В том смысле, что именно это может быть сказано про уже помянутую повесть «Пикник на обочине», где показано столкновение человечества с некоей инопланетной цивилизацией.

Повесть «Пикник на обочине» братьев Стругацких написана в 1971 году. Безусловно, повесть Стругацких «Пикник на обочине» — самая «эмблемная» и всеми «растасканная», а еще самая переводимая. После выпуска «Пикника на обочине» в США братья Стругацкие стали почётными членами «Общества Марка Твена» за «выдающийся вклад в жанр фантастики».

Брюсов. «Творчество»

О произведении
«Сталкер» Тарковского — это не Стругацкие, так же, как «Солярис» — это совершенно не Лем»
Основные вехи повествования
«Пикник на обочине». Что лучше: книга или фильм?
Содержание

Новое издание романа братьев Стругацких "Пикник на обочине" выходит в итальянском издательстве

Разумеется, текст "Пикника... Но сборник "Неназначенные встречи" мне и сегодня неприятно даже просто брать в руки, не то что читать. Безвозвратно утрачены почти все варианты сценария фильма "Сталкер". Мы начали сотрудничать с Тарковским в середине 1975 года и сразу же определили для себя круг обязанностей. Я уже рассказывал и писал раньше, что работать над сценарием "Сталкера" было невероятно трудно. Главная трудность заключалась в том, что Тарковский, будучи кинорежиссером, да еще и гениальным кинорежиссером вдобавок, видел реальный мир иначе, чем мы, строил свой воображаемый мир будущего фильма иначе, чем мы, и передать нам это свое, сугубо индивидуальное видение он, как правило, не мог, -- такие вещи не поддаются вербальной обработке, не придуманы еще слова для этого, да и невозможно, видимо, такие слова придумать, а может быть, придумывать их и не нужно. В конце концов, слова -- это литература, это высоко символизированная действительность, совсем особая система ассоциаций, воздействие на совсем иные органы чувств, в то время как кино -- это живопись, это музыка, это совершенно реальный, я бы даже сказал -- беспощадно реальный мир, элементарной единицей которого является не слово, а звучащий образ. Впрочем, все это теория и философия, а на практике работа превращалась в бесконечные, изматывающие, приводящие иногда в бессильное отчаяние дискуссии, во время коих режиссер, мучаясь, пытался объяснить, что же ему нужно от писателей, а писатели в муках пытались разобраться в этой мешанине жестов, слов, идей, образов и сформулировать для себя, наконец, как же именно обыкновенными русскими буквами, на чистом листе обыкновеннейшей бумаги выразить то необыкновенное, единственно необходимое, совершенно непередаваемое, что стремится им, писателям, втолковать режиссер. В такой ситуации возможен только один метод работы -- метод проб и ошибок. Всего получилось не то семь, не то восемь, не то даже девять вариантов.

Последний мы написали в приступе совершеннейшего отчаяния, после того как Тарковский решительно и окончательно заявил: "Все. С таким Сталкером я больше кино снимать не буду"... Это произошло летом 1977-го. Тарковский только что закончил съемки первого варианта фильма, где Кайдановский играл крутого парня Алана бывшего Рэдрика Шухарта. Фильм при проявке запороли, и Тарковский решил воспользоваться этим печальным обстоятельством, чтобы начать все сызнова. АН был с ним на съемках в Эстонии. И вот он вдруг, без всякого предупреждения, примчался в Ленинград и объявил: "Тарковский требует другого Сталкера". И он не знает. Не такого, как этот".

Это был час отчаяния. День отчаяния. Два дня отчаяния. На третий день мы придумали Сталкера-юродивого. Тарковский остался доволен, фильм был переснят. И вот именно тот сценарий, который мы за два дня переписали и с которым АН помчался, обратно в Эстонию, был положен в основу фильма.

Наш герой работает в институте, который изучает Зону, место которое появилось после посещения нашей планеты пришельцами. Но на самом деле Шухарт подрабатывает сталкерством, точнее, это и есть его основной род занятий, так как только в Зоне он чувствует себя на своем месте, а работа в институте — это лишь прикрытие, так как сталкерство вне закона. Мир, как и персонажи, описаны самобытно и при желании почти на каждого персонажа можно насочинять отдельно пару повестей, так, например, сталкер по кличке «Гуталин» занимается сталкерством наоборот - он скупает артефакты, найденные в Зоне и относит обратно в Зону, примечая что «дьяволово к дьяволову», так же сколотил себе идеологическое общество воинствующих Ангелов. Ах да, и Гуталином его кличут ввиду того, что он огромный негр. В первой части Шухарт снаряжает экспедицию в Зону, берет своего Друга из института, чтобы как он говорит, излечить его от меланхолии. Экспедиция проходит успешно, кроме пары эпизодов, но уже после похода друг Шухарта умирает при странных обстоятельствах, накладывая на нашего героя чувство вины, которое его будет преследовать до конца повести. Вторая часть уже ведется от третьего лица и вкидывает нам порцию основного сюжета, а также раскрывает такую личность как «Стервятник». Стервятник повествует о том, что расскажет, где находится «золотой шар», так как он его нашел и не раз им пользовался, лишь бы Шухарт вытащил его раненного из Зоны. Оснований не верить ему нет, так как Барбридж проговаривается что вымолил у «Шара» возможность постоянно возвращаться из зоны живым, вымолил так же, чтобы его дети рождались здоровыми, так как у сталкеров дети рождаются с огромным количеством физических и биологических отклонений - такова цена.... У самого Рэдрика дочь Мария родилась вся покрытой волосами и, впоследствии, чем старше становилась, тем больше переставала быть человеком. Кстати, прозвище у нее тоже имелось: Мартышка.

Стругацкие отвечают на вечные вопросы — как найти себя, не потеряться в этом огромном мире и сделать верный выбор. Восемьдесят три процента всех дней в году начинаются одинаково: звенит будильник. Грызть себя, уязвлять себя, нудить и зудеть можно часами и сутками, а восторг приходит и тут же уходит. Там, где асфальт, ничего интересного, а где интересно, там нет асфальта. Надо только найти в нем это гениальное.

Рэдрик скептически отнесся к словам напарника, но вынес его из Зоны и сразу отправил к Мяснику, который «был очень опытным и очень модным хирургом». Рэдрик отправился в гостиницу «Метрополь», чтобы продать собранные в Зоне «вещицы». Его постоянными заказчиками были Хрипатый и Костлявый — в целях конспирации мужчины не называли своих имен. Затем Рэд наведался к детям Барбриджа, Дине и Арчи, и передал часть от вырученных денег. Дочь Рэдрика не была похожа на обычных детей: это была цена за походы в Зону, и цена весьма высокая. Девочка больше напоминала игривую обезьянку с «теплой золотистой шерсткой». Однако для Рэда и Гуты она была любимым ребенком, которого они ласково называли Мартышкой. Вскоре после возвращения Рэдрик был арестован за продажу артефактов из Зоны. Он успел предупредить Хрипатого, чтобы за время его пребывания в тюрьме Гута и дочка ни в чем не нуждались. Глава 3. Ричард Г. Нунан, 51 год, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале МИВК Ричард Нунан был сотрудником спецслужбы, контролирующей деятельность сталкеров. Работая под прикрытием, он ловко втирался в доверие к сталкерам и знал наперед обо всех их действиях. Нунан был уверен, что у него все под контролем, однако руководство сообщило, что артефакты из Зоны каким-то образом «попадают в руки Барбриджа». При встрече со знаменитым ученым Валентином Пильманом Нунан поинтересовался его отношением к посещению инопланетян. Доктор ответил, что все это похоже на «пикник на обочине какой-то космической дороги» : пришельцы просто остановились на Земле немного передохнуть и оставили после себя мусор, за которым теперь охотятся сталкеры. Нунан навестил дом Шухартов, с которыми у него были дружеские отношения. От Гуты он узнал, что Мария — Мартышка — за последнее время сильно изменилась: она заметно деградировала, перестала понимать человеческую речь. Глава 4. Их целью был Золотой Шар, исполнявший желания. Барбридж мечтал вернуть себе ноги, а Рэдрик — сделать дочь полноценным человеком.

«Сталкер» Тарковского — это не Стругацкие, так же, как «Солярис» — это совершенно не Лем»

В романе "Пикник на обочине" братья Стругацкие исключительно эффективно использовали стратегию сохранения таинственности; они превзошли канон, заданный Уэллсом, а равно и научно-фантастическую традицию. Телеканал WGN America заказал пилотный эпизод сериала по мотивам романа Аркадия и Бориса Стругацких «Пикник на обочине». Итак, "Пикник на обочине" Произведение, считающееся одним из лучших в репертуаре братьев Стругацких и одним из самых эпохальных в советской и русской фантастике, и просто весьма значимым на общемировом уровне. Итак, "Пикник на обочине" Произведение, считающееся одним из лучших в репертуаре братьев Стругацких и одним из самых эпохальных в советской и русской фантастике, и просто весьма значимым на общемировом уровне.

В сеть выложили трейлер фильма "Пикник на обочине" по повести братьев Стругацких

Фантастическая повесть братьев Стругацких «Пикник на обочине» впервые издана в 1972 году в ленинградском журнале «Аврора». Книга "Пикник на обочине" и фильм "Сталкер" не имеют друг к другу никакого отношения. Очень долго я тоже понимала все именно так: концовка у «Пикника на обочине» открытая, но открытая на оптимистичной ноте. Читать онлайн книгу «Пикник на обочине» автора Стругацких полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай.

Смысл книги «Пикник на обочине» Стругацких

Вот это полезная вещь. Перекрасить бы его из красного в какой-нибудь подходящий цвет — любой сталкер за такой костюм пятьсот монет отвалит, глазом не моргнёт. Я уж давно поклялся, что изловчусь как-нибудь и сопру один обязательно. На первый взгляд ничего особенного, костюм вроде водолазного и шлем как у водолаза, с большим окном впереди. Даже не вроде водолазного, а скорее как у лётчика-реактивщика или, скажем, у космонавта.

Лёгкий, удобный, нигде не жмёт, и от жары в нём не потеешь. В таком костюмчике и в огонь можно, и газ через него никакой не проникает. Пуля, говорят, и то не берёт. Конечно, и огонь, и иприт какой-нибудь, и пуля — это всё земное, человеческое.

В Зоне ничего этого нет, в Зоне не этого надо опасаться. В общем, что там говорить, и в спецкостюмах тоже мрут как миленькие. Другое дело, что без них мёрли бы, может быть, ещё больше. От «жгучего пуха», например, эти костюмы на сто процентов спасают.

Или от плевков «чёртовой капусты»… Ладно. Натянули мы спецкостюмы, пересыпал я гайки из мешочка в набедренный карман, и побрели мы через весь институтский двор к выходу в Зону. Так здесь у них это заведено, чтобы все видели: вот, мол, идут герои науки живот свой класть на алтарь во имя человечества, знания и святого духа, аминь. И точно: во все окна аж до пятнадцатого этажа сочувствующие повыставлялись, только что платочками не машут и оркестра нет.

Благодарное человечество тебя не забудет! Посмотрел он на меня, и вижу я, что ему не до шуток. И правильно, какие уж тут шутки!.. Но когда в Зону выходишь, то уж одно из двух: либо плачь, либо шути, а я сроду не плакал.

Посмотрел я на Кирилла. Ничего держится, только губами шевелит, вроде молится. Дальше в Зону, ближе к небу… — Что? А он вдруг улыбнулся и похлопал меня ладонью по спине: не бойся, мол, со мной не пропадёшь, а если и пропадёшь, то умираем, мол, один раз.

Нет, смешной он парень, ей-богу. Сдали мы пропуска последнему сержанту. На этот раз, в порядке исключения, это лейтенант оказался, я его знаю, у него папаша кладбищенскими оградами в Рексополе торгует, — а «летучая галоша» уже тут как тут, подогнали её ребята из ППС и поставили у самой проходной. Все уже тут как тут: и «скорая помощь», и пожарники, и наша доблестная гвардия, бесстрашные спасатели, — куча отъевшихся бездельников со своим вертолётом.

Глаза б мои на них не глядели! Поднялись мы на «галошу», Кирилл встал за управление и говорит мне: — Ну, Рэд, командуй. Я без всякой торопливости приспустил «молнию» на груди, достал из-за пазухи флягу, хлебнул как следует, крышечку завинтил и сунул флягу обратно за пазуху. Не могу без этого.

Который раз в Зону иду, а без этого нет, не могу. Они оба на меня смотрят и ждут. Порядок у нас будет такой. Всё, что я сказал, выполнять мигом и беспрекословно.

Если кто замешкается или там начнёт вопросы задавать, буду бить по чему попало, извиняюсь заранее. Вот я, например, тебе, господин Тендер, прикажу: на руки встань и иди. И в тот же момент ты, господин Тендер, должен зад свой толстый задрать и выполнять, что тебе сказано. А не выполнишь — дочку свою больную, может, и не увидишь больше.

Но уж я позабочусь, чтобы ты увидел. Не новичок. Кстати, ты «галошу» водить умеешь? Опустить забрала!

Малый вперёд по вешкам, высота три метра! У двадцать седьмой вешки остановка. Кирилл поднял «галошу» на три метра и дал малый вперёд, а я незаметно повернул голову и тихонько дунул через левое плечо. Смотрю: гвардейцы-спасатели в свой вертолёт полезли, пожарники встали от почтительности, лейтенант в дверях проходной честь нам, дурак, отдаёт, а над всеми над ними здоровенный плакат, уже выцветший: «Добро пожаловать, господа пришельцы!

Я тебе покажу прощаться. Ты у меня попрощаешься!.. Справа у нас был институт, слева — Чумной квартал, а мы шли от вешки к вешке по самой середине улицы. Ох и давно же по этой улице никто не ходил и не ездил!

Асфальт весь потрескался, трещины проросли травой, но это ещё была наша трава, человеческая. А вот на тротуаре по левую руку росла уже чёрная колючка, и по этой колючке было видно, как чётко Зона себя обозначает: чёрные заросли у самой мостовой словно косой срезало. Нет, пришельцы эти всё-таки порядочные ребята были. Нагадили, конечно, много, но сами же себе обозначили ясную границу.

Ведь даже «жгучий пух» на нашу сторону из Зоны — ни-ни, хотя, казалось бы, его ветром как попало мотает… Дома в Чумном квартале облупленные, мёртвые, однако стёкла в окнах почти везде целы, грязные только и потому как бы слепые. А вот ночью, когда проползаешь мимо, очень хорошо видно, как внутри светится, словно спирт горит, язычками такими голубоватыми. Это «ведьмин студень» из подвалов дышит. А вообще так вот посмотришь: квартал как квартал, дома как дома, ремонта, конечно, требуют, но ничего особенного нет, людей только не видно.

Вот в этом кирпичном доме, между прочим, жил наш учитель арифметики по прозвищу Запятая. Зануда он был и неудачник, вторая жена у него ушла перед самым Посещением, а у дочки бельмо на глазу было, так мы её, помню, до слёз задразнивали. Когда паника началась, он со всеми прочими из этого квартала в одном бельё до самого моста бежал все шесть километров без передышки. Потом долго чумкой болел, кожа с него слезла, ногти.

Почти все, кто в этом квартале жил, чумкой переболели, потому-то квартал и называется Чумным. Некоторые померли, но главным образом старики, да и то не все. Я, например, думаю, что они не от чумки померли, а от страху. Страшно было очень.

А вот в тех трёх кварталах люди слепли. Теперь эти кварталы так и называются: Первый Слепой, Второй Слепой… Не до конца слепли, а так, вроде куриной слепоты. Между прочим, рассказывают, что ослепли они будто бы не от вспышки какой-нибудь там, хотя вспышки, говорят, тоже были, а ослепли они от сильного грохота. Загремело, говорят, с такой силой, что сразу ослепли.

Доктора им: да не может этого быть, вспомните хорошенько! Нет, стоят на своём: сильнейший гром, от которого и ослепли. И при этом никто, кроме них, грома не слыхал… Да, будто здесь ничего не случилось. Вон киоск стоит стеклянный, целёхонек.

Детская коляска в воротах, даже бельишко в ней вроде бы чистое… Антенны вот только подвели — обросли какими-то волосами наподобие мочала. Очкарики наши на эти антенны давно уже зубы точат: интересно, видите ли, им посмотреть, что это за мочалы, нигде такого больше нет, только в Чумном квартале и только на антеннах. А главное, тут же, рядом ведь, под самыми окнами. В прошлом году догадались: спустили с вертолёта якорь на стальном тросе, зацепили одну мочалку.

Только он потянул, вдруг — пш-ш-ш! Смотрим: от антенны дым, от якоря дым, и сам трос уже дымится, да не просто дымится, а с ядовитым таким шипением, вроде как гремучая змея. Ну, пилот, даром что лейтенант, быстро сообразил, что к чему, трос выбросил и сам дёру дал… Вон он, этот трос, висит, до самой земли почти свисает и весь мочалой оброс… Так потихоньку-полегоньку доплыли мы до конца улицы, до поворота. Кирилл посмотрел на меня: сворачивать?

Я ему махнул: самый малый! Повернула наша «галоша» и пошла самым малым над последними метрами человеческой земли. Тротуар ближе, ближе, вот уже и тень «галоши» на колючки упала… Всё, Зона! И сразу такой озноб по коже.

Каждый раз у меня этот озноб, и до сих пор я не знаю, то ли это так Зона меня встречает, то ли нервишки у сталкера шалят. Каждый раз думаю: вернусь и спрошу, у других бывает то же самое или нет, и каждый раз забываю. Ну, ладно, ползём потихоньку над бывшими огородами, двигатель под ногами гудит ровно, спокойно, ему-то что, его не тронут. И тут мой Тендер не выдержал.

Не успели мы ещё до первой вешки дойти, как принялся он болтать. Ну, как обычно новички болтают в Зоне: зубы у него стучат, сердце заходится, себя плохо помнит, и стыдно ему, и удержаться не может. По-моему, это у них вроде поноса, от человека не зависит, а льёт себе и льёт. И чего только они не болтают!

То начнёт пейзажем восхищаться, то примется высказывать свои соображения по поводу пришельцев, а то и вообще к делу не относящееся, вот как Тендер сейчас завёл про свой новый костюм и уже остановиться не может. Сколько он заплатил за него, да какая шерсть тонкая, да как ему портной пуговицы менял… — Замолчи, — говорю. Он грустно так на меня посмотрел, губами пошлёпал и опять: сколько шёлку на подкладку пошло. А огороды уже кончаются, под нами уже глинистый пустырь, где раньше городская свалка была, и чувствую я — ветерком здесь тянет.

Только что никакого ветра не было, а тут вдруг потянуло, пылевые чёртики побежали, и вроде бы я что-то слышу. Нет, никак не может остановиться. Теперь про конский волос завёл. Ну, тогда извини.

Он немедленно тормозит. Реакция хорошая, молодец. Беру я Тендера за плечо, поворачиваю его к себе и с размаху ладонью ему по забралу. Треснулся он, бедняга, носом в стекло, глаза закрыл и замолчал.

И как только он замолчал, я услышал: тр-р-р… тр-р-р… тр-рр… Кирилл на меня смотрит, зубы стиснуты, рот оскален. Я рукой ему показываю, стой, мол, стой, ради бога, не шевелись. Но ведь он тоже этот треск слышит, и, как у всех новичков, у него сразу позыв действовать, делать что-нибудь. Я ему отчаянно головой мотаю, кулаком перед самым шлемом трясу: нишкни, мол.

Эх, мать честная! С этими новичками не знаешь куда смотреть — то ли в поле смотреть, то ли на них. И тут я про всё забыл. По-над кучей старого мусора, над битым стеклом и тряпьём разным поползло этакое дрожание, трепет какой-то, ну как горячий воздух в полдень над железной крышей, перевалило через бугор и пошло, пошло, пошло нам наперерез, рядом с самой вешкой, над дорогой задержалось, постояло с полсекунды или это мне показалось только?

Чёрт их побрал, очкариков, — надо же, сообразили, где дорогу провесить: по выемке! Ну, и я тоже хорош, куда это мои глаза дурацкие глядели, когда я ихней картой восхищался? Было и нету, и слава богу. И заткнись, пожалуйста.

Ты сейчас не человек, понял? Ты сейчас машина, рычаг мой… Тут я спохватился, что меня, похоже, тоже словесный понос одолевать начинает. Хлебнуть бы сейчас! Барахло эти скафандры, вот что я вам скажу.

Без скафандра я, ей-богу, столько прожил и ещё столько же проживу, а без хорошего глотка в такой вот момент… Ну да ладно! Ветерок вроде бы упал, и ничего дурного вокруг не слышно, только двигатель гудит спокойно так, сонно. А вокруг солнце, а вокруг жара… Над гаражом марево… Всё вроде бы нормально, вешки одна за другой мимо проплывают. Тендер молчит, Кирилл молчит, шлифуются новички.

Ничего, ребята, в Зоне тоже дышать можно, если умеючи… А вот и двадцать седьмая вешка — железный шест и красный круг на нём с номером 27. Кирилл на меня посмотрел, кивнул я ему, и наша «галоша» остановилась. Цветочки кончились, пошли ягодки. Теперь самое главное для нас — полнейшее спокойствие.

Торопиться некуда, ветра нет, видимость хорошая, всё как на ладони. Вон канава проходит, где Слизняк гробанулся, — пёстрое там что-то виднеется, может, тряпьё его. Паршивый был парень, упокой господи его душу, жадный, глупый, грязный, только такие вот со Стервятником и связываются, таких Стервятник Барбридж за версту видит и под себя подгребает… А вообще-то Зона не спрашивает, плохой ты или хороший, и спасибо тебе, выходит, Слизняк: дурак ты был, даже имени настоящего твоего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступать нельзя… Так. Конечно, лучше всего добраться бы нам теперь до асфальта.

Асфальт ровный, на нём всё виднее, и трещина там эта знакомая. Только вот не нравятся мне эти бугорочки! Если по прямой к асфальту идти, проходить придётся как раз между ними. Ишь стоят, будто ухмыляются, ожидают.

Нет, промежду вами я не пойду. Вторая заповедь сталкера: либо справа, либо слева всё должно быть чисто на сто шагов. А вот через левый бугорочек перевалить можно… Правда, не знаю я, что там за ним. На карте как будто ничего не было, но кто же картам верит?..

На двадцать метров вверх и сразу вниз, вот мы и у гаража, а? Вверх ему. А долбанёт тебя там на двадцати метрах? Костей ведь не соберёшь.

Или комариная плешь где-нибудь здесь объявится, тут не то что костей, мокрого места не останется. Ох уж эти мне рисковые, не терпится ему, видишь ты: давай прыгнем… В общем, как до бугра идти — ясно, а там постоим, посмотрим. Сунул я руку в карман, вытащил горсть гаек. Показал их Кириллу на ладони и говорю: — Мальчика с пальчик помнишь?

Проходили в школе? Так вот сейчас будет всё наоборот. Недалеко бросил, как положено. Метров на десять.

Гаечка прошла нормально. Гравиконцентраты ищешь? Подожди, я ещё одну брошу. Следи, куда упадёт, и глаз с неё больше не спускай.

Бросил я ещё одну гайку. Само собой, тоже прошла нормально и легла рядом с первой. Тронул он «галошу». Лицо у него спокойное и ясное сделалось: видно, всё понял.

Они ведь все, Очкарики, такие. Им главное название придумать. Пока не придумал, смотреть на него жалко, дурак дураком. Ну а как придумал какой-нибудь гравиконцентратор, тут ему словно всё понятно становится, и сразу ему жить легче.

Прошли мы первую гайку, прошли вторую, третью. Тендер вздыхает, с ноги на ногу переминается и то и дело зевает от нервности с этаким собачьим прискуливанием, томно ему, бедняге. Ничего, это ему на пользу. Пяток кило он сегодня скинет, это лучше всякой диеты… Бросил я четвёртую гаечку.

Как-то она не так прошла. Не могу объяснить, в чём дело, но чувствую — не так, и сразу хвать Кирилла за руку. Вот она, «плешь комариная»! Гаечка вверх полетела нормально, вниз тоже вроде нормально было пошла, но на полпути её словно кто-то вбок дёрнул, да так дёрнул, что она в глину ушла и с глаз исчезла.

Смех и грех. Да разве здесь одной обойдёшься? Эх, наука!.. Ладно, разбросал я ещё восемь гаек, пока «плешь» не обозначил.

Честно говоря, и семи хватило бы, но одну я специально для него бросил, в самую серёдку, пусть полюбуется на свой концентрат. Ахнула она в глину, словно это не гаечка упала, а пятипудовая гиря. Ахнула и только дырка в глине. Он даже крякнул от удовольствия.

Сюда смотри. Кидаю проходную, глаз с неё не спускай. Короче, обошли мы «комариную плешь» и поднялись на бугорочек. Бугорочек этот как кот нагадил, я его до сегодняшнего дня вообще не примечал.

Да… Ну, зависли мы над бугорочком, до асфальта рукой подать, шагов двадцать. Место чистейшее, каждую травинку видно, каждую трещинку. Казалось бы, ну что? Кидай гайку, и с богом.

Не могу кинуть гайку. Сам не понимаю, что со мной делается, но гайку кинуть никак не решусь. Сейчас, думаю, кину гаечку, спокойненько пройдём, как по маслу проплывём, травинка не шелохнётся, — полминуты, а там и асфальт… И тут вдруг потом меня как прошибёт! Даже глаза залило, и уже знаю я, что гаечку туда кидать не буду.

Влево пожалуйста, хоть две. И дорога туда длиннее, и камушки какие-то я там вижу не шибко приятные, но туда я гаечку кинуть берусь, а прямо ни за что. И кинул я гаечку влево. Кирилл ничего не сказал, повернул «галошу», подвёл к гайке и только тогда на меня посмотрел.

И вид у меня, должно быть, был очень нехорош, потому что он тут же отвёл глаза. Дальше дело пошло проще. Нашёл я свою трещинку, чистая она оказалась, милая моя, никакой дрянью не заросла, цвет не переменила, смотрел я на неё и тихо радовался. И довела она нас до самых ворот гаража лучше всяких вешек.

Я приказал Кириллу снизиться до полутора метров, лёг на брюхо и стал смотреть в раскрытые ворота. Сначала с солнца, ничего не было видно, черно и черно, потом глаза привыкли, и вижу я, что в гараже с тех пор ничего вроде бы не переменилось. Тот самосвал как стоял на яме, так и стоит, целёхонький стоит, без дыр, без пятен, и на цементном полу вокруг всё как прежде потому, наверное, что «ведьмина студня» в яме мало скопилось, не выплёскивался он с тех пор ни разу. Одно мне только не понравилось: в самой глубине гаража, где канистры стоят, серебрится что-то.

Раньше этого не было. Ну ладно, серебрится так серебрится, не возвращаться же теперь из-за этого! Ведь не как-нибудь особенно серебрится, а чуть-чуть, самую малость, и спокойно так, вроде бы даже ласково… Поднялся я, отряхнул брюхо и поглядел по сторонам. Вон грузовики на площадке стоят, действительно, как новенькие, — с тех пор, как я последний раз здесь был, они, по-моему, ещё новее стали, а бензовоз тот совсем, бедняга, проржавел, скоро разваливаться начнёт.

Вон и покрышка валяется, которая у них на карте… Не понравилась мне эта покрышка. Тень от неё какая-то ненормальная. Солнце нам в спину, а тень к нам протянулась. Ну да ладно, до неё далеко.

В общем, ничего, работать можно. Только что это там всё-таки серебрится? Или это мерещится мне? Сейчас бы закурить, присесть тихонечко и поразмыслить, почему над канистрами серебрится, почему рядом не серебрится… тень почему такая от покрышки… Стервятник Барбридж про тени что-то рассказывал, диковинное что-то, но безопасное… С тенями здесь бывает.

А вот что это там всё-таки серебрится? Ну прямо как паутина в лесу на деревьях. Какой же это паучок её там сплёл? Ох, ни разу я ещё жучков-паучков в Зоне не видел.

И хуже всего, что «пустышка» моя как раз там, шагах в двух от канистр, валяется. Надо мне было тогда же её и упереть, никаких бы забот сейчас не было. Но уж больно тяжёлая, стерва, полная ведь, поднять-то я её мог, но на горбу тащить, да ещё ночью, да на карачках… а кто пустышек ни разу не таскал, пусть попробует: это всё равно что пуд воды без вёдер нести… Так идти, что ли? Надо идти.

Хлебнуть бы сейчас… Повернулся я к Тендеру и говорю: — Сейчас мы с Кириллом пойдём в гараж. Ты останешься здесь за водителя. К управлению без моего приказа не притрагивайся, что бы ни случилось, хоть земля под тобой загорится. Если струсишь, на том свете найду.

Он серьёзно мне покивал: не струшу, мол. Нос у него что твоя слива, здорово я ему врезал… Ну, спустил я тихонечко аварийные блок-тросы, посмотрел ещё раз на это серебрение, махнул Кириллу и стал спускаться. Встал на асфальт, жду, пока он спустится по другому тросу. Меньше пыли.

Стоим мы на асфальте, «галоша» рядом с нами покачивается, тросы под ногами ёрзают. Тендер башку через перила выставил, на нас смотрит, и в глазах у него отчаяние. Я говорю Кириллу: — Иди за мной шаг в шаг, в двух шагах позади, смотри мне в спину, не зевай. И пошёл.

На пороге остановился, огляделся. Всё-таки до чего же проще работать днём, чем ночью! Помню я, как лежал вот на этом самом пороге. Темно, как у негра в ухе, из ямы «ведьмин студень» языки высовывает, голубые, как спиртовое пламя, и ведь что обидно — ничего, сволочь, не освещает, даже темнее из-за этих языков кажется.

А сейчас что! Глаза к сумраку привыкли, всё как на ладони, даже в самых тёмных углах пыль видна. И действительно, серебрится там, нити какие-то серебристые тянутся от канистр к потолку, очень на паутину похоже. Может, паутина и есть, но лучше от неё подальше.

Вот тут-то я и напортачил. Мне бы Кирилла рядом с собой поставить, подождать, пока и у него глаза к полутьме привыкнут, и показать ему эту паутину, пальцем в неё ткнуть.

Главный герой Рэд — ветеран-сталкер, незаконно вторгающийся в аномальные зоны и исследующий остатки инопланетной культуры. Компания уже заказала пилот проекта, но даты начала съемок и премьеры пока не уточняются. Роман лег в основу нескольких видеоигр и спектаклей.

Впервые был опубликован лишь спустя год, но и то не так, как полагается.

Не удавалось никак выпустить книжным изданием в Советском Союзе - зато издание вышло англоязычным в США в 1977 году. Немало препятствий было у произведения, прежде чем оно наконец-то обрело обложку и стало называться полноправной книгой.

Насладиться яркими красками можно не только на многочисленных клумбах в парках и на улицах курортных городов, но и на пешеходных тропах в горах, и в заповедниках. Сменяя друг друга, цветы будут радовать вплоть до середины лета. Ситуация Бизнес.

Акции сегодня

11 интересных фактов о фильме «Сталкер»
Читать книгу «Пикник на обочине», Братья Стругацкие
«Сталкер» Тарковского — это не Стругацкие, так же, как «Солярис» — это совершенно не Лем»
Чем закончился "Пикник на обочине"

Американские телевизионщики экранизируют «Пикник на обочине» братьев Стругацких

Пикник на обочине, Трудно быть богом (комплект 2 книги) | Стругацкий Борис, Стругацкий Аркадий. Пожалуй, работа над «Пикником на обочине» — пример того, как могли бы работать братья Стругацкие в нормальных обстоятельствах, не размениваясь на поиски приработка, зная, что пишут для читателя, а не в стол. В 2016 году канал WGN America объявил о запуске сериала по мотивам фантастической повести «Пикник на обочине» братьев Стругацких. Смотрите видео онлайн «Пикник на обочине / Братья Стругацкие» на канале «Публичная библиотека Родники» в хорошем качестве и бесплатно, опубликованное 11 апреля 2022 года в 15:32, длительностью 00:02:43, на видеохостинге RUTUBE. У повести братьев Стругацких открытая концовка. Да, Рэд произносит известное «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!», но что было дальше? Почему в повести «Пикник на обочине» Братьев Стругацких Зона не позволила Шухарту попросить здоровье для Мартышки?

Романы > Пикник на обочине > страница 35

Бум увлечения Стругацкими пришёлся на второй-третий курс университета, и тогда самой любимой повестью из всего прочитанного для меня стал «Пикник на обочине». «Пикник на обочине» рассказывает о событиях, происходящих в 1970-х годах. Повесть «Пикник на обочине» братьев Аркадия и Бориса Стругацких без преувеличения можно считать одним из лучших произведений наследия научной фантастики.

Новости братья стругацкие пикник на обочине