На сцене НОВАТа премьера: впервые в Новосибирске – спектакль Большого театра России «Дама с камелиями» в постановке Джона Ноймайера. Смоленский театр выбран не случайно, Бланк работал здесь в качестве художника в 1986-м, здесь он участвовал в создании спектакля «Дамы с камелиями» как художник, а через несколько десятилетий вернулся сюда поставить свой режиссерский вариант. «Дама с камелиями» в Михайловском театре — история жизни русской балерины, которая вынуждена выбирать между сценой и чувствами. НОВОСТИ ЧАСА. Гурулев: РФ следует быть готовой к серьезной обороне в КрымуМЧС: площадь пожара на цветочном складе в центре Москвы увеличилась до 2,5 тыс. кв. мМЧС. «Дама с камелиями», один из самых известных спектаклей Джона Ноймайера, была поставлена для Штутгартского балета.
Опера в двух действиях «Дама с камелиями» ПРЕМЬЕРА!
Балет «Дама с камелиями» главы Гамбургского балета Джона Ноймайера уходит из Большого театра. Сергей Землянский считает, что и на сегодняшний день сюжет "Дамы с камелиями" продолжает оставаться одним из самых актуальных. Зрителей ждет опера «Дама с камелиями» на сцене Михайловского театра.
Спектакль «Дама с камелиями»
Сценическое оформление балета, созданное немецким художником Юргеном Розе, подчеркнуто лаконично и достоверно: детали интерьера приобретались на парижском блошином рынке, как потребовал постановщик, а более 300 изысканных костюмов, созданных к спектаклю, максимально соответствуют исторической эпохе. События V Транссибирского Арт-Фестиваля прошли в 2018 году в Новосибирске с 9 марта по 2 апреля, российская часть фестиваля продлится до 13 мая и включит в свой маршрут Красноярск, Москву, Санкт-Петербург и Самару. Зарубежная часть маршрута пройдет в США и Японии в июне и июле.
Наряду с городами Новосибирской области концерты фестиваля в этом году представлены также в Красноярске, Москве, Санкт-Петербурге и Самаре. В июне и июле фестиваль отправится на гастроли в США и Японию.
Транссибирский Арт-Фестиваль высоко оценен Правительством России, его программы включены в культурную презентацию страны на международном уровне. Полная программа фестиваля доступна на официальном сайте. В этом году в родном городе Вадима Репина было представлено 19 концертных программ, 5 из них прошли в городах Новосибирской области: всемирно известные музыканты выступили в Бердске, Искитиме, Тогучине, а также впервые посетили с концертами отдаленные Карасукский и Краснозерский районы. Программа форума включила пять мировых премьер, все они созданы по заказу фестиваля.
Четыре премьеры состоялись в Новосибирске: наряду с сочинением Софии Губайдулиной «Диалог: Я и Ты» в их числе — Концерт для скрипки с оркестром новосибирского композитора Андрея Молчанова, прозвучавший в исполнении Антона Бараховского и Новосибирского академического симфонического оркестра под управлением Томаса Зандерлинга, и Кончерто гроссо для скрипки, виолончели и двух юных солистов-скрипачей «iGeneration» Даниэля Шнидера, осуществленная Вадимом Репиным, Александром Бузловым, Илвой Эйгус, Софи Брэнсон и Филармоническим камерным оркестром под управлением Алима Шахмаметьева. Четвертой мировой премьерой фестиваля стала пьеса «Koberia» для двух скрипок с оркестром Алексея Игудесмана, исполненная Вадимом Репиным, Кларой-Джуми Кан и камерным оркестром Sejong Soloists сначала в Красноярске, а затем в Новосибирске и Москве. Пятая мировая премьера фестиваля, «Концерт для Повара с Оркестром» Михаила Крутика, прозвучала в Красноярске 4 апреля. Впервые в рамках образовательного направления Фестиваля работала Академия арт-журналистики, собравшая ведущих экспертов и более 75 участников со всей России, от Санкт-Петербурга до Владивостока.
Куратор академии — Андрей Устинов, главный редактор газеты «Музыкальное обозрение». Второй год на высоком уровне прошла программа мастер-классов «Просто общайся со звездой»: ключевым партнером в ее организации и основной площадкой проведения остается ДК «Энергия». В этом году звезды фестиваля провели около 20 мастер-классов для юных музыкантов из сибирских городов, Москвы и Италии. Их посетило более 3000 слушателей, около 1000 из них составили педагоги-музыканты.
А Самосуд стремился слить все музыкальное содержание оперы в один симфонический поток, он ставил оперу-симфонию или, иначе, вокальную симфонию, симфонию голосов, вливавшуюся в оркестровую симфонию, что создавало единый и нерасчленимый звуковой образ. И этот образ был захватывающе экспрессивен. С первых тактов интродукции музыка властно влекла за собой. Ее наполняла магнетическая и неостановимая сила. Это было явление Фатума, и это был музыкальный портрет Германа, фатального героя. Именно таким он был у Ковальского, Мейерхольда и Самосуда. Просвещенные зрители, которых привел в восторг Герман — Ковальский, пытались разъяснить впечатление с помощью популярных социологических схем и естественных литературных ассоциаций. Вспоминали литературную серию тех лет: молодой человек XIX века, называли Стендаля и Достоевского, Жюльена Сореля из «Красного и черного», Родиона Раскольникова из «Преступления и наказания» — таким широким был ассоциативный диапазон и таким стойким стремление увидеть в роли Ковальского антидворянский мятеж, восстание гордого плебея. Об этом писал театровед Алексей Гвоздев, говорил музыковед Иван Соллертинский, вспоминая к тому же Печорина и Грушницкого. И все это справедливо, все это входило в спектакль и окрашивало роль, все рождало наплыв впечатлений, захватывающих, неординарных.
Но кажется, что из внимания выдающегося театроведа и еще более выдающегося музыковеда ускользнула немаловажная вещь: певец строил свой образ из музыки, а не из литературы. Экзистенция Германа — Ковальского была музыкальной. И в высшей степени театральной. Потому что Мейерхольд, что бы он ни говорил а он много чего говорил , набрасывал сценический портрет Германа по классическим театральным лекалам. Рисовался романтический силуэт, ярко выделявшийся на фоне старинной петербургской архитектуры. Выстраивалась серия графически острых мизансцен с одним лишь мотивом: Германа постороннего, Германа чужого, всегда замкнутого, погруженного в себя и в свои думы, — разительный контраст с веселящейся, радующейся жизни золотой молодежью. И, наконец, был в полной мере обыгран единственный реквизит, данный главному персонажу, — накинутый на плечи или развевающийся на ветру уличный плащ, но не простой уличный, повседневный, а взятый из благородной костюмерной, где хранятся шекспировские плащи, и таким простым способом Мейерхольд встраивал роль Германа в классический театральный миф, предлагая играть в этой роли одно из воплощений Гамлетова мифа. Герман — Ковальский, Герман в спектакле Мейерхольда — в Гамлетовом плаще. И соответственно, в согласии со старой театральной традицией, Герман Ковальского безумец. Это очень важный момент: великого рационалиста Мейерхольда не могли не волновать иррациональные стороны человеческой психики.
Можно вспомнить Арбенина в «Маскараде», Бруно в «Великодушном рогоносце», даже гаринского Хлестакова. К этой и в самом деле важнейшей теме XX века, болезни века, Мейерхольд подступался давно. Как он давно подступался к постановке «Гамлета» и проблеме гамлетизма. Но сейчас, ставя «Пиковую даму», Мейерхольд решил пойти до конца. Все стадии безумия — от скрытого поначалу до экстатичного в кульминации и безучастного в конце — были прочерчены режиссером математически точно. Математикой безумия Мейерхольд владел так же хорошо, как и математикой страсти. Такими же математиками были его лучшие актеры. Но тут ему нужен был другой актер, мочаловского типа. Мочаловских эпигонов, орущих на сцене, Мейерхольд не терпел, к самой мочаловской традиции — актеров нутра — относился враждебно, но то касалось драмы, а здесь музыкальный жанр, и в результате в спектакле у Мейерхольда появился Ковальский, актер и певец, по облику, темпераменту, внутреннему огню напоминавший мочаловского Гамлета, — каким его описал Белинский. И то был момент истины в музыкальном театре.
Актер играл в предлагаемых обстоятельствах, а певец пел — пел то, что повелевала петь музыкальная драматургия. Пел он с необычайным напряжением, на пределе, а может быть, и за гранью человеческих сил. Пел не оперу, но мейерхольдовский миракль. И как это должно происходить в миракле, пел о чуде. Вернемся все-таки к опере, потому что Мейерхольд и не забывает о ней. Партия Германа в первых картинах складывается из умоляющих интонаций, из монологов — или арий — мольбы. Герман молит Лизу, потом молит Графиню, молит отчаянно, безутешно, бесчеловечно, так что сцена мольбы превращается в сцену насилия, хотя с Лизой он всего лишь нетерпелив, зато с Графиней агрессивен, очень зол и беспощаден. Но это разные сцены в музыке и в либретто. У либреттиста мольба о любви, у композитора мольба о спасении. Рискнем предположить, что опера Чайковского — исповедь раненой души, пораженной гибельной и даже позорной страстью.
Спасение — Лиза, Герман тянется к ней, тянется страстно, но другая — черная — страсть оказывается сильнее. В спектакле это показано с наглядностью даже не миракля, но моралите, другого старинного жанра. Интерьер в доме Графини огибает лестница, изогнутая в виде подковы. По ней, с левой стороны, лихорадочно взбирается Герман, торопясь на первое свидание с Лизой. Но дойдя до самого верха, до двери в комнатку Лизы, он останавливается на миг и бросается вправо, туда, где спальня Графини. Роковая подкова тянет его за собой, подкова — сценографический образ Фатума, соответствующий музыкальному образу Фатума, который звучит уже в первых актах вступления, поразительное использование лестницы в качестве смыслообразующей метафоры и конструктивной основы. Мораль же метафоры и всей динамической мизансцены очень проста: мы видим, как Герман, этот безумец, этот фатальный герой, homme fatal, отказывается от реального чуда, о котором сам же молил, от чуда, которое являет собой способная на жертву обыкновенная любящая девушка Лиза. Миг колебаний — и он устремляется в бездну и в никуда, рвется к призрачному чуду и его призрачной носительнице Venus moscovite, в далеком прошлом femme fatale, чтобы узнать тайну трех карт и получить мимолетную власть над людьми, господствующими в Петербурге. Там, в призрачном мире, его место, там, в сумеречном мире, его мысль. Любопытная подробность: предложив поэту Стеничу переписать все, что под пером Модеста Чайковского получилось банальным и стало хитом, Мейерхольд сохранил в неприкосновенности текст арии в Игорном доме.
Менять его было нельзя. Он точно передает и торжество, и ослепление, и отрезвление Германа, и саму философию homme fatal, сверхчеловека: «Пусть неудачник плачет… Сегодня ты, а завтра я». Но это же и пророческие слова, и они очень скоро стали сбываться. Автор либретто поэт и переводчик Валентин Стенич 1898—1938 репрессирован в 1937 году. Художник спектакля Леонид Чупятов 1890—1941 умер в блокадном Ленинграде. Автор спектакля Всеволод Эмильевич Мейерхольд 1874—1940 арестован в Ленинграде 20 июня 1939 года, расстрелян 2 февраля 1940 года. Своеобразный привилегированный социальный заказ, посланный лидерам отечественного театра. На словах новую репертуарную политику можно передать примерно так: социалистическое строительство — это хорошо, историко-революционная тема и образы вождей — совсем хорошо, Ильич на сцене — это святое, но хотелось бы увидеть рождение новой державности, нового императорского театра. И этот негласный социальный заказ был выполнен уже в 1932 году, когда Камерный театр поставил «Оптимистическую трагедию» Всеволода Вишневского, весьма одаренного и весьма опасного крикуна-демагога. В «Оптимистической трагедии», посвященной революционным временам, новый порядок властно подчинял революционную стихию и на место анархии разгулявшейся вольнолюбивой матросни ставил беспощадную волю одинокой тоталитарной женщины — комиссара.
Ее играла Алиса Коонен, и это тоже Камерный театр Таирова угадал, потому что по всем неписаным законам классического императорского и возрождающегося неоимперского театра главную роль должна была играть женщина-актриса.
Пластика всегда символична, и движение тела становится здесь движением души. Для постановки созданы необычайной красоты декорации и изысканные костюмы, стилизованные в духе эпохи.
Знаменитая история «дамы с камелиями», куртизанки Маргариты Готье — один из самых известных и романтичных сюжетов XIX века.
«Мейерхольдовщине не место в советском искусстве»
Продажа билетов на спектакль «Дама с камелиями» проходит через нашу страницу, гарантируя удобство и безопасность приобретения. Опера «Дама с камелиями» с 8 февраля по 12 июля 2024, Михайловский театр в Санкт-Петербурге — дата и место проведения, описание и программа мероприятия, купить билет. Либретто, написанное Франческо Мария Пьяве, основано на автобиографичных событиях Александра Дюма-младшего, которые описаны им в романе «Дама с камелиями».
Музыкально-драматический спектакль "Дама с камелиями"
И это провело черту между двумя «Дамами», разделенными во времени и в пространстве. Импрессионистская «Дама с камелиями», экспрессионистская «Пиковая дама». Через такие этапы проходила история искусства. Подобное произошло и в действительной жизни. Однако внутреннее устройство «Пиковой дамы» Мейерхольд насыщал действием, предельно драматичным, превращавшим театральный миракль в театр интриги, — правда, необычный. Сначала разыгрывалась в буквальном смысле интрижка — с описанными Пушкиным взглядами издалека и тайной перепиской, с придуманной Мейерхольдом встречей на балу и передачей ключа вместе с запиской. Это история Германа и Лизы. А затем вся эта увлекательная интрижка отходит на задний план, и на первый выходит совершенно другое воплощение театра интриги — роковой поединок Германа и Графини. В трех эпизодах: в спальне Графини — наяву, в казарме — в полусне, в Игорном доме — в бреду, движение напряженного действия совпадало с движением душевной болезни. И весь этот графически строго построенный миракль Мейерхольд обогащал — а отчасти так даже разрушал — яркими, а под конец и ярчайшими живописными контрастами.
Процитируем Константина Рудницкого. Цитата слишком пространна, но ее невозможно прервать — сцену в игорном доме Рудницкий описал превосходно. Правую половину сцены занимала грандиозная по размерам тахта. На этой тахте и возле нее — на подушках, разбросанных на полу, на медвежьих шкурах, в креслах и на столах, придвинутых к тахте, Мейехольд организовал массовую сцену совершенно фантастической красоты. Все это пространство было заполнено нарядными мужчинами и женщинами, которые возлежали на тахте, на полу, развалились в креслах, разлеглись на шкурах — с бокалами, букетами, цветными шарфами, бутылками, лорнетами в руках — небрежно, в обнимку, вповалку, как придется. Гвардейские и гусарские мундиры — красные, зеленые, синие, черные, золотые эполеты, блистающие ордена и сверкающие пуговицы, черные фалды фраков, белые пятна крахмальных сорочек, атлас, парча и бархат платьев — нежно-голубых, пепельных, розоватых, палевых, развернутые веера, меха, горящие камни кулонов, жемчуга, обнаженные плечи и груди — все это феерическое богатство красок было дано в движении, в оживлении вакхическом и буйном, и все это отражалось и удваивалось огромным зеркалом, которое Мейерхольд наклонно повесил над тахтой, да еще окружил гирляндами горящих свечей. Такой головокружительной картины никогда и нигде не было на театре» К. В последний раз на театральных подмостках — и, в сущности, в искусстве вообще — возник образ «блистательного Санкт-Петербурга». Блистательный Санкт-Петербург по контрасту с умирающим Ленинградом, блистательный Санкт-Петербург, и не думающий умирать, — Мейерхольд прощался с городом своей молодости и своей славы.
Гимн, который он на сцене пропел городу Петра, может быть сопоставлен со строками «Медного всадника», данными в слове. Итак, в одном случае роскошный салон, в другом спальня-гробница, там — Мане, Ренуар, полуночный Париж, тут старинные репрезентативные портреты, но и к тому же ослепительно яркий живой натюрморт, ночной Петербург, коллективный портрет пушкинской столицы. Но Мейерхольд не был бы Мейерхольдом, если бы представил зрителям зрелище прекрасной красоты вне всяких снижающих контрастов. Прекрасное в обоих спектаклях дано в преломлении и в неразрывных связях с тем, что вызывающе противостоит ему: порок в «Даме с камелиями», преступление в «Пиковой даме». И конечно же, Мейерхольд не был бы Мейерхольдом, если бы порок у него был грязным распутством, а преступление — всего лишь грубой уголовщиной, «мокрухой». Вот уж нет, в «Даме с камелиями» порок по-парижски блестящ, а преступление в «Пиковой даме» по-петербургски умственно, отчасти даже абстрактно. Почти все мужчины «Дамы с камелиями» показаны как весьма утонченные бонвиваны и бульвардье, почти все женщины — как кокотки высшего класса. Многие репетиции спектакля были посвящены изучению ремесла, обязательного для профессионалов ночной жизни. Это своеобразная философия и своеобразный кодекс чести богемы.
Мейерхольд показывает актерам, как снимать и куда ставить цилиндры, показывает актрисам, как поддерживать длинные трены-«хвосты», объясняет всем, что такое «фасон» и что такое «мода». И разумеется, обсуждается важнейшая тема: как танцевать канкан, чтобы не выглядеть смешным — слишком чинным или, наоборот, слишком вульгарным. Искусно подаваемая вульгарность в канкане разрешена, даже необходима, но именно в движениях, в танце. А в обыденной жизни, в костюме, в манерах, тем более в страстях должен господствовать хороший тон, поэтому ревнивая выходка Армана Дюваля — центральный момент спектакля — это скандал, дурной тон, нарушение неизбежного этикета. В свою очередь, безумная выходка Германа, ворвавшегося с пистолетом в руках в спальню Графини, ясно мотивируется тем, что он во власти безумной идеи, на грани помрачения рассудка, повреждения ума, он мечется по сцене как полупомешанный, а не как холодный убийца. Игра прекрасного и порочного в «Даме с камелиями», игра прекрасного и преступного в «Пиковой даме» вводит нас в мир мейерхольдовской режиссуры. Здесь ее внутренний смысл, здесь ее внешние границы. Возвышенная поэзия и трезвая мизантропия соединены здесь неразрывно. Мейерхольда почти всегда интересовал порок, тем более блистательный порок, изучению чего и был посвящен его первый большой и, в свою очередь, блистательный спектакль — мольеровский «Дон Жуан» 1910 с Юрьевым в главной роли.
И впоследствии эта тема не оставляла его. По-разному порочных женщин играла и, по-видимому, неплохо играла, как ни странно, Зинаида Райх — вульгарно-порочную Городничиху в «Ревизоре», изощренно-порочную Софью в «Горе уму», портовую шлюху Кармен-Пелагею в «Последнем решительном», — но ни то, ни другое, ни третье к Маргерит не относилось. По смыслу спектакля Маргерит Зинаиды Райх — блестящая женщина, с головой погруженная в мир парижского порока, но не принадлежащая ему, и это, конечно, после Достоевского традиционно русская тема. А психология преступления — тоже одна из постоянно волновавших Мейерхольда проблем, отчасти и поэтому его влекло к Пушкину и к Шекспиру. Он, впрочем, демонстрировал крайнюю осторожность и впервые подступил к этой проблеме в 1917 году, поставив лермонтовский «Маскарад» с тем же Юрьевым в главной роли. И здесь преступление умственное, совершенное в здравом уме, хотя и подчиненном безумной идее. Затем на репетициях появился пушкинский Борис Годунов, а в репертуарных проектах шекспировский Клавдий и шекспировский Яго. Но все эти персонажи должны были получить сценическую жизнь в новом театре, медленно воздвигавшемся в центре Москвы, а пока что Мейерхольд был занят своими женскими персонажами. Итак, две дамы — парижская женщина и петербургская женщина хотя по прозвищу Venus moscovite, московская Венера, что во французском словоупотреблении XVIII века означало Венеру русскую, или российскую, а не обязательно московскую.
Проще сказать: парижанка и петербурженка, парижская дама полусвета второй половины XIX века, петербургская дама высшего света второй половины XVIII века, и та и другая нарисованы безошибочно точно, со всем набором увлекательных жанровых подробностей и увлекательных культурных мифов. Полная жизни мейерхольдовская парижанка окружена быстро сменяющимися поклонниками, и в ней самой все подвижно и мимолетно: интонации, взгляды, порывы. В своих меняющихся туалетах красное бархатное платье в 1-м акте, синий жакет — в 3-м, черное платье с нашитыми на нем букетиками розово-красных камелий — в 4-м, белое атласное — в 5-м она оставалась в памяти как букет живых цветов, отчасти полевых, отчасти экзотических, и вместе с тем казалась аккордом тонов с палитры живописцев-импрессионистов. Сама судьба ее была импрессионистской. А застылая мейерхольдовская Графиня, показанная на фоне фамильных портретов, для всех окружающих тоже фамильная достопримечательность, парадный исторический портрет, бессмертное петербургское прошлое, запечатленное в скульптурной, но и призрачной пластике, в скульптурных, но и призрачных мизансценах. И это ампирная судьба, но также экспрессионистская судьба, судьба женщины-призрака, женщины-раритета. И в целом оба спектакля во многом противоположны: один — о женской слабости, другой — о женской силе. О Маргерит в исполнении Зинаиды Райх написал в своей книге видевший ее на сцене Констатин Рудницкий, о ее женственности и ее красоте, написал по-мужски проницательно и по-писательски ярко. Но, как кажется, он упустил одну существенную черту, одну немаловажную подробность.
Играя талантливую куртизанку-звезду, какой и была в жизни легендарная Мари Дюплесси, прототип и сильнейшее увлечение Дюма-сына, Райх сыграла ее очень по-русски, настаивая на ее женской слабости столько же, если не больше, сколько на ее неотразимых женских чарах. И мотивируя слабость вовсе не смертельным заболеванием — чахоткой режиссер, как и актриса, об этом не забывал, но напоминал о болезни весьма деликатно , но тем, что она без памяти влюблена в Армана, молодого поэта. Именно влюбленность делала ее беспомощной и беззащитной. Беспомощность, полнейшая беззащитность любви становилась содержанием роли, наполняла роль очарованием и печалью. Архивные фотографии сохранили меняющееся выражение ее лица — то озаренное, то покорное, то убитое, и то обезоруживающее выражение глаз, которое появляется у преданной собаки, когда ее бьет любимый хозяин. Речь, конечно, идет о сцене, в которой ее смертельно оскорбляет Арман, наслаждающийся своим безопасным гневом.
Что делать женщине, которая осталась без любви, средств к существованию, а главное — без сцены?..
Кахмановская Маргарита с детства живет балетом, но события 1917 года вынуждают ее покинуть Петербург и начать строить карьеру заново в эмиграции. Однако, уехав из России, балерина обнаруживает, что в Европе совсем не та сцена и не та публика, что роскошная вилла на Капри больше походит на золотую клетку, что годы уходят, а вместе с ними утекают силы и талант... Спектакль будет идти на итальянском и французском судя по тому, что в постановочной команде фигурирует репетитор по этим языкам.
Просто выберите дату и время показа, количество билетов и заполните контактные данные. Мы гарантируем быструю обработку заказа и удобную оплату онлайн. Опера «Дама с камелиями» — это не только потрясающая музыка и великолепное исполнение, но и глубокий смысл, который оставляет долгое впечатление после спектакля. Это постановка, которая берет за душу и заставляет задуматься о ценности искусства в нашей жизни.
Воссоздание эпохи в спектакле «Дама с камелиями» (1934)
Смотрите видео онлайн «Музыкально-драматический спектакль «Дама с камелиями». Два показа спектакля Большого театра в постановке Джона Ноймайера "Дама с камелиями" состоятся на сцене Новосибирского государственного академического театра оперы и балета 12 и 13 апреля, сообщает пресс-служба Транссибирского Арт-Фестиваля. «Даму с Камелиями» Большой впервые вывез за пределы театральных стен. Это колоссальный труд и дорогое удовольствие, но теплый прием зрителей и успех спектакля вдохновил артистов и руководителя труппы еще не раз вернуться в Новосибирск. «Дама с камелиями», один из самых известных спектаклей Джона Ноймайера, была поставлена для Штутгартского балета.