Стал сильно пить. Даже лечился в больнице святого Мунго.
А всё, что написал, он сжёг. И с тех пор…такой. Что это может быть, кроме какого-то зелья или заклятья? Правда, я не знаю, что это за зелье или заклятье. Но я стараюсь это выяснить. Однако смысл мне не ясен до сих пор. Если его каким-то образом опоили зельем, то почему он всё-таки не забыл? Или оно действует так, что он просто не может записать это? Но это как-то совсем уж странно.
Которые просто не могли произойти. Я писала о них против воли, и не знала, откуда они брались. Это было похоже на то, как будто в голове у меня какой-то блок, и из-под него прорываются воспоминания. Или какое-то зелье, которое подавляет воспоминания? И я не понимаю, зачем меня могли заставить их забыть. В случае с Гарри можно предположить, что заклинание, наложенное на него, действует так, что, как только он пытается написать что-то о войне или Волдеморте что-то, идущее вразрез с законом , из-под его пера выходят какие-то незначительные подробности его мирной жизни…или ложные воспоминания… - Ложные воспоминания? То, что я собиралась написать, совершенно…безопасно для Министерства. И мне непонятно, откуда полезли эти ложные воспоминания в моём случае. А если они настоящие, то я опять-таки не понимаю, с какой целью меня заставили всё это забыть.
Личные детали. Точнее, они словно бы всплывают из глубин сознания? Напоминаю тебе, что она вообще первый взрослый человек, который готов разговаривать с нами об этом. И я не позволю тебе всё испортить. Джеймс покраснел от злости. Было видно, что его бесит, когда брат включает слизеринца. Альбус обратился к Гермионе: - Я ещё подумаю обо всём этом, профессор. Только я бы хотел, чтобы вы иногда… - Он сделал паузу, собираясь с духом. Понятно было, что мальчик просто решил воспользоваться возможностью добраться до книг, на которые давно облизывался.
Впрочем, Гермиона ничего не имела против. Она ещё помнила времена своей учёбы, когда от одной только фразы «Запретная секция» волоски у неё на руках и на загривке вставали дыбом от сладкого предвкушения.
Фанфики ВРИ — 65 книг
то он вышел просто вырванным куском якобы из книги, потому что не имеет ни начала, ни логичного завершения. С этого фанфика началось моё знакомство с направлением фанфиков посвященных миру пони. "Война и мир": том 5. Можно бесконечно смотреть на несколько вещей: на огонь, на воду и на то, как постоянно пополняется список запрещённых к продаже книг. Книга Эммы Лорд «Война и мир в твиттере» — скачать в fb2, txt, epub, pdf или читать онлайн.
Война Убеждений - Серия 1. Озвучка фанфика. Драмиона. Гарри Поттер.
Пытался вбить в крошечный мозг Эмметта одну простую мысль — всё в порядке. Никаких проблем не было, нет и не будет кто бы мне такое пообещал. Как первоклассный шарлатан, я пятнадцать минут грузил брату мозги всякой ахинеей и наконец добился желаемого результата. Успокоенный и обдуренный выше некуда, Эмметт оставил мой кокаин в покое. Правда, сам он уходить не спешил, а продолжал глупо смотреть на стену перед собой. Можно подумать, я не знал — стены в моей квартире голые. Я принципиально не покупал картин.
Кто на них станет смотреть? Лучше бы не спрашивал. К своему ужасу, я услышал, что этот дурак изначально пришел просить меня забрать завтра его дочерей из школы. Не знаю, как он себе это представлял, но я точно не представлял никак. Воображение отчаянно стопорилось. Твою мать, Эмметт окончательно рехнулся.
Мало того, что мне предстояло слетать до обеда в Европу, разобраться с гребаным кокаином, получить за свою работу деньги — уже нормальные евро или доллары, так мне теперь еще и забирать детей братца. А всё потому, что у Эмметта и Розали намечалась годовщина свадьбы. Пятая, между прочим. Эмметт же, как образцовый влюбленный козел, обязан был приготовить жене сюрприз, а заодно уж и романтический вечер. Ты охерел? Ты, блин, какую дрянь с утра курил?
Заберешь девочек, я предупредил и учительницу, и… — Охренеть! Этот деградант всё решил за моей спиной. Нет, каково! Он предупредил учительницу. А меня поставил перед фактом в последний момент. И правильно, на хрена меня вообще оповещать?
Кто у нас лучше всех сможет присмотреть за детьми? Ответ «Эдвард Каллен» будет правильным, но не совсем точным, ибо он не отражает и сотой доли трагичности ситуации. Я ведь никогда не был женат, сто лет не пытался строить с женщинами длительных отношений, и уж, конечно, не представлял, как нужно вести себя с детьми. Что я должен делать? Что говорить? И вдруг они о чем-то догадаются.
Я, откровенно говоря, побаивался детей, они слишком проницательны и способны поверить даже в самую невероятную правду, отметаемую рациональными доводами взрослых дядь и теть. Это, вашу мать, уже не шло ни в какие ворота. Эмметт произнес второе длинное слово за день. Куда этот мир катится! И он мне еще будет говорить про то, что его кокаин смущает. Надо признаться, умничанья брата смущали меня самого больше некуда.
Тут одно из двух — либо он натурально засел за книги, либо его похитили пришельцы и промыли Эмметту мозги при условии, что зеленые человечки с альфа-центавры их все-таки нашли. Более того, полностью тебя поддерживаю и разделяю все твои сомнения. Хоть ничего подобного из себя и не представлял. И ко всему прочему, если кокс позволит мне избавиться от лишней головной боли, я буду только рад. Зачем отказываться от дополнительной пользы. Я ничего такого и не думал.
Я тебе верю, как себе, — Эмметт замялся, а потом выпалил, словно бросающийся в реку самоубийца: — Просто убери эту дрянь подальше и не нюхай при девочках. Дурак, что с него взять. Окажись на моем месте реальный наркоман, он бы ему пообещал, что угодно, а сам и думать забыл о сегодняшнем разговоре. На счастье Эмметта, я не был ни наркомом, ни идиотом, оставляющим кокаин в доступных для детишек местах. Я был просто несчастным братом, иногда способным прогнуться под натиском проблем. И наркотики уж точно не входили в первую десятку моих интересов.
И только спустя минуту я понял, что на самом деле хотел сказать мой братец. Он ведь не вынесет такой потери. Героин отобрал у Эмметта одного брата, отдать второго он не готов. Но всё, что было у Эма, это слепая надежда и вера в мое здравомыслие. Он даже готов был рисковать благополучием дочерей, лишь бы дать мне шанс реабилитироваться, показать, что я нормальный полноценный член общества, именно такой, каким он привык меня считать, такой, каким он со всем душевным пылом хотел меня видеть. Потерпеть еще немного для спокойствия младшего брата, для того, чтобы он снова безоговорочно поверил в меня.
Ста тысяч в месяц ему явно было недостаточно. Этот доктор Хейл, он настоящий сумасшедший. Ну не скажешь же брату, что достаточно только один раз взглянуть на саму Розали, чтобы понять каковы ее родители. Гены же передаются по наследству. Он с самым озабоченным выражением на лице заявил, что я плоховато выгляжу и не мешало бы мне развеяться. Он даже оставил адрес какого-то нового клуба и ненавязчиво намекнул, что слышал, будто там неплохие девочки и отменная выпивка.
Но я не представлял себя в клубе. Я не представлял, как буду спокойно цедить пятнадцатилетний виски в компании веселеньких, симпатичных девушек, в то время как где-то за сотни километров сухой ветер гладит мертвое личико девочки. Она не выходила у меня из головы. Я даже боялся напиваться, представляя, какие глюки подбросит мне измученное воображение. Я точно с ума сойду, если вдруг посреди квартиры увижу призрак с пулей в голове. Наверное, выпрыгну из окна.
Я даже и кокаин нюхать передумал. Вместе с тем, мне всё так же жизненно необходим был способ выдворить девочку из собственных мыслей. Печально, но доступные и хорошо известные всем методики тут явно не годились. Я тяжело вздохнул и вернулся к «Кокаиновым Штатам Америки». Мне больше ничего не оставалась. Мелкая моторика хоть как-то отвлекала от навязчивых раздумий.
Я полностью сосредоточился на сложных извивах границ, повторяя каждый поворот со скрупулезностью хирурга, пришивающего пациенту новую почку. Мне ни в коем случае нельзя было ошибиться, я с головой погрузился в процесс кокаинонизации госграницы. А когда закончил, то ужасно ныла спина, затекли от долгого сидения ноги. Наступил самый обычный серый вечер. Но свет я зажигать не хотел. Темнота казалась мне более безопасной и гостеприимной, так я словно был всего лишь гостем в собственной квартире.
Нет, квартира совершенно точно принадлежала мне, как и несколько домов на побережье. Но я определенно был гостем в этом мире. Гостем, вынужденным во всем слушаться властных хозяев. Играть по придуманным давным-давно для совершенно чужих мне людей правилам. Я не мог ничего изменить. И это меня всегда устраивало.
Я здорово научился прятаться за словами «не моя война». Всё было просто замечательно. Я был что-то типа мальчика на побегушках. Мальчика, который ни за что не отвечает. Я и сейчас не отвечал. Но почему-то был виноват.
Был повинен в смерти маленькой черной девочки. Словно бы пуля, пущенная в ее маленькое личико, угодила в те самые слова, что так надежно меня прикрывали. Слова разлетелись, отставляя меня один на один со страшной правдой. Я как будто прозрел, и свет истины ослепил меня. Но, твою мать, поздно было сожалеть. Пролитую кровь не соберешь.
Ведь так, спрашивал я себя, глядя на просыпающийся ночной Нью-Йорк. Город молчал. Ему было плевать. Слишком далеко отсюда до погрязшей в вечных военных конфликтах Африки. Многие горожане никогда не слышали таких названий как Либерия, Сьерра-Леоне, Мали. Я там был.
В каждой африканской дыре. Нес бремя белого, мать его, человека. Я оказывался тем самым хреновым Прометеем. Но приносил я не живительный огонь. Я, как долбанный Санта Клаус, приносил подарки получше. Много подарков.
Сотни и даже тысячи грузовых самолетов и сухогрузов. Меня одинаково радушно, с распростертыми объятиями встречали диктаторы и новоявленные борцы за демократию и всевозможные свободы. Я был другом Чарли-боя. Его лучшим мальчиком на побегушках. Почти не терзаясь муками совести, я бегал по выжженной несчастной земле. Когда-то давно на нее обрушивались лишь солнце, да ветер, но с недавних пор землю вовсю утюжили танки и корежили зенитки.
Однако не проходило недели, как на мертвой земле опять зарождалась жизнь. Это было своего рода чудом. На месте уничтоженных деревень появлялись новые. Приходили люди, ставили жалкие хижины и жили своей убогой тяжелой жизнью. Та мертвая девочка наверняка жила в одном из этих многочисленных безымянных поселений. С пятью-шестью братьями-сестрами в обваливающейся халупе без кондиционера и плазменной панели.
С вечно больной, страдающей от недоедания и ежегодных родов матерью. И мне показалось, что я ее увидел в отражении стройных шпилей офисных центров. Здесь, в сердце цивилизованного мира. Выпирающие ребра. Впалые щеки. Едва прикрытое цветастым тряпьем естество.
Ее длинные руки тянулись ко мне из мрака ночи, желая утащить в Ад. Но я не хотел умирать. Мне было безумно жалко девочку, но я все равно хотел жить и продолжать делать свою работу. Единственную работу, что я вообще умел делать. Устав подпирать окно пентхауса, я решился на отчаянный поступок — пошел спать. Раз уж Эмметт заметил, что пора мне расслабиться, стало быть, правда, пора.
А расслабиться в моем понимании значило хорошенько выспаться. Более того, я очень быстро убедил себя в том, что всё будет нормально, и я смогу отключиться от текущих проблем. К сожалению, врать я умел всем, кроме себя. Слишком уж хорошо я знал, что лучше не будет. В который раз за день я позавидовал Эмметту. Его легкости восприятия жизни.
Его тупости. Справедливости ради, стоило бы отметить, что я и сам никогда не проявлял талантов в обучении. Из сказанных мной на уроках глупостей мог бы выйти сборник или даже двухтомник изречений, вздумай учителя за мной записывать. До сих пор помню как на уроке истории сказал — мол, генерал Ли воевал с Гитлером. Твою мать, я довольно уверенно и напыщенно заявил — Юг выиграл Гражданскую войну. Смеялись все, больше всех — Эмметт при том, что сам он не знал правильного ответа и Кэти — девочка, которая нравилась мне едва ли не с первых дней в школе.
Я был унижен и раздавлен. Зато сейчас у меня нашлось бы, что им сказать. Ничуть ни рисуясь, я заявил бы — окажись у генерала Ли 3под рукой Эдвард Каллен, всё могло сложиться иначе. Уж я бы обеспечил старине Роберту сокрушительную победу. По крайней мере, в том случае, если бы янки не предложили мне более выгодные условия сделки. Ибо игра на два лагеря чрезвычайно опасна, и я стараюсь в нее не играть, строго придерживаясь выбранной стороны.
Никакого интереса на лицах нет и в помине.
У нас пять трёхсотых. Много их здесь. Дайте хоть раненых вынести, слышите? Помощи, помощи мне дайте! Если они не оставят раненых — погибнут все. А он их бросить не может, потому...
А потом её трясло, но она не помнила где. В ноздри ударил неприятный больничный запах, ей вдруг показалось, что она в кресле стоматолога и сейчас Колгейт попросит ее открыть рот. Спирт сюда, жгут и клещи! Она же умрёт! Если не отрежем крылья, пойдет гангрена! На чем оно держится? На клочке кожи?
Что вы там надеетесь спасти? А доктор Стронг Хэрт ничего не ответил, оттолкнув всех остальных, плюнув на все нормы приличия и врачебной этики. Он делал то, что умел — лечил и, чтоб его разодрал Дискорд и поглотила рогатая судьба, он спасет этой бедняжке крылья. Пусть сам лишится рога, но спасет... И он спас, а потом долго и упорно пил спирт, не зная, что уже через четыре года он умрёт от пресловутой и вышеупомянутой гангрены. Какая же таки ироничная и злая судьба... Крылья хлопнули, девушка попыталась взлететь.
С каждым днем у неё получалось все лучше и лучше, с каждым днем она летала выше и быстрее, скоро сможет парить так же, как и раньше. И Флаттершай улыбнулась. Черт с ней, с этой войной: если она будет просыпаться и видеть каждый день именно это — пускай снятся кошмары, главное, чтобы реальность навсегда осталось такой, какой есть. Остановись, мгновенье, ты прекрасно. Пичуги, щебеча и переговариваясь меж собой, задорно напевали песенку. Устав от летней жары, завалилась в грязь здоровенная свинья и, кажется, удовлетворённо похрюкивала, хлопая ушами. Курочки разбредались по курятнику, решая какие-то свои мелкие птичьи дела.
И солнце — спасибо Селестии за то, что оно есть, спасибо ей за то, что она поднимает его каждый день. Спасибо этому миру, что он есть. Флаттершай не озлобилась, не стала циничной, жестокой — она знала, что если этот мир так прекрасен и хорош, то это стоило того, чтобы сохранить его для других. Когда плачешь, то не всегда хочешь, чтобы твои слезы хоть кто-нибудь видел. Так было и здесь. Тихие всхлипы, проглатывание слез и новый поток воды, текущей из глаз. Солёной, неприятной, обжигающей щеку воды.
Но она так больше не могла. Когда-то ей говорили, что читать чужие письма — это очень нехорошо, но что такое нехорошо? Как вообще понимать это загадочное слово — нехорошо. Читать чужие письма — нехорошо, а не читать их — выходит просто замечательно. Но ведь кто-то же их читает, как он поступает — хорошо или плохо? А почему тот, кому письмо адресовано читает именно своё письмо, может это совсем не так? Пинки Пай умела создавать самой себе оправдания, даже не задумываясь об этом.
Если уж она хотела что-то сделать — сделает обязательно и не взглянет ни на какую мораль. Потому что она выше морали, а может быть потому, что такая у неё слишком уж гиперактивная натура. Она за гранью добра или зла, она просто Пинки Пай. Однажды даже Рерити как-то подметила, что есть хорошее и плохое, а есть её подруга Пинки, у которой на все есть отговорка. Но читать чужие письма все-таки плохо, быть может, именно за это она сейчас и была наказана? Наказана самой судьбой. Первый раз в жизни она захотела прочесть чужое письмо, и тут ей сразу же попалось такое — на всю жизнь отобьёт охоту!
Она не могла уняться, успокоиться, продолжая рыдать, потому что... Такие строки навсегда проникают в глубины души, вписываются туда калёным железом и жгут, жгут страшным ожогом изо дня в день. Жёлтый лист пергамента лежал на столе из распечатанного конверта, словно в укор розовой поняшке перевернулась серебряная чернильница. По столу растекалась жирная, лоснящаяся боками, уродливая клякса. Плевать, на все плевать. У писем всегда есть адрес и всегда есть адресат — тот, кто должен его получить. Но как быть, если на письме стоит «Папе на войну»?
Как быть, куда это отправить? Так уж вышло, что Пинки Пай оказалась в отделе расфасовки писем, чтобы перенаправлять их по нужным военным частям, а почту уже доставляли без неё. А вот такое письмо ей попало на глаза первый раз. Закончилась война, уже как месяц закончилась, нет больше разрывов и канонад, не стрекочут ружья и автоматы, не гремят ленивыми раскатами бомбы, все закончилось, все в прошлом, а вот это письмо, почему-то затерялось среди всех остальных. Почему она не видела его раньше? А сейчас вот взяла и вскрыла, потому что некуда было отправлять больше. Раскрыла от детского, наивного любопытства.
Я так по тебе скучаю, мне хочется тебя обнять, зацеловать. А мама говорит мне, что ты на войне, что у тебя там все хорошо, а от мальчишек я слышала, что там убивают. А знаешь, папочка, я написала дяде алмазному псу письмо, чтобы он не стрелял в тебя. Ты у меня хороший и красивый, самый лучший папа на свете! Мне недавно пять поставили в школе и назвали самой лучшей ученицей, представляешь! Лучше всех прочитала стихотворение! Папочка, привези мне щеночка, пожалуйста.
Я маму уговаривала, но она сказала, что не сможет, нет денег у неё на собачку. А ты ведь подаришь, я знаю, купи мне собачку, ну пожалуйста. А я буду хорошо себя вести, обещаю. А лучше... Мне ночью приснилось, что ты приехал, я так хочу чтобы ты приехал, пожалуйста, приедь. Ничего я больше не хочу. А как приедешь — я обниму тебя так нежно-нежно, крепко-крепко, стукну копытцами и никогда-никогда больше не отпущу на войну.
Папочка, родненький, почему ты так долго не приезжаешь, я так за тобой соскучилась. Приезжай ко мне, пожалуйста и не уезжай больше никогда. Я помню, как мы с тобой и с мамой вместе гуляли. Вернись, пожалуйста, обратно. И рисунок на обратной стороне листа, корявый, детский, где три улыбающихся пони. Он не вернется к ней, Пинки Пай знала. Знала, потому что самолично видела похоронку на её отца, что прошла через её копыта.
А слезы застилали глаза. Прости нас, девочка, прости за то, что глупые взрослые развязали войну. Прости за то, что они остались там, наши родные и близкие, распластанные на скалах с остекленевшими глазами. Прости за нас, да только нет нам прощенья... Селестия, скажи, зачем ты это подстроила? А Луна не сомневалась: сестра прислала её сюда специально вместо себя. Наступила осень, прошло много времени, а награждали их каждый день.
И иногда одна из принцесс должна была присутствовать на церемонии.
Мне стыдно и больно, что я встала меду тобой и Николаем. Я не успокоюсь, пока не верну тебе хотя бы часть отнятого. Я хотела даже отказаться от брака с Николаем. А просто подарить ему нужную сумму, чтобы он мог не искать богатую невесту. И чтобы смог жениться на тебе. Но… он бы не принял от меня деньги даже в долг.
Поэтому я решилась выйти за него замуж. Чтобы помочь его семье. Но я не хочу отнимать у тебя любовь Николая и возможность быть счастливой в объятиях любимого. Обманывать мне не хотелось бы.
Вы вольны делать со мной что угодно! Моя никчемная жизнь в Ваших руках! Она только для Вас, мой государь Александр... Да, да... Всё это время император молча слушал Николая, отведя взгляд в сторону и пытаясь не показать смущения. Ему приятно было слышать такие слова от человека, защищающего свою Родину, свой народ, своего государя. Но почему-то это "люблю" показалось Александру не простым словом... А чистым, светлым и искренним признанием, сказанным от всего сердца. Николай приподнял голову и проговорил ему на ухо чуть хриплым возбужденным голосом: — Я люблю Вас по-настоящему, всей душой...
Война и мир в твиттере
Она — капитан команды по плаванию, любитель выполнить и перевыполнить любое задание, а также настоящий перфекционист. В ее семье все не так, как раньше, но, по крайней мере, их огромная сеть ресторанов быстрого питания мегапопулярна благодаря Пеппер, ведь она умудряется не только успевать в школе, но и вести аккаунт их бургерной в «Твиттере». А теперь позвольте представить вам Джека. Когда он не пытается выбраться из тени более успешного брата-близнеца, то работает в гастрономии своей семьи.
Гермиона, недоумевая, вернулась к остывающей яичнице. Кабинет истории магии преобразился. Он больше не был затхлым и тёмным, в нём появилось много редких книг и отличных наглядных пособий. Особое внимание Гермионы привлекла карта, где показывалась история похода Гердвальта Непобедимого — этого Александра Македонского магического мира. Места крупных магических сражений на карте периодически вспыхивали разноцветными огнями — отсветами боевых заклинаний. По карте перемещались фигурки людей, гоблинов, великанов, боевые драконы грозно ревели и выдыхали дым.
Создатель карты, видимо, немало над ней потрудился, потому что главные действующие лица — полководцы, старейшины магических племён, верховные жрецы…короче, те, кто оставил свой след в истории — обладали каждый своим собственным характером. Буйному и предприимчивому Гердвальту, скажем, явно давно наскучило перемещаться по одному и тому же маршруту и каждый раз заново завоёвывать уже завоёванные земли. И теперь он, со скучающим видом одерживая победу в битве с альпийскими великанами, бросал тоскливые взгляды в сторону Антарктиды единственного материка, до которого у этой исторической личности так и не дошли руки и тоскливо вздыхал. На задней парте а точнее — над задней партой Гермиона заметила дремавшего профессора Биннса. Видимо, бедное старое привидение так и остался навеки привязанным к своему кабинету. Гермиона с удовольствием прослушала первую лекцию Ремуса. Рассказывая о культах древних богов, он так красочно описывал магические обряды древних, точно сам при этом присутствовал. А в конце урока он со своими учениками даже разыграл всё, что только что рассказал. Они вместе с Гермионой быстро трансфигурировали учебники по истории магии в бубны, перья - в шикарные головные уборы, несколько припасённых Ремусом тряпок и покрывал — в плащи из шкур животных, и под конец так расшумелись, что не услышали звонка.
Они заметили, что урок кончился, только тогда, когда в класс начали входить изумлённые пятикурсники. С тревогой взглянув на время, Ремус остановил веселье — и они потратили ещё некоторое время, чтобы привести все заколдованные предметы к их первоначальному виду. Чтобы успеть вовремя, пришлось подключить пятикурсников, что, конечно, только усилило общую неразбериху…и второкурники уходили с урока счастливые, распаренные, держа в руках неумело расколдованные учебники, обложка на которых была натянута так туго, что издавала звенящий хлопок, стоило по ней шлёпнуть. Ученики расположились на урок — достали перья, учебники. Это был пятый курс Гриффиндора. Гермиона, не уверенная, педагогично ли поступает, тем не менее кивнула и улыбнулась Альбусу Северусу. Ремус написал палочкой на доске тему: «Внутренняя политика Великобритании конца двадцатого столетия» Гермиона приготовилась слушать о своих же собственных подвигах. Но Ремус не торопился переходить к самому важному. Голос его вдруг сделался скучным, лицо — усталым.
Он нудно вещал о договорах с магглами, посвящённых проблемам магической секретности, о реформах образования и тому подобном. Гермиона чувствовала, что засыпает. Ты что, решил позаимствовать педагогическую манеру профессора Биннса? То-то он, наконец, проснулся». Старое привидение действительно странно оживилось и как-то недобро наблюдало за Ремусом. Оборотень нервничал. Он стал говорить ещё медленнее, растягивая и разжёвывая слова, как будто каждый раз не мог с ними расстаться. Или, может быть, каждый раз боялся начинать новое слово. А перед каждым предложением он переводил дыхание, словно ему предстояло шагнуть в пропасть.
И обводил взглядом класс — точно сканировал. Гермиона переводила недоумевающий взор с Ремуса на прилежно склонённые головы учеников. Почему он так на них смотрит? Что он ищет? Выслеживает записки? Следит, чтобы не разговаривали? Да ну, ерунда. Ремус никогда не был параноиком. Никогда не зверствовал.
Что же происходит? Потом она заметила, что и ученики ведут себя как-то странно. В классе было тихо, как в гробу, никто не шептался, не хихикал. Если кто-то обменивался взглядами или кивками, то это происходило без улыбок, с серьёзными лицами. В глазах у них Гермионе чудилась затаённая решимость. Но он, кажется, и не собирался переходить к этой теме. Урок уже подходил к концу. Ремус сказал: - К следующему занятию — эссе на полсвитка, в котором вы должны провести сравнительный анализ отношений магов и магглов в начале и в конце двадцатого века. Вызубрите эту тему хорошенько, что-нибудь в этом роде обязательно будет на СОВ.
Гермиона отметила, что он по-прежнему называет учеников на «ты» и по имени. Но взгляд у него почему-то был как у волка, которого травят собаками. Тема — меры, принимаемые магическим сообществом относительно вредного влияния маггловской техники на экологию. Когда она ещё работала во французском министерстве магии, там ходили упорные слухи о каком-то законопроекте, призванном сократить производство маггловской техники за счёт обеспечения их потребностей с помощью волшебства. Кажется, где-то на территории Китая открыли экспериментальный завод, на котором вся продукция производится механизмами, приводящимися в движение волшебством. Кажется, одним из разработчиков этого проекта даже была Чжоу Чанг… И вообще во всём мире нынче говорят о магии как об альтернативном виде топлива. А когда же тогда по программе Волдеморт? Класс затаился. Но Гермиона видела, как он напряжён.
Всего лишь забыли рассказать вашим ученикам о двух войнах с одним из самых великих тёмных волшебников в истории. Генри не смог сдержать восторженного крика. Гермионе показалось, что она ослышалась. Вам ли, члену Ордена Феникса, не знать об этом. Вам ли, имеющему Мерлина Третьей Степени за эту войну? А ваша подруга, наша новая учительница трансфигурации, тоже забыла, кто такой Волдеморт? Она ведь магглорождённая, её это всё касается ещё больше, чем вас… Ну что, юная леди, хоть вы-то помните? А в детстве вы верили своему другу…этому мальчику…Гарри Поттеру…когда он сказал, что Тёмный лорд возродился. Тогда тоже все делали вид, что ничего не происходит…и объявили Дамблдора сумасшедшим… Ах да, молодой человек.
Если Волдеморта никогда не существовало, то куда же делся директор? При нём всё было бы по-другому. Никто бы не посмел сказать… - Профессор Биннс, замолчите! Остальные ученики поддержали его нестройным гулом. В полном молчании ученики собрали сумки и покинули класс. Точнее, вы-то только играет в этом спектакле. Режиссёр тут другой… Но я, слава Мерлину, теперь больше не состою в труппе и могу говорить всё, что мне заблагорассудится. Быть может, даже тюрьма! Как славно быть привидением!
Поверьте, после смерти перестаёшь страшиться жизни. И старое привидение, бормоча себе ещё что-то под нос, просочилось сквозь книжный шкаф и исчезло. Что же это? Я хотел тебе рассказать, но не имею права. Ремус поднял на неё страдальческий взгляд. Вернувшись в свою спальню, она долгое время мерила её шагами это уже, кажется, входит у неё в привычку — и, наконец, решилась. Она взяла щепотку летучего пороха и, опустившись на колени, сунула голову в камин. Мне нужно поговорить с тобой наедине… Ты не против? Через минуту слегка закопчённая Гермиона стояла посреди гостиной Поттеров уже целиком.
Что за секретность? Почему всё так? Она тщательно подбирала слова. Ей хотелось топнуть ногой, зарыдать, зайтись истерическим хохотом, крикнуть, что она всё знает. Но она решила, пока это в её силах, держать себя в руках. Она даже не посмела с порога заявить, что ей что-то известно. В голове у неё всё так перепуталось, что она хотела заставить его рассказать всё по порядку. Почему при имени Волдеморт все опять вздрагивают? Почему все бросаются затыкать мне рот, когда я пробую поговорить с ними о прошлом?
Всё-таки это были тяжёлые и страшные для всех времена. И теперь, после того, как всё немного зажило и затянулось, самое время говорить о них. И потом, ты думаешь, я не вижу разницу? Одно дело, если бы вы с Роном не захотели вспоминать о той пьянке на шестом курсе и что вы тогда делали… - Гермиооона, - застонал Гарри, хватаясь за голову, как будто у него с той ночи всё ещё не прошло похмелье. Этот вопрос всерьёз поднимался на голосование, и я был одним из тех, кто голосовал против. К счастью, некоторое количество мозгов у наших чиновников ещё осталось. Вижу, ты ничего не можешь понять. Ладно, с самого начала… - Гарри прошёлся по комнате. В общем, дело в том…что в один прекрасный день министр магии решил, что будет лучше для всех забыть всё, что связано с Волдемортом и с обеими войнами, как страшный сон.
Понимаешь, они решили…всем сказать, что ничего не было. Что никакой войны не было. Что Волдеморт — вовсе не один из величайших магов на свете, а просто…Том Реддл. Понимаешь, это был не просто совет, вроде как: забудьте то плохое, что было, и живите дальше. Это был настоящий, официальный закон. Его приняли через год после твоего отъезда во Францию. Разрабатывался он в условиях строжайшей секретности, в Отделе Тайн… Я был одним из его разработчиков. Я пытался отговорить, я сделал всё, что мог…но что я мог сделать? Ты должен был уйти!
Подать в отставку! Закон всё равно бы приняли, а я, отстранённый от всех дел, возможно, со стёртой памятью, никак и ни на что не смог бы уже повлиять. Что это ведёт к необратимой деформации личности и мы просто не имеем на это права. Они хотели стереть людям память! Во всей магической Британии осталась бы только горстка людей, которая знает, что и как было на самом деле. И не факт, что это была бы горстка самых достойных людей. Кто мог поручиться, что, дорвавшись до корректировки памяти а в таких масштабах каждое заклинание Забвения невозможно было бы контролировать , они бы не скорректировали её, сообразуясь с какими-нибудь своими выгодами? Была бы новая война, Гермиона… - И о ней бы мы тоже не подозревали, - с горечью закончила Гермиона. Если бы я ушёл из министерства — куда бы я пошёл?
Ты учитываешь, что к этому времени у меня уже была семья из жены и троих детей?.. Гермиона оглушительно фыркнула, а потом спросила: - Но как же убитые? Погибшие на войне? С ними вы что сделали? Понимаешь, взрослые волшебники — те, которые всё это видели — по крайней мере, в глубине души, в недрах своей памяти знают правду. А вот дети… Волдеморт был изъят даже из курса Истории Магии. Он сказал, что он призрак и ему уже всё равно нечего бояться, но насилия над историей он не потерпит. Хотя… Между прочим, он всё равно никогда в своих лекциях не добирался дальше Войны с великанами…Родителям под страхом Азкабана запрещено рассказывать детям о Волдеморте. И вообще запрещено говорить о нём.
Поэтому они так напряглись тогда за обедом, когда речь зашла о Волдеморте? Сказал, что все родители рассказывают детям на ночь сказки, и я не думал, что они так долго будут верить во всю эту чушь. Сказал, что, конечно, хотел, чтобы мои дети гордились мной и считали меня спасителем мира. А на самом деле это всё были сказки на ночь. Для них есть как бы два отца. Один из них герой, Спаситель мира, победитель Волдеморта. А второй — трус и подлец, убивший этого первого отца-героя, чтобы подлизаться к министру. И память первого отца они чтут и оплакивают, а второго считают подделкой, фальшивкой и убийцей. Как ты мог!
Как ты допустил! Она бросилась к камину, схватила, не глядя, горсть летучего пороха из небольшой вазочки на каминной полке. И, когда её обступило со всех сторон гудящее пламя, губы её прошептали почему-то сами собой: «Хогвартс. Кабинет профессора Снейпа…» Глава 5. Но это не уменьшило его удивления, когда он увидел, как из его камина на холодный каменный пол вывалилась новая преподавательница трансфигурации, причём, как он сразу отметил, в совершенно невменяемом состоянии. Что с вами? Она не могла больше сдерживаться. Она закричала и зарыдала в голос. Гермиона закашлялась.
Что это?! Закройте его, ради Мерлина! Я уже пришла в себя. Чувствуя, что поступает опрометчиво, Гермиона всё-таки рискнула понюхать зелье. Пахло приятно. Снейп страдальчески возвёл очи к потолку. Если даже вы уже не помните таких элементарных вещей, то боюсь представить, каковы остаточные знания прочих моих учеников. Полагаю, если они через восемнадцать лет после выпуска помнят, с какой стороны подходить к котлу, я уже должен быть благодарен небесам. Гермиона про себя отметила его деликатность — он не спросил, что ей понадобилось в его кабинете, да ещё в такой час, да ещё в таком состоянии.
Но всё-таки она посчитала необходимым извиниться. Я не знаю, как это вышло. Не знаю, почему именно ваш камин… - Мисс Грейнджер, - прервал он её. Гермиона почувствовала, как будто её облили холодной водой. Дура несчастная! Она уже утомилась накладывать на подушку охлаждающее заклятие. Она переборщила. Несчастная подушка скукожилась и стала влажной ото льда, который похрустывал и таял внутри неё. Но Гермионе её подушка всё равно казалась противно горячей.
С каким-то остервенением она всё шептала и шептала: «Refrigerare! Гермиона поднялась с постели и подошла к окну. Скоро должно было начать светать. Не зная, чем себя занять, не в силах читать или ещё раз пересмотреть планы предстоящих занятий, Гермиона взяла со стола свой ежедневник. В нём пока не было записей, она купила его незадолго до побега из дома и теперь хотела использовать для пометок и наблюдений. Она не имела привычки вести дневник. Но сейчас что-то побудило её взять в руки перо и, пососав кончик, неуверенно написать: «3-е сентября, 20… г. Пора, пожалуй, признаться, хоть и страшно. Я влюбилась в Северуса Снейпа на шестом курсе…» Вдруг, словно очнувшись, Гермиона недоумённо уставилась на строки, только что вышедшие из-под её пера.
Она еле смогла сдержать испуганный вскрик — и выронила ежедневник, неловко чиркнув по станице пером. Потом бросила и перо. Некоторое время она в глубокой задумчивости смотрела в окно. Потом, нагнувшись, подобрала и перо, и ежедневник — и продолжила писать уже без остановок: «…Может быть, я стала достаточно взрослой, чтобы забыть детские обиды и это его параноидальное выслеживание студентов по ночному Хогвартсу. Просто однажды я задумалась, почему он этим занимается. И версия, что по причине бессмысленной злобности, показалась мне уж слишком наивной. Так что всё началось, пожалуй, с его одиночества. Мною же для него благополучно и придуманного. Я рассуждала так: счастливый человек не станет по ночам бродить по пустой школе.
Наверное, у него бессонница. Он не может спать и бродит, чтобы хоть куда-то себя деть. Счастливый человек не увидит смысла в том, чтобы подкарауливать по ночам студентов и служить им живым пугалом. И тут же я сообразила, что сама же поймала себя в ловушку: стоп, сказала я себе. Ты видишь в этом смысл. Значит, ты сама несчастна. Так что поводом послужило ещё и это сроднившее нас несчастье, о котором никто не подозревал. Я ходила задумчивая, каждую минуту помня, что я ношу в себе своё несчастье — и порой осторожно трогая его у себя внутри. Потом, когда выяснилось, что мне понадобятся Продвинутые Зелья, я признала, что он ещё и хороший преподаватель.
И необыкновенно умный человек. А потом…видимо, всё-таки сказались семнадцать лет. Вдруг всё в нём начало меня волновать. В горле пересыхало, когда он пролетал мимо. В голове вдруг что-то горячо и липко взрывалось, и я по вечерам уснуть не могла, ощущая на прямо-таки пылающей коже прикосновения. И я мысленно словно аппарировала к нему по частям — вдруг резко и коротко, вспышкой чувствовала его то ногой, то животом. Порою я задумывалась, а когда Рон или Гарри окликали меня и спрашивали, о чём, я даже терялась: не могла же я сказать, что вот уже минут пять как мысленно целуюсь со Снейпом и хотела бы вернуться к этому занятию, а их квиддич мне до лампочки. Иногда я ловила себя на мысли, что мне нестерпимо хочется обнять, прижаться, повеситься на какого-нибудь парня — любого парня, чужого, постороннего, чтобы хоть немного унять непроходящую жажду. У меня даже ногти тянуще и тоскливо выли по ночам на луну.
Была-была нормальной и вдруг стала оборотнем. Как-то так это всё ощущалось. И хотелось идти к нему и просить антиликантропное зелье. Но…что было делать? Я сколько угодно могла себя убеждать, что всё это совершеннейший бред и скоро пройдёт. О том, что многие студентки влюбляются в своих преподавателей. Но какая, к чёрту, из меня любовница, в самом-то деле? Смешно даже. Любовница — это что-то такое…такое…ну, не знаю.
Никак не могу представить себя в данном качестве. Всезнайка с растрёпанными волосами, вот я кто. И к тому же гриффиндорка, а у нас все эти любовницы-не любовницы на лбу написаны. Я удивлялась, как он ещё до сих пор всё не понял. И главное, я всё никак не могла поверить, что это всё гормоны. Как же так, гормоны? Какие гормоны, когда меня просто вы-во-ра-чи-ва-ло? И я для себя решила разбираться: что это такое? Решила уяснить, то ли я смертельно влюблена в его мозги, то ли что.
И я подумала: мне интересно что-нибудь про него? И поняла, что интересно мне всё. Какие книги он читает, что любит есть, почему всё время ходит в чёрном и так далее, и так далее. И я решила тогда: когда я вырасту, когда я выучусь и чего-нибудь уже добьюсь, когда я перестану быть студенткой, а он — преподавателем и эта наша разница в возрасте перестанет быть такой уж пугающе огромной…тогда я приду к нему и…и…и что-нибудь скажу. Или сделаю. Поцелую его, даже насильно. Даже если прогонит. Теперь все эти детские воспоминания нахлынули на меня и больше не отпускают. Ох, помню… Никто ничего не замечал, конечно.
Гарри и Рону даже в голову не могло прийти присматриваться к моему состоянию. Они привыкли, что Гермиона Грейнджер всегда ровна, спокойна, в бодром настроении. А если она вдруг раздражена и язвительна, значит, у неё что-нибудь не ладится с заданием по трансфигурации, или она устала, - и её лучше не трогать. Вот так и получалось, что в те минуты, когда мне больше всего нужна была чья-то помощь, я оставалась совсем одна. Тогда я первые пожалела, что у меня нет закадычной подружки, с которой можно было бы пошептаться, посплетничать, похихикать…которая бы, чёрт возьми, заметила, что со мной что-то не так! Что я удручена и задумчива, что я не сплю. И которая бы обязательно подумала, что я влюбилась. И я бы, конечно, страшно возмущалась и обвиняла её в легкомыслии…но краска, бросившись мне в лицо, выдала бы меня. И она бы ходила за мной, и нудела, и выспрашивала, и приставала бы до тех пор, пока я бы не открыла ей имя…И она бы не стала смеяться, и не отпрянула бы от меня с криком ужаса…а, возможно, поняла бы меня…и, может, даже сказала бы, что Снейп и правда незаурядный экземпляр.
В общем, мне нужна была подруга, которой я могла бы открыть тайну, мучавшую меня. Но когда я смотрела вокруг, я понимала, что это невозможно. Об этом надо было думать раньше, много раньше…А теперь у Парвати была Лаванда, а у Лаванды была Парвати. И только у меня не было никого. С другой стороны, утешала я себя, может, это даже и лучше. Неужели я действительно могла бы кому-нибудь открыть, что я сохну по Снейпу? Что я спать не могу, лежу и представляю…О Мерлин, стыд-то какой. Нет, всё-таки хорошо, что нет подруги, что никого нет. Это значит, никто ничего не заметит…ни о чём не догадается.
И у меня есть время прийти в себя. Я попробую влюбиться в кого-нибудь другого.
Услышав голос Эндрю, произносящий его имя, он понял, что ожидал услышать " Кто это? Каким-то образом облегчение, которое он почувствовал, услышав это, было недолгим. Он был в панике. Я проснулся шесть часов назад в доме в Колумбии с Ники и Аароном. Когда Нил просыпается в очень знакомой машине, сидя рядом с призраком, чуть более чем на 7 лет моложе, он был более чем немного напуган.
Закон всё равно бы приняли, а я, отстранённый от всех дел, возможно, со стёртой памятью, никак и ни на что не смог бы уже повлиять. Что это ведёт к необратимой деформации личности и мы просто не имеем на это права. Они хотели стереть людям память! Во всей магической Британии осталась бы только горстка людей, которая знает, что и как было на самом деле. И не факт, что это была бы горстка самых достойных людей. Кто мог поручиться, что, дорвавшись до корректировки памяти а в таких масштабах каждое заклинание Забвения невозможно было бы контролировать , они бы не скорректировали её, сообразуясь с какими-нибудь своими выгодами? Была бы новая война, Гермиона… - И о ней бы мы тоже не подозревали, - с горечью закончила Гермиона. Если бы я ушёл из министерства — куда бы я пошёл? Ты учитываешь, что к этому времени у меня уже была семья из жены и троих детей?.. Гермиона оглушительно фыркнула, а потом спросила: - Но как же убитые? Погибшие на войне? С ними вы что сделали? Понимаешь, взрослые волшебники — те, которые всё это видели — по крайней мере, в глубине души, в недрах своей памяти знают правду. А вот дети… Волдеморт был изъят даже из курса Истории Магии. Он сказал, что он призрак и ему уже всё равно нечего бояться, но насилия над историей он не потерпит. Хотя… Между прочим, он всё равно никогда в своих лекциях не добирался дальше Войны с великанами…Родителям под страхом Азкабана запрещено рассказывать детям о Волдеморте. И вообще запрещено говорить о нём. Поэтому они так напряглись тогда за обедом, когда речь зашла о Волдеморте? Сказал, что все родители рассказывают детям на ночь сказки, и я не думал, что они так долго будут верить во всю эту чушь. Сказал, что, конечно, хотел, чтобы мои дети гордились мной и считали меня спасителем мира. А на самом деле это всё были сказки на ночь. Для них есть как бы два отца. Один из них герой, Спаситель мира, победитель Волдеморта. А второй — трус и подлец, убивший этого первого отца-героя, чтобы подлизаться к министру. И память первого отца они чтут и оплакивают, а второго считают подделкой, фальшивкой и убийцей. Как ты мог! Как ты допустил! Она бросилась к камину, схватила, не глядя, горсть летучего пороха из небольшой вазочки на каминной полке. И, когда её обступило со всех сторон гудящее пламя, губы её прошептали почему-то сами собой: «Хогвартс. Кабинет профессора Снейпа…» Глава 5. Но это не уменьшило его удивления, когда он увидел, как из его камина на холодный каменный пол вывалилась новая преподавательница трансфигурации, причём, как он сразу отметил, в совершенно невменяемом состоянии. Что с вами? Она не могла больше сдерживаться. Она закричала и зарыдала в голос. Гермиона закашлялась. Что это?! Закройте его, ради Мерлина! Я уже пришла в себя. Чувствуя, что поступает опрометчиво, Гермиона всё-таки рискнула понюхать зелье. Пахло приятно. Снейп страдальчески возвёл очи к потолку. Если даже вы уже не помните таких элементарных вещей, то боюсь представить, каковы остаточные знания прочих моих учеников. Полагаю, если они через восемнадцать лет после выпуска помнят, с какой стороны подходить к котлу, я уже должен быть благодарен небесам. Гермиона про себя отметила его деликатность — он не спросил, что ей понадобилось в его кабинете, да ещё в такой час, да ещё в таком состоянии. Но всё-таки она посчитала необходимым извиниться. Я не знаю, как это вышло. Не знаю, почему именно ваш камин… - Мисс Грейнджер, - прервал он её. Гермиона почувствовала, как будто её облили холодной водой. Дура несчастная! Она уже утомилась накладывать на подушку охлаждающее заклятие. Она переборщила. Несчастная подушка скукожилась и стала влажной ото льда, который похрустывал и таял внутри неё. Но Гермионе её подушка всё равно казалась противно горячей. С каким-то остервенением она всё шептала и шептала: «Refrigerare! Гермиона поднялась с постели и подошла к окну. Скоро должно было начать светать. Не зная, чем себя занять, не в силах читать или ещё раз пересмотреть планы предстоящих занятий, Гермиона взяла со стола свой ежедневник. В нём пока не было записей, она купила его незадолго до побега из дома и теперь хотела использовать для пометок и наблюдений. Она не имела привычки вести дневник. Но сейчас что-то побудило её взять в руки перо и, пососав кончик, неуверенно написать: «3-е сентября, 20… г. Пора, пожалуй, признаться, хоть и страшно. Я влюбилась в Северуса Снейпа на шестом курсе…» Вдруг, словно очнувшись, Гермиона недоумённо уставилась на строки, только что вышедшие из-под её пера. Она еле смогла сдержать испуганный вскрик — и выронила ежедневник, неловко чиркнув по станице пером. Потом бросила и перо. Некоторое время она в глубокой задумчивости смотрела в окно. Потом, нагнувшись, подобрала и перо, и ежедневник — и продолжила писать уже без остановок: «…Может быть, я стала достаточно взрослой, чтобы забыть детские обиды и это его параноидальное выслеживание студентов по ночному Хогвартсу. Просто однажды я задумалась, почему он этим занимается. И версия, что по причине бессмысленной злобности, показалась мне уж слишком наивной. Так что всё началось, пожалуй, с его одиночества. Мною же для него благополучно и придуманного. Я рассуждала так: счастливый человек не станет по ночам бродить по пустой школе. Наверное, у него бессонница. Он не может спать и бродит, чтобы хоть куда-то себя деть. Счастливый человек не увидит смысла в том, чтобы подкарауливать по ночам студентов и служить им живым пугалом. И тут же я сообразила, что сама же поймала себя в ловушку: стоп, сказала я себе. Ты видишь в этом смысл. Значит, ты сама несчастна. Так что поводом послужило ещё и это сроднившее нас несчастье, о котором никто не подозревал. Я ходила задумчивая, каждую минуту помня, что я ношу в себе своё несчастье — и порой осторожно трогая его у себя внутри. Потом, когда выяснилось, что мне понадобятся Продвинутые Зелья, я признала, что он ещё и хороший преподаватель. И необыкновенно умный человек. А потом…видимо, всё-таки сказались семнадцать лет. Вдруг всё в нём начало меня волновать. В горле пересыхало, когда он пролетал мимо. В голове вдруг что-то горячо и липко взрывалось, и я по вечерам уснуть не могла, ощущая на прямо-таки пылающей коже прикосновения. И я мысленно словно аппарировала к нему по частям — вдруг резко и коротко, вспышкой чувствовала его то ногой, то животом. Порою я задумывалась, а когда Рон или Гарри окликали меня и спрашивали, о чём, я даже терялась: не могла же я сказать, что вот уже минут пять как мысленно целуюсь со Снейпом и хотела бы вернуться к этому занятию, а их квиддич мне до лампочки. Иногда я ловила себя на мысли, что мне нестерпимо хочется обнять, прижаться, повеситься на какого-нибудь парня — любого парня, чужого, постороннего, чтобы хоть немного унять непроходящую жажду. У меня даже ногти тянуще и тоскливо выли по ночам на луну. Была-была нормальной и вдруг стала оборотнем. Как-то так это всё ощущалось. И хотелось идти к нему и просить антиликантропное зелье. Но…что было делать? Я сколько угодно могла себя убеждать, что всё это совершеннейший бред и скоро пройдёт. О том, что многие студентки влюбляются в своих преподавателей. Но какая, к чёрту, из меня любовница, в самом-то деле? Смешно даже. Любовница — это что-то такое…такое…ну, не знаю. Никак не могу представить себя в данном качестве. Всезнайка с растрёпанными волосами, вот я кто. И к тому же гриффиндорка, а у нас все эти любовницы-не любовницы на лбу написаны. Я удивлялась, как он ещё до сих пор всё не понял. И главное, я всё никак не могла поверить, что это всё гормоны. Как же так, гормоны? Какие гормоны, когда меня просто вы-во-ра-чи-ва-ло? И я для себя решила разбираться: что это такое? Решила уяснить, то ли я смертельно влюблена в его мозги, то ли что. И я подумала: мне интересно что-нибудь про него? И поняла, что интересно мне всё. Какие книги он читает, что любит есть, почему всё время ходит в чёрном и так далее, и так далее. И я решила тогда: когда я вырасту, когда я выучусь и чего-нибудь уже добьюсь, когда я перестану быть студенткой, а он — преподавателем и эта наша разница в возрасте перестанет быть такой уж пугающе огромной…тогда я приду к нему и…и…и что-нибудь скажу. Или сделаю. Поцелую его, даже насильно. Даже если прогонит. Теперь все эти детские воспоминания нахлынули на меня и больше не отпускают. Ох, помню… Никто ничего не замечал, конечно. Гарри и Рону даже в голову не могло прийти присматриваться к моему состоянию. Они привыкли, что Гермиона Грейнджер всегда ровна, спокойна, в бодром настроении. А если она вдруг раздражена и язвительна, значит, у неё что-нибудь не ладится с заданием по трансфигурации, или она устала, - и её лучше не трогать. Вот так и получалось, что в те минуты, когда мне больше всего нужна была чья-то помощь, я оставалась совсем одна. Тогда я первые пожалела, что у меня нет закадычной подружки, с которой можно было бы пошептаться, посплетничать, похихикать…которая бы, чёрт возьми, заметила, что со мной что-то не так! Что я удручена и задумчива, что я не сплю. И которая бы обязательно подумала, что я влюбилась. И я бы, конечно, страшно возмущалась и обвиняла её в легкомыслии…но краска, бросившись мне в лицо, выдала бы меня. И она бы ходила за мной, и нудела, и выспрашивала, и приставала бы до тех пор, пока я бы не открыла ей имя…И она бы не стала смеяться, и не отпрянула бы от меня с криком ужаса…а, возможно, поняла бы меня…и, может, даже сказала бы, что Снейп и правда незаурядный экземпляр. В общем, мне нужна была подруга, которой я могла бы открыть тайну, мучавшую меня. Но когда я смотрела вокруг, я понимала, что это невозможно. Об этом надо было думать раньше, много раньше…А теперь у Парвати была Лаванда, а у Лаванды была Парвати. И только у меня не было никого. С другой стороны, утешала я себя, может, это даже и лучше. Неужели я действительно могла бы кому-нибудь открыть, что я сохну по Снейпу? Что я спать не могу, лежу и представляю…О Мерлин, стыд-то какой. Нет, всё-таки хорошо, что нет подруги, что никого нет. Это значит, никто ничего не заметит…ни о чём не догадается. И у меня есть время прийти в себя. Я попробую влюбиться в кого-нибудь другого. Мерлин, ну почему, почему он?! Почему я не могла влюбиться в кого-нибудь более…ожидаемого? Ну, вот хотя бы в Гарри. Помню, девчонки курса до четвёртого упорно считали, что я в него влюблена. Потом появился Виктор… но ведь Гарри и правда неплохая кандидатура. Вспомни, Гермиона, как однажды, когда он вернулся вечером с квиддичной тренировки, от него прямо тебе в лицо остро пахнуло мужчиной. Вспомни, как у тебя даже в горле пересохло…и как тебе потом было стыдно за это. Но это было после того, как ты всю ночь ворочалась, мечтая о Снейпе, а когда всё-таки заснула, тебе приснилось… Вот за что тебе должно быть стыдно, Гермиона Грейнджер, а вовсе не за то, что ты что-то почувствовала, когда мимо прошёл одноклассник. Пусть даже он и твой лучший друг. Потом у меня был роман с Роном…Просто потому, что я уже больше не могла одна. Мне уже начало казаться, что однажды ночью я не выдержу и прямо в ночной рубашке отправлюсь в слизеринские подземелья, стучаться под дверью его кабинета. А если по дороге меня поймает Филч, я изнасилую Филча. Тем более что он сквиб и не сможет защищаться…» Гермиона кончила писать и на некоторое время застыла с пером в руке. В чувство её привёл звук хлопка, произведённый упавшим дневником, который соскользнул с её коленей и снова шлёпнулся на пол. Встряхнувшись, Гермиона в смятении, в ужасе спросила себя: «Господи, что я такое написала? Зачем, зачем я всё это придумала? Как это вообще всё могло прийти мне в голову? Эти слова, эти чувства? Откуда всё это взялось, из каких потёмок выползло? Ведь не было, не было ничего подобного, ничего похожего… Я что-то почувствовала вот только тогда, когда увидела его в Большом зале, на празднике в честь начала учёбы… Зачем же я придумала всё это? Поему-то плакала до утра. Глава 6. Глаза жгло от слёз и бессонной ночи, к нестерпимо болевшей голове она прижимала подтаявшую подушку, и холодные капли периодически стекали за воротник, заставляя ёжиться. Она наблюдала, как за окном медленно сереет небо, и надеялась, что с наступлением утра так же просветлятся мысли в её голове. Но они шевелились всё медленнее и медленнее — и только уже почти свалившись с подоконника, Гермиона поняла, что начинает клевать носом. Но спать было нельзя — занятия у неё сегодня начинались сразу после завтрака. Со вздохом она всё-таки заставила себя слезть на пол. Всё окоченевшее тело ныло — от долгой неподвижности, от неудобной позы, от усталости. Кое-как Гермиона добралась до тумбочки, в которую уместились все вещи, которые она взяла с собой, сбегая из дома, и нашла там небольшую аптечку, в которой маггловские средства соседствовали с магическими. Гермиона выпила таблетку от головной боли, запив её несколькими глотками Бодрящего зелья. Флакончик с этим зельем она ещё во Франции привыкла всегда носить с собой. Там у неё часто бывала бессонница, а это зелье было действеннее, чем кофе. У него было только два недостатка: во-первых, оно довольно быстро теряло эффективность: после года более или менее регулярного использования, даже двойная доза не оказывала на неё почти никакого действия. Во-вторых, оно действовало не сразу. Гермиона знала, что лучше бы ей сейчас хотя бы в течение получаса держаться подальше от собственной кровати, чтобы, не дай Мерлин, не уснуть. Кое-как приведя себя в порядок, она решила погулять по Хогвартсу до завтрака. И ноги сами привели её в библиотеку. Зелье пока ещё не действовало, и читать она не могла, потому что в голове мутилось и першило в глазах. Да и устроиться за каким-нибудь столиком с книгой она опасалась — заснуть за столом, подложив какой-нибудь фолиант под голову, она могла с тем же успехом, что и в своей постели. Так что она просто бродила между полок, вынимая одну книгу за другой и бездумно их пролистывая. Вдруг за соседним стеллажом она услышала какой-то шорох — и её спутанное, отуманенное сном сознание почему-то решило, что это снова Ремус. Встречаться с ним сейчас ей не хотелось, и она принялась медленно красться в противоположную сторону, стараясь не привлечь его внимание, чтобы спрятаться в дальнем углу библиотеки. Добравшись туда и решив, что она в безопасности, Гермиона вздохнула с облегчением. Зелье постепенно начинало действовать, медленно наполняя измученный организм энергией. Вдруг она услышала шаги — Ремус явно продвигался в её сторону. Гермиона заметалась вдоль стеллажа, за которым пряталась, — и поняла, что сама себя загнала в ловушку. Она сжалась в углу, надеясь, что Люпину не придёт в голову заглянуть сюда, и, схватив с полки первую попавшуюся книгу, сделала вид, что читает. Подняв глаза от книги, Гермиона увидела, что в проходе стоит Альбус Поттер, держа в руках небольшую стопку книг. Он уже овладел собой, и в голосе его зазвучала светская невозмутимость. Вы ведь ничего не знали о том, что происходит, не так ли? Альбус задумчиво кивнул. Потом поставил одну из книг на полку. Гермиона, заинтересовавшись, подошла ближе и прочитала название: «Новейшая история Хогвартса». На корешках других книг, которые юноша держал в руках, было написано: «Законодательство магической Британии», «Туманы и дурманы», «Сонные зелья и яды под редакцией Клавдия Морфеуса, том I». Альбус смотрел на неё без улыбки. Гермиона открыла «Новейшую историю» на главе, посвящённой последнему пятилетию двадцатого века. Выпускники, очки факультетов, соревнования по квиддичу, биографии и научные достижения преподавателей… - Это последняя редакция, - сказал Альбус. Она захлопнула книгу и поставила её на место. Некоторое время они молчали. Но мне нужно ещё расставить эти книги, взять другие и успеть на завтрак. Кивнув на прощание, он направился к выходу из закутка, где они оба находились. Гермиона направилась за ним. Я понимаю ещё — «Законодательство магической Британии». Но при чём здесь «Сонные зелья»? Это ведь не школьная программа. Гермиона почувствовала, как у неё пересохло в горле. Альбус только пожал плечами. Но Гермиона не отставала. И как? Альбус остановился и обернулся к ней. Я даже не знаю, что это может быть за зелье или какое это может быть колдовство. Но я пытаюсь это узнать. Это только догадки. У меня нет никаких доказательств. Альбус внимательно посмотрел на неё. Гермиона глубоко вздохнула и, поколебавшись, ответила: - Я, как и ты, считаю, что некоторые вещи…нельзя объяснить одним только законом. Почему все так странно себя ведут? Я хорошо знала твоего отца, и то, что он так поступил…это просто невероятно. Но, понимаешь, его в жизни слишком много защищали. А точнее сказать — ему много врали. Поэтому у него всегда было какое-то…обострённое чувство правды. Странно, что он позволил… Тот Гарри, которого я знала, обязательно сделал бы что-нибудь. Возможно, сделал бы глупость… Альбус едва заметно улыбнулся. Он бы просто не смог сидеть на месте и смотреть на этот бред. Он бы обязательно кинулся в самую гущу событий. Он бы стал бороться — тайно, явно…хоть как-нибудь. Он на этой войне потерял столько друзей. Волдеморт убил его родителей…ваших бабушку и дедушку. Нет, тот Гарри, которого я знала, ни за что не позволил бы так просто всё забыть. Для него эта память — всё, что осталось от родителей. И от Сириуса. И от всех остальных. Он бы желал, чтобы все знали, что они были героями. Улыбка Альбуса по мере того, как Гермиона говорила, становилась всё бледнее. Помолчав, он сказал: - Мне очень нравится тот человек, о котором вы говорите. Но он — не мой отец. Вы рассказываете про кого-то другого. Это одна из тех вещей, которая не укладывается ни во что. Мой отец пытался бороться…первое время. Я, конечно, был тогда маленьким, но я хорошо помню. Он хотел написать мемуары. Сразу после выхода закона он был очень подавлен. И он хотел написать о войне. О Волдеморте. В общем, всю правду. Сначала он хотел найти все документы того времени. Всё, что сохранилось. Какие-то письма, ещё что-нибудь. Но ничего не нашёл. Всё куда-то пропало. Логичная догадка. Министерство каким-то образом выкрало все бумаги, чтобы ничто не напоминало. Но это только подстегнуло его решимость. И он принялся писать. Он писал по ночам, а утром мы находили в камине в его комнате кучу бумажного пепла.