Кандидат философских наук Григорий Юдин — один из немногих, кто был уверен, что Россия начнет полномасштабную войну против Украины. На вопросы «Инвест-Форсайта» отвечает социолог, принимавший участие в нескольких исследованиях, касавшихся отношения российского населения к истории и войне, — профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук Григорий Юдин. На одном запрещённом ныне сайте, дрожа и попеременно оглядываясь, прочитал очень толковое интервью с социологом Григорием Юдиным, которого многие, подозреваю, хорошо знают. Как сообщается на сайте ведомства, в него включены социолог Григорий Юдин и бывшая активистка Евгения Чирикова.
Социолог Юдин внесен в реестр иноагентов
Григорием Юдиным про будущее. В гостях «Честного слова» — социолог и философ Григорий Юдин. Как всегда, обсуждаем главные новости последних дней. Минюст РФ признал социолога Григория Юдина иноагентом, сообщается на сайте ведомства.
Минюст объявил «иноагентом» социолога Григория Юдина
Минюст внес в список иностранных агентов социолога Григория Юдина. Среди включенных в реестр людей — экоактивист и политик Евгения Чирикова и социолог Григорий Юдин. кандидат философских наук, старший научный сотрудник Лаборатории экономико-социологических исследований НИУ ВШЭ, преподаватель МВШСЭН. Рассказываем о науке достоверно и доступно.
Социолога Григория Юдина жестоко избили полицейские на антивоенной акции. Он госпитализирован
Что какой группе населения говорить. Вопрос о том, адекватна ли эта установка реальности, вообще бессмысленен. Это просто способ, которым в АП «нарезали» группы избирателей для этой аудитории. Даже если бы они сделали какую-то совсем безумную «нарезку» — кто её оспорит? Кандидатов, которые смогли бы это сделать, на президентских выборах не будет. При этом я совершенно не уверен, что с названными в документе установками система «доедет» до марта 2024 года. Я вполне могу допустить, что к тому времени появятся другие вводные. Например, какой-нибудь плебисцит о возвращении СССР, новой конституции со смертной казнью, в общем, об объявлении новой страны. В Кремле ведь ничем не рискуют: кто им предъявит претензию, что в апреле 2023 года они говорили другие вещи? Чем дальше деградирует система, тем более морально нокаутирующие цифры поддержки власти она будет показывать. В документе так прямым текстом и написано: основной смысл кампании состоит в обеспечении лидера легитимностью.
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал — Похоже ли это на реальную оценку настроений в России? К этому документу не нужно подходить как к объективному научному исследованию. У него совсем другие цели, и делали его опытные люди, которые понимают, что им нужно. Конечно, если у вас есть желание, например, измерить усталость от Путина и его людей, то вы будете использовать другие вопросы и получать другие цифры. Они ведь никуда не делись с 2020 года, когда мы видели перед конституционным плебисцитом совсем не те цифры, которые потом выдали официально. Но этот документ не ставит такой цели. Он, наоборот, должен убедить свою аудиторию в том, что против Путина сегодня могут быть только единицы. Поэтому и работа с критически настроенной частью избирателей должна заключаться в их деморализации. В том числе и с помощью этих выкладок. Во-первых, они способствуют тому, чтобы противники официального курса воспринимались как маргиналы.
Чтобы вдруг не появилась толпа людей, которая вломится на эти выборы и всё поменяет. Во-вторых, чтобы люди, которые сейчас вписываются своими взглядами в удобные власти рамки, не начали эти взгляды расширять. Они привыкли жить под «фонарём», который освещает место, где «всё хорошо».
Повторю: мне кажется, что он имеет смысл в историческом контексте, но им сильно злоупотребляют.
День войны или день мира? Вы какую интонацию хотели бы видеть? Всегда очень скромно и тихо относился к собственным поступкам во время войны. Даже, честно говоря, поздравления и благодарность в День Победы всегда принимал со скромностью — мол, «спасибо, но вряд ли это стоит считать моим достижением».
Его не стало 2 месяца назад. В какой-то момент я задал ему этот самый вопрос, который вы мне сейчас задаете. Какое настроение правильное? Ведь мы видим, что Россия во многом разрывается между двумя настроениями.
Одно, реваншистское «можем повторить» , как будто предполагает, что мы эту войну проиграли, хотя мы, если я не ошибаюсь, ее выиграли. А второе — глубоко трагическое, исходит из того, что праздновать здесь нечего. Что это день памяти бесконечных жертв, бесконечной человеческой жестокости, проявленной всеми странами в ХХ веке. Это грустный вывод о человеческой природе, который явно не стоит праздновать.
Собственно, с этим я к нему пришел некоторое время назад и спросил, что он по этому поводу думает. Мне было интересно: как, с какой эмоцией переживался День Победы в 1945 году? Он сказал: «Ты не понимаешь. Это был праздник конца войны и твердой надежды на то, что войны больше не будет.
По-моему, это самое правильное настроение и самая правильная эмоция. Это, безусловно, праздник — не надо этого стесняться. Это праздник, который заслужили люди, которые много лет, самоотверженно жертвуя собой, справлялись с той катастрофой, которая случилась в мире. Мы просто должны понимать, что когда мы празднуем, мы празднуем не войну, как это сегодня происходит.
Я не понимаю, зачем нужны постоянные реванши и милитаризация победы. За этим слишком хорошо слышна не просто угроза повторить, а, честно говоря, едва скрываемое желание повторить. Для меня это ровно противоположная вещь. Это праздник конца войны.
Это праздник мира.
Григорий Юдин принимал участие в создании и распространении сообщений и материалов иноагентов, выступал против спецоперации на Украине. Распространял недостоверные сведения, направленные на формирование негативного образа России. Проживает за пределами РФ.
Лекторий «Живое слово» распространял недостоверную информацию о решениях власти РФ и проводимой политике, а также информацию, направленную на формирование негативного отношения к общественно-политической обстановке в России.
Это стандартная схема: п рибить аудиторию цифрами. И любой критически мыслящий чиновник, организующий выборы, не может не иметь вопросов по этому поводу. Но задавать их не надо, это желание сразу глушат «дубиной народной поддержки». Аудиторию в данном случае, «политических администраторов», кладут на лопатки этой атакой. И они в результате сами принесут «целевые цифры» по итогам голосования. Зачем тогда детальное описание групп избирателей и того, чем добиваться их лояльности в ходе президентской кампании? Что какой группе населения говорить.
Вопрос о том, адекватна ли эта установка реальности, вообще бессмысленен. Это просто способ, которым в АП «нарезали» группы избирателей для этой аудитории. Даже если бы они сделали какую-то совсем безумную «нарезку» — кто её оспорит? Кандидатов, которые смогли бы это сделать, на президентских выборах не будет. При этом я совершенно не уверен, что с названными в документе установками система «доедет» до марта 2024 года. Я вполне могу допустить, что к тому времени появятся другие вводные. Например, какой-нибудь плебисцит о возвращении СССР, новой конституции со смертной казнью, в общем, об объявлении новой страны. В Кремле ведь ничем не рискуют: кто им предъявит претензию, что в апреле 2023 года они говорили другие вещи?
Чем дальше деградирует система, тем более морально нокаутирующие цифры поддержки власти она будет показывать. В документе так прямым текстом и написано: основной смысл кампании состоит в обеспечении лидера легитимностью. Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал — Похоже ли это на реальную оценку настроений в России? К этому документу не нужно подходить как к объективному научному исследованию. У него совсем другие цели, и делали его опытные люди, которые понимают, что им нужно. Конечно, если у вас есть желание, например, измерить усталость от Путина и его людей, то вы будете использовать другие вопросы и получать другие цифры. Они ведь никуда не делись с 2020 года, когда мы видели перед конституционным плебисцитом совсем не те цифры, которые потом выдали официально. Но этот документ не ставит такой цели.
Он, наоборот, должен убедить свою аудиторию в том, что против Путина сегодня могут быть только единицы.
Что это за персонаж
- Минюст внёс Евгению Чирикову в реестр иноагентов
- Журналистку Лолу Тагаеву и социолога Григория Юдина признали иноагентами
- Журналистку Лолу Тагаеву и социолога Григория Юдина признали иноагентами
- Социолог Григорий Юдин и Евгения Чирикова пополнили список иноагентов | RT на русском | Дзен
Социолога Григория Юдина* включили в реестр иноагентов
Как сообщается на сайте Минюста, 19 января реестр иностранных агентов пополнили экоактивист Евгения Чирикова, журналист Лола Тагаева, политик Владислав Живица, блогер Владислав Олейник, а также социолог Григорий Юдин. Сегодня в него вошли социолог Григорий Юдин, экоактивистка Евгения Чирикова, главный редактор интернет-издания «Верстка» (признано иноагентом) Лола Тагаева, блогер Владислав Олейник, депутат Смоленской областной думы Владислав Живица. Социолог Григорий Юдин о главных рисках Кремля накануне переизбрания Владимира Путина в 2024 году. Минюст РФ признал иноагентом социолога Григория Юдина.
Россия перестает быть социальным государством. Интервью социолога Григория Юдина
Это сильное высказывание для политического лидера, который по идее должен делать жизнь людей лучше, давать какие-то идеалы, ориентиры. А тут человек [как будто] говорит: «В жизни нет счастья. Вообще, мир — плохое, несправедливое, тяжелое место, где единственный способ существовать — это постоянно бороться, драться, а в пределе — убивать». Эта обида на окружающий мир сильно укоренена в России, и она проецируется на того, кто выглядит как ответственный за этот мир, на США. Соединенные Штаты действительно в какой-то момент взяли на себя ответственность за мир — и сделали это не вполне удачно. И мы видим, что ресентимент, о котором я сейчас говорю, есть далеко не только в России где он, конечно, существует в катастрофических, ужасающих формах. У значительной части мира есть вполне обоснованные претензии в отношении действующего мироустройства, в адрес Соединенных Штатов Америки, которые взяли на себя ответственность, стали гегемоном и во многом являются бенефициаром этого мироустройства. Это глобальный Юг, который пострадал от сильного увеличения неравенства в последние десятилетия и отчасти, по крайней мере символически, пострадал от бездумных внешнеполитических авантюр, в которые пускались США. Это же относится к тем частям населения глобального Севера, которые тоже чувствуют себя обиженными и пострадавшими. Я бы не сказал, что это понимание переходит в поддержку, — просто потому, что Путин ничего не предлагает.
Он воспроизводит те же самые ошибки, но в гораздо более жуткой форме. Один мой коллега как-то метко сформулировал, что основной принцип российской внешней политики состоит в том, что «если им нельзя, значит, нам тоже можно». Это трудно не считывать, видя, что Путин хочет совершать то же самое, за что критикует США. Поэтому поддерживать его [из других стран] сложно, но многие хотят присоединиться к нему в этой обиде. Этот статус гораздо хуже прежнего. Тем не менее мы продолжаем работать.
Или что его не существовало до современной физики, а потом он появился?
Или же что его не существовало никогда? Нет, он существует в рамках определенной теоретической картины мира, как и любые другие феномены. Проблема еще и в том, что люди, которые сегодня занимаются научным просвещением или даже выступают от лица науки, порой не понимают, на чем наука основана. Они полагают, что наука занимается накоплением знания: у нас был килограмм знания, потом кило двести, потом кило четыреста и так далее. И что наука — это такая борьба просвещенных против невежественных, как будто бы чем меньше людей будет верить экстрасенсам, тем наука сильнее. Но наука на протяжении всей своей истории развивалась как борьба против здравого смысла. Не против необразованности, а против наших собственных привычных убеждений — в этом состоит преобразующий, революционный дух науки.
То, что сегодня всем ясно и очевидно, завтра будет преодолено и отвергнуто — так развивается научное знание, Гастон Башляр называл это «эпистемологическими прорывами». Мы не накапливаем знание, как капиталисты или мышь, которая все тащит к себе в нору. Мы ставим под сомнение собственные догмы и убеждения — и так происходят научные революции. Григорий Юдин Философ и социолог — Современные ученые, а также защитники и идеологи «научного мировоззрения» говорят, что работают на прогресс, против мракобесия… — Чтобы обвинять кого-то в мракобесии, надо быть уверенным, что ты сам чист от этого греха. Люди, которые говорят за всю науку, охотно обвиняют в мракобесии окружающую их чернь. Мы это видим сегодня что в США, что в России. Но что они могут этой черни предложить?
Уверовать в научное знание? А зачем? Вот ученые на «Маршах в защиту науки» несли плакаты: мы сильны тем, что у нас есть evidence-based knowledge, peer review… наука, основанная на доказательствах, экспертная оценка — Это в вашей системе координат дает превосходство, а другим людям что до этого? Ирония в том, что во многом ученые сегодня борются с последствиями своих собственных действий. Точнее, своего натуралистического и позитивистского мировоззрения. Что можно научно доказать, что делать обществу, какую вести политику в сфере здравоохранения, образования, экономики и так далее. И теперь опирающиеся на evidence-based policy менеджеры самих же ученых лишают денег — за неэффективность и так далее.
И сами ученые сейчас поневоле выходят из своей аутичной позиции внешнего наблюдателя, спокойно изучающего объективный мир. У них появляются реальные экономические проблемы — они становятся частью международного прекариата так называют класс работников с временной или частичной занятостью, — прим. Условия работы становятся все более чудовищными: работы мало, она нестабильная, идет наступление на постоянные контракты, увеличивается нагрузка. И новое классовое положение ученых, я надеюсь, заставит их смотреть на мир иначе, не навязывая окружающим свою привилегию истинного научного знания. Это уровень рефлексии, которому учат буквально на втором курсе. И одновременно существуют сотни тысяч ученых, тысячи кафедр и факультетов, которые абсолютно спокойно с того же второго курса воспроизводят в студентах «объективную реальность». Выбирай себе кусочек этой реальности, от звезды до клетки, вот тебе инструменты, вот тебе лаборатория, и копай там — и все будет отлично.
Зачем все это делать? Чтобы для ученых не был самоочевидным ответ «наука нужна, чтобы было больше полезных технологий». А для чего вам больше технологий? Так было на плакате на марше написано: «Science saves lives» наука спасает жизни. Зачем превращать человека в биологическую жизнь? До сих пор ничем хорошим это не заканчивалось. Конечно, людьми, которые больше всего на свете ценят свое биологическое существование, свою физиологию, легче всего управлять.
Если мы не видим в человеке ничего, кроме вот этой life, которую нужно save, мы начинаем его со всех сторон насиловать, чтобы его только спасти. И готовы не останавливаться ни перед чем, чтобы его только спасти. Это не очевидный ответ на эти вопросы. Не очевидно, что наука должна save lives. Не очевидно, что эти lives вообще нужно save. А то мы его сначала save, а потом он выходит из больницы и немедленно выкуривает пачку сигарет. Или берет оружие и едет в Донбасс воевать.
И мы удивляемся: как это так, вроде все есть у человека, чего ему не сидится в тепле и комфорте. Человек не сводится к биологической жизни. Зачем нам ее продлевать? Мы хоть себя спросили, зачем? Мы спросили себя, что будет, если мы все время будем эту биологическую жизнь мультиплицировать? Мы спросили себя, что будет, когда люди начнут жрать таблетки, позволяющие им стать всемогущими? Какой смысл во всем этом?
Этот вопрос должен задаваться любым человеком, который в науку вовлечен.
Помимо прочего, Григорий Юдин представлен в качестве автора по российскому направлению на портале «openDemocracy» — британской общественно-политической структуры, финансируемой из американских НПО, признанных нежелательными на территории РФ. В частности, организация существует на деньги Фонда «Открытое общество» Open Society Foundation , «Национального фонда в поддержку демократии» The National Endowment for Democracy , а также ряда других американских и европейских фондов. Также в мае 2020 г. Согласно информации, представленной на сайте Вильсоновского центра, организация спонсируется Агентством США по международному развитию USAID , Фондом «Открытое общество» Open Society Foundation , признанными нежелательными организациями в России, и рядом американских неправительственных фондов.
На информационном ресурсе dailystorm. Минина и Д. Степана Бандеры», Украинская организация «Братство», Межрегиональное общественное объединение — организация «Народная Социальная Инициатива» другие названия: «Народная Социалистическая Инициатива», «Национальная Социальная Инициатива», «Национальная Социалистическая Инициатива» , Межрегиональное общественное объединение «Этнополитическое объединение «Русские», Общероссийская политическая партия «ВОЛЯ», Общественное объединение «Меджлис крымскотатарского народа», Религиозная организация «Управленческий центр Свидетелей Иеговы в России» и входящие в ее структуру местные религиозные организации:,Межрегиональное общественное движение «Артподготовка».
Григорий Юдин: «Нам еще предстоит определить правильную интонацию для Дня Победы»
Смотрите видео онлайн «Минюст РФ признал иноагентом социолога Григория Юдина» на канале «NewsFirst» в хорошем качестве и бесплатно, опубликованное 19 января 2024 года в 22:33, длительностью 00:01:22, на видеохостинге RUTUBE. Министерство юстиции России в пятницу объявило так называемым иностранным агентом социолога и философа Григория Юдина. Биография Григория Юдина — российскиого социолога, эксперта по общественному мнению, кандидата философских наук и профессора Московской высшей школы социальных и экономических наук. Почему наука не существует вне политики и общества, что делает лозунг «Science saves lives» ошибочным и как агрессивный сциентизм мешает ученым действовать сообща, в интервью рассказал философ и социолог Григорий Юдин (НИУ «Высшая школа экономики»). Также отмечается, что социолог выступал против российской спецоперации по защите Донбасса, а также распространял недостоверные сведения, направленные на формирование негативного образа России.
Товарищ Юдин, вы большой ученый..
Минина и Д. Степана Бандеры», Украинская организация «Братство», Межрегиональное общественное объединение — организация «Народная Социальная Инициатива» другие названия: «Народная Социалистическая Инициатива», «Национальная Социальная Инициатива», «Национальная Социалистическая Инициатива» , Межрегиональное общественное объединение «Этнополитическое объединение «Русские», Общероссийская политическая партия «ВОЛЯ», Общественное объединение «Меджлис крымскотатарского народа», Религиозная организация «Управленческий центр Свидетелей Иеговы в России» и входящие в ее структуру местные религиозные организации:,Межрегиональное общественное движение «Артподготовка».
А в условиях военных действий, конечно, опасения возрастают многократно.
И мы видим по всем исследованиям, которые сейчас проводится, независимым, что падает уровень ответов, что люди рассказывают о страхе. Спрашивают у интервьюеров прямо: "Арестуют ли меня? Значит, что опросы и в принципе-то всегда подсвечивают то, что в России хотелось бы подсветить "правильность", а сегодня — в гораздо большей степени.
Но сказав все это и предостерегая всех от того, чтобы всерьез относиться к этим цифрам, если честно, я считаю, что мы, еще на начальных этапах эти цифры еще имели какой-то смысл, а сейчас я думаю, что, в общем, было бы правильно на самом деле запретить эти опросы. Другое дело, что это не в нашей власти. И от этого, может быть, еще хуже, но я бы не относился к ним всерьез.
Я не вижу никакой радикальной разницы. Не нужно задавать людям идиотские вопросы и не нужно всерьез к этому относиться. Но, сказав все это, я думаю, что ключом здесь, конечно, является желание огромного числа наших соотечественников, в общем, продолжать жить в своей спокойной, приватной жизни.
ЮДИН: Ну я на это все равно никак не могу повлиять. Что я могу с этим сделать-то? Меня это не касается.
В России, мы сейчас разговариваем, да, родилось то, что я называю "теория двух-трех месяцев". Все вокруг ходят и говорят: "Через 2-3 месяца все нормализуется". Откуда этот бред взялся я не знаю, но это какая-то попытка цепляться за реальность.
На самом деле, это продолжается отрицание. Как работает российская пропаганда… К. ГОРДЕЕВА: Мне интересно, знаешь, в этом смысле, почему пропаганда не смогла убедить людей в том, что ковид существует, но с такой легкостью убедила людей в том, что в Украине существует нацизм?
ЮДИН: По очень простой причине. Потому что задача пропаганды состоит не в том, чтобы в чем-то тебя убедить, да. И не в том, чтоб ты принял какую-то точку зрения.
А в том, чтобы дать тебе обоснование, по которому не нужно ничего делать. Она объясняет тебе, почему не нужно ничего делать. Когда она рассказывала о том, что есть ковид и нужно что-то делать, она оказалась бессильной.
Потому что человек не хочет ничего делать. Теперь она рассказывает, почему это все короткая операция, она закончится успешной, есть реальная угроза России, значит, все это, конечно, не касается никаких настоящих украинцев... Все в порядке, все решится скоро.
Внешнеполитическое руководство знает, что оно делает. Все, этого достаточно, чтобы спокойно продолжать себе жить своей жизнью. Само по себе, честно говоря, это чудовищно.
Потому что, действуя по такой логике, человек может начать смиряться с чем угодно вообще. Сейчас, в последнее время, мы говорим о том, что случилось самое страшное. Откуда мы знаем, что случилось самое страшное?
Вполне вероятно, что самое страшное еще впереди. И вот если так относиться к делу, то ты, в принципе, никогда не готов к тому, что может случиться что-то тяжелое. Ты всегда будешь пытаться закрыться в свою скорлупу и так далее.
А вот эти безразличие и пассивность, если она превращается в мобилизацию и энтузиазм, тогда мы проваливаемся в тоталитарное состояние. Пока этого не произошло, мы пока здесь сидим, разговариваем, пьем чай, можем обо всем этом философствовать. В том мире, который я рисую, места для всего этого уже быть не может.
ГОРДЕЕВА: То есть ты не относишься к тем людям, которые вот так, сложив два века, как тетрадный листочек, видят сейчас параллели, там, ну с концом двадцатых-началом тридцатых годов в нынешней российской истории. ЮДИН: Ой, я вижу очень много параллелей с концом двадцатых-началом тридцатых годов, только не российской истории, а немецкой. Мы находимся в ситуации, которая во многом напоминает немецкую ситуацию 20—30-х годов.
Есть два основных аналога исторических — это режим Наполеона III во Франции в 1748-1780 годы и то, что происходило с Германией после Первой мировой войны. Значит, и в обоих случаях мы имеем резкое введение избирательного права, которое заканчивается тем, что массам предлагается избрать одного сильного лидера, который будет иметь фактически монархические полномочия, и это такая демократическая монархия. Монархия с опорой на массы.
Об этом буквально говорил Наполеон III, да. Он был избран всенародным президентом, первым французским президентом, и это монархия с опорой на массу. Я получаю гарантии того, что"...
ЮДИН: "Со мной народ. И что я делаю с этим? Я это показываю элитам, я это показываю бюрократии, я это показываю самому народу.
Рассказываю ему, вот за кем настоящая сила". Он как бы возвышается над всей системой. Вторая важная вещь — это историческое поражение.
Ресентимент, реваншизм, обида и злоба в связи с историческим поражением. Это было, естественно, во Франции, где все вполне помнили наполеоновские войны. Почему все люди за Наполеона голосовали?
Потому что хотелось снова Наполеона. Пускай другой Наполеон, но пусть в основе будет Наполеон. Это было, разумеется, в Германии с распространенностью идеи "кинжала в спину", который привел к поражению в Первой мировой войне.
И это мы видели в России, где оказалась сильная боль от поражения в холодной войне. И все эти режимы тоже были достаточно... ЮДИН: Я не то чтобы так считаю.
Но странно не замечать, что именно эта рамка была в какой-то момент навязана. Она была навязана, в том числе, потому, что... Здесь господствовала некоторое время такая доктрина модернизация, которая предполагает, что есть один правильный путь развития, и просто страны, которые сошли с него, они должны сесть в школьной комнате, в школьном классе, их будут учить профессора с условного Запада и рассказывать им, как нужно делать.
Вот они будут их поучать. И из вполне искренних соображений, желая, чтобы те, наконец, выучились уже, выросли из своих штанишек, и построили себе то же самое. Потому что, на самом деле, правильный путь только один.
В любой стране вызывает ощущение, что к тебе относятся как к несовершеннолетнему... То, что сделал Путин в дальнейшем — он бесконечно растравил это чувство. У него были некоторые основания, у этого чувства.
Но сейчас, в общем, это какая-то настолько выжигающая все эмоция в России. И в этом смысле, конечно, параллелей с, не знаю, с Францией второй половины, середины 19 века и с Германией межвоенного периода очень много. И вот в них складываются такие плебисцитарные режимы, которые стабильно занимаются каждый раз одним и тем же — они выжигают внутреннюю политику, в смысле, они исключают самую идею оппозиции.
Оппозиции как кого-то, кто находится вместе с тобой в одной стране, искренне желает стране блага и при этом радикально отличается от тебя по своим убеждениям. Вот эта идея им в принципе не близка, потому что они полагают, что это разрушение единства. Никакой оппозиции быть не может.
А раз не может быть оппозиции, значит, мы любое политическое противостояние экстранализуем, то есть переписываем его как внешнее противостояние. Не может быть оппозиции, могут быть только предатели и внутренние враги. Не может быть каких-то, ну, партнерских отношений с другими странами — может быть только какая-то война в тех или иных формах.
И все эти режимы, они заканчивали одним и тем же — тем, что они переоценивали серьезно внешнюю угрозу, они считали, что им что-то всерьез угрожает в тот момент, когда им, в общем, ничего, по большому счету, не угрожало, они теряли способность устраивать союзнические отношения с другими странами и они все, конечно, занимались тем, что они создавали против себя мощнейшие военно-экономические альянсы. Они очень быстро сколачивали против себя, объединяли страны, которые имеют, в общем, очень разные интересы, и въезжали в бетонную стену, начиная авантюристические военные кампании с чудовищным количеством жертв. Мы знаем, что методология — это очень важная часть мировоззрения нынешней правящей элиты.
И многие из тех, кто сейчас принимают решения, учились и у Щедровицкого, и у Юдина. Как ты себе представляешь, как это вообще все соединилось? ЮДИН: Ну, небольшая историческая справка: Эрик действительно работал вместе и дружил с Щедровицким, но Эрик просто умер раньше, чем это превратилось действительно в методологическое движение, в том виде, в котором мы его знаем.
Какие-то его противоречия такие, или, не знаю, споры с Щедровицким подсказывают, что то, во что это в итоге превратилось, ему, скорее, не было бы близко. Мы не знаем ответ на этот вопрос, да. Но Эрик умер, в следствии того времени, в котором он был вынужден провести в лагерях, он попал в лагерь после венгерских событий и провел несколько лет, которые тяжелейшим образом сказались на его здоровье.
Он был таким молодым, перспективным, харизматичным профессором. ЮДИН: Да-да. Вернулся, в общем, в физическом смысле изнуренным стариком.
Это просто по фотографиям видно. Но никогда не терял молодости при этом внутри себя, по тем рассказам, что я знаю от папы своего о дяде. Поэтому я бы здесь это просто разводил.
Для меня история с Щедровицким — это очень небольшое счастье, семейная история. Эрик повлиял сильно на моего отца, на Бориса Юдина, который, собственно, вслед за ним пришел в философию, и ему выпала более длинная жизнь, и он защитную ее часть посвятил как раз тому, чтобы идеи развивать и вот про него мы знаем лучше. Он тоже был вовлечен в это движение на ранних стадиях.
И есть его текст, который был посвящен Щедровицкому, его публиковали недавно в книжке его. Статья, в которой он, очень уважительно относясь к такому конструктивистскому подходу Щедровицкого, идея радикального конструирования, возможности беспредельно создавать, пластично работать с материалом, и в то же время предъявляет целый ряд возражений и, я бы даже сказал, претензий к этому подходу. И дистанцирует его от себя.
Мне кажется, это очень хороший, убедительный текст, особенно для тех, кому интересен Щедровицкий. Потому что в нем видно и сила этого подхода, и его неизбежные ограничения, причем совершенно таких, вполне поставленных на философские позиции. Назовем это так обтекаемо, чтобы по пальцам не загибать тех чиновников и руководителей, которые считают себя последователями Щедровицкого.
ЮДИН: Я не могу сказать, что я большой специалист здесь. Но я это скорее вижу как интеграцию всего этого большого аппарата в общетехнократическое мировоззрение. ЮДИН: Это понятно.
Это в общеизвестной степени, может быть, и правда. Но вопрос же не в этом. Вопрос в том, зачем ты это делаешь.
Это вопрос, который Щедровицкий очень любил задавать людям, и выбивал их обычно из колеи. Потому что выяснялось, что любому директору завода можно три раза подряд задать вопрос "зачем" и все, он падает со стула и теряет... Но одно дело, когда ты используешь это как некоторый инструмент правореализации, что хорошо, а другое дело когда ты как бы себе задаешь все-таки этот вопрос.
И спрашиваешь себя, есть ли какие-то, скажем, последовательные этически или политически взгляды, или доктрины, ради которых ты можешь заниматься, в частности, таким радикальным конструированием. И это мне кажется слепым пятном. Вообще, во всей технократии, что она привыкла не задавать лишних вопросов.
Я бы хотел специально, наверное, сказать — многие вещи, о которых мы сегодня с тобой говорим, это далеко не только российские проблемы. Чтобы это не звучало так, что это, мол, какой-то филиал Ада открылся в России, а все вокруг такие красивые, хорошие, замечательные. Ничего подобного.
Как презрение к политической ответственности, так и технократизм — это не то, что возникло тут в России. Это вещь, которая Россия, как и многое другое, переняла из других стран. Другое дело, что в России мы имеем много из того, что мы заимствуем, потом радикализируем, доводим до такого состояния, что все вокруг в ужасе — это наша какая-то историческая миссия такая.
Но это не только наши проблемы. И технократия, конечно, тоже далеко не только наша проблема. Но — да, Россия здесь ушла далеко вперед.
И такой принципиально пластичный взгляд на человека, когда он не основан ни на какой позиции, он приводит к тому, что ты можешь инструментаризировать кого угодно и сам можешь стать инструментом в чьих угодно руках. Ты просто не задаешь никаких вопросов и все. Смотрим на то, что сейчас делает, не знаю, значительная часть российского правительства — не задают никаких вопросов.
Они просто выполняют, делают свою работу. ЮДИН: Каждый делает свою работу, мы делаем свою работу. Каждый занят своим делом, делай свое дело.
Вот делай свое дело. Как ты будешь потом объяснять, ради чего это дело было нужно? Следующий вопрос.
Они могут утешать себя тем, что они патриоты. Да, вот я не знаю... Алло, какой страны?
У тебя страна сама себе палит в висок прямо сейчас. Зачем патроном выступаешь в этот момент? Ты зачем занимаешься тем, что как бы...
Что это за такое странное представление о патриотизме, что все, что начальник сказал, это и есть правильное для страны? Это большая какая-то болезнь, которой... Это имеет отношение.
Хотя я не стал бы возлагать на него ответственность за то, какие технологии реализуются. Хотя бы даже просто потому, что каждый, кто их реализует, реализует их сам. И сам должен отвечать на какие-то вопросы о том, зачем он это делает.
ЮДИН: Мне не нравится, что не поставлен вопрос "а когда не нужно делать свою работу? И надо перестать ей быть. Может, этот момент не наступил, но проблема с таким радикальным технократизмом состоит в том, что там этот вопрос не может быть поставлен.
Вообще не может быть поставлен никогда. И здесь мы возвращаемся к Германии 30-ых годов, которая тоже состояла из вполне искренних патриотов, которые делали свое дело. Просто они забыли спросить о том, зачем нужно было строить концлагеря.
Хорошо строить, эффективно строить. Хорошо работающие концлагеря. ЮДИН: Это и есть проблема отказа от задавания вопросов.
Принципиальных вопросов. Не технических вопросов, не о том, как лучше построить, а принципиальных вопросов — зачем это надо? Я ей-богу считаю, что таким образом от ответственности уйти никуда нельзя.
Даже если ты закрываешь глаза — ты не можешь таким образом от нее уйти, она все равно всегда будет с тобой. Что касается политического руководства, то оно как будто бы не уходит от ответственности. Оно делает для себя некоторый выбор.
Если ты меня спрашиваешь о том, зачем принимается решение разрушать Украину... То есть буквально это то, что угрожает их жизни. А поскольку они с какого-то момента считают, что их существование равно существованию страны, то ответственно они могут таким образом делать вывод, что могут говорить за страну, и могут делать вывод, что кто-то угрожает стране в целом.
Очень просто. Представим себе ситуацию в Ливии времен позднего полковника Каддафи. Полковник Каддафи сталкивается с внутренним восстанием после бесконечного правления.
Этот уровень восстания оказывается более-менее успешным. Полковник понимает, что единственное, что можно сделать — это раздавить его просто с помощью армии. Он делает это.
Наступает на город Бенгази и готовится его более-менее сравнять с землей. Дальше вмешивается НАТО, которое устраивает там бесполетную зону, что меняет характер боев, и вся эта армада, которая двигалась с Триполи на Бенгази, начинает двигаться обратно с Бенгази на Триполи. Триполи захватывается, и полковник Каддафи естественным образом уничтожается, что, как мы знаем, произвело глубочайшее впечатление на Владимира Путина.
И я, кстати, почти уверен, что решение убрать Медведева было принято именно в этот момент. Потому что Медведев был тогда президентом, он не возражал против бесполетной зоны, и для Путина это означает, что в тот момент, когда в России будет восстание, а оно будет в любом случае, неизбежно абсолютно. И я склонен был думать, что оно достаточно близко, ну потому что, не знаю, Беларусь в смысле политической культуры очень близка к России, только что это провела, значит, и в России это было недалеко.
Все такого рода однопартийные режимы примерно 20 с небольшим лет существуют. В общем, накопились внутренние противоречия, он вынужден понимать, что такое восстание недалеко, да. Для него, как мы уже выяснили, любое восстание никогда не может быть как бы...
Это всегда происки внешнего врага. Потому что по-другому просто не бывает. Никакого народа не существует.
Есть только внешний враг, который пытается тебя устранить. Если у тебя такая угроза есть, то ты должен быть абсолютно уверен, что, в отличие от полковника Каддафи, ты можешь применить любую силу для того, чтобы подавить это. Любую, вот сколько нужно будет народу убить — столько должно иметь возможность убить.
Если рядом с Россией существует культурно очень близкая страна, гигантская страна, самая большая страна в Европе, где существует некоторая альтернативная политическая жизнь. То, что Путин называет "анти-Россией". Вот как бы радикальная альтернатива России.
Это форма политической организации, гарантированно в военном смысле, ну, условно говоря, с Соединенными Штатами. Это оказывается неприемлемой угрозой. Потому что это будет означать, что он не может сделать все, что хочет, с собственным населением.
Ну, над ним нависает такой большой балкон, который в любом момент может превратиться для него в судьбу Каддафи. И последние годы показывали, что, в общем, дело именно туда и движется, потому что Украина, не становясь частью НАТО, тем не менее, явно дрейфовала в сторону военного альянса с Соединенными Штатами, и через какое-то короткое время все в военном смысле, политический режим там был бы гарантирован Соединенными Штатами. Это был последний момент, когда Путин мог решить эту проблему.
ЮДИН: Никаких сомнений. Более того, в некотором безумном смысле это даже правда, поскольку любое выступление против него самого было бы воспринято как нападение НАТО, а это наступление неизбежно — в этом параноидальном мире это правда. Собственно, поэтому для меня казалась абсолютно очевидной вещью два года назад, что будет война.
А вот полгода назад это было совсем уж ясно. После того, как он опубликовал статью о том, что Украины быть не может — это прямым текстом написано, либо мы ее мирным образом подчиняем и протекторат превращаем, либо ее завоевываем. Никаких других вариантов не существует.
Ну и понятно, что сейчас там конъюнктура более-менее благоприятна, Путин считает, что имеет какое-то военное преимущество с помощью какого-то там новейшего вооружения. Большие ресурсы были накоплены... Цены на сырье, сырьевая зависимость Европы, турбулентность в разных странах, в общем, короче говоря, это решение выглядит для него абсолютно неизбежным.
Да, он и его окружение сейчас говорят о том, что это был ва-банк, что сейчас, как они говорят, решается будущая судьба России. То есть они понимают, на что они пошли. Внутри этой логики — да, они должны добиваться.
Я просто обращу для всех внимание на то, что это защитная война для них. С их точки зрения, да. Она не имеешь никакой цели установления какой-то осмысленной гегемонии, какой-то культурной экспансии.
Когда мы говорим "русский мир", это не в том смысле, что есть что-то, что находится специфически русское, что там, не знаю, у украинцев нету, нам нужно принести это туда. Ничего такого нету. Россия ничего не предлагает Украине давным-давно уже в культурном смысле.
Нет, это просто попытка защититься.
Тут принцип такой: чем сильнее пережимаешь в период кризиса, тем мощнее потом рикошет. И чтобы начались подвижки, люди должны поверить в возможность перемен, а эта возможность есть. Хотя бы потому, что перемены сейчас предопределены не нашими хотелками, а самим генезисом конфликта. И общая задача в том, чтобы эти перемены не были максимально бестолковыми, как сама СВО. Вот почему нужно верить в них уже сейчас. Путь не будет простым, но идти придётся всё равно. Поделиться ссылкой:.
В чем разница между голосованием и плебисцитом? Как вышло, что полстеры из агентов публичной сферы превращаются в агентов спецслужб? Профессор Шанинки, научный руководитель программы «Политическая философия» Григорий Юдин рассказывает об основных идеях своей книги «Общественное мнение, или Власть цифр», а также о том, какие практические выводы для россиян из нее следуют. Для российского читателя это разделение неочевидно. Кто-то может возразить: «Ну как же, социологи сами пользуются опросами. Вот, например, Вадим Радаев недавно написал целую книгу о миллениалах по данным Российского мониторинга экономики и здоровья», — и он, конечно, не исключение. Конечно, занимается. Опросы являются одним из основных методов эмпирической социологии и многих других дисциплин. Однако опросы и опросы общественного мнения — это даже близко не одно и то же. За опросами общественного мнения стоит определенная политическая онтология — собственно, об этом и книга. Согласно этой онтологии, общественное мнение есть выражение воли народа. Это выражение можно измерить, поскольку сама воля народа представляет собой суммированные мнения отдельных индивидов. В социологии подобной суммирующей онтологии никогда не было. Более того, социология дистанцировалась от опросов общественного мнения еще даже до того, как они возникли. Основоположник дисциплины Фердинанд Теннис, предчувствуя возникновение чего-то подобного, написал книгу «Критика общественного мнения» в 1922 году, когда никаких поллов еще не существовало. Если говорить об «обычных» опросах, например, опросе РМЭЗ, на который опирается тот же Радаев, то там, в частности, выясняется, что потребляет молодежь. Потребляет она контент в интернете или картошку по утрам? Можем ли мы сказать, что потребление двух килограммов картошки по утрам — это воля народа? Никому это в голову не придет. Тот же Джордж Гэллап, придумавший современную полстерскую [от англ. Реклама, как мы ее знаем, возникла примерно в одно время с опросами общественного мнения. Эволюции этих полей имеют много общего. Часто указывают: одни и те же агентства делают и опросы общественного мнения, и маркетинговые исследования. Если бы все опросы общественного мнения ничего реально не отражали, не репрезентировали, то и в маркетинговых исследованиях ничего бы не вышло — ведь методы одни и те же. Но, смотрите, на основе маркетинговых исследований люди принимают вполне успешные бизнес-решения. Стало быть, опросы работают. Работает онтология, которая за ними стоит. На это замечание ответ простой: большая часть маркетинговых исследований не преследует цель репрезентативности — в отличие от опросов общественного мнения, над которыми довлеет фетиш репрезентации народной воли. Когда вам нужно протестировать новую концепцию рекламы, вы не будете проводить репрезентативный всероссийский опрос — это безумие. Вы соберете фокус-группу или небольшую панель потребителей, и этого вполне хватит. В редких случаях, когда в маркетинге есть необходимость в репрезентативности, они сталкиваются примерно с теми же сложностями, что и опросы общественного мнения. Однако нерепрезентативность ничуть не мешает маркетинговым исследованиям быть эффективными. Конечно, там есть сильный скос в сторону групп, которые активно потребляют, более информированы в потреблении. И ничего страшного: если вы опираетесь на эти группы в бизнес-решениях, то поступаете верно, поскольку именно они доминируют с точки зрения потребительского поведения. Все остальные будут под них подстраиваться. Перформативность маркетинговых исследований прекрасно описал Мишель Каллон и его коллеги по Горной школе, показав, что маркетологи сами производят аудиторию — точнее, совместно со своей аудиторией производят вкусы и привычки, на которые как будто бы должны опираться. Точно так же опросы общественного мнения нерепрезентативны — реализовать в поллах репрезентативность в смысле математической статистики невозможно, но это не мешает им быть политически эффективными. Эффективность объясняется тем, что опросы общественного мнения производят реальность, на которую опираются и которую впоследствии измеряют. Люди подстраиваются под эту сформированную реальность. Но откуда уверенность, что отвечающие и неотвечающие придерживаются разных взглядов? Это очень трудно доказать по простой причине: потому что люди, которые не отвечают на опросы, не отвечают на опросы. Они совсем не отвечают на опросы, то есть вообще не хотят разговаривать. Таких людей в современном мире огромное количество, если не подавляющее большинство. Это простая вещь, но ее многие не понимают. Опросные методологи часто исходят из того, что люди, которых не хотят отвечать, «недоопрошены». То есть нужно дальше совершенствовать инструменты, каналы коммуникации, и тогда мы их сможем опросить. И методологи действительно их совершенствуют, но коэффициенты ответов продолжают падать. Отсюда возникает простое соображение, которые изнутри поля методологии остается в значительной степени неучтенным. Оно состоит в том, что сами по себе опросы политически нагружены. То есть дело не в том, что методологи плохо работают, а в том, что их инструмент имеет культурное значение. И с ним, как и с самими методологами, что-то происходит. Разгадка проста: опросы изначально задумывались, как инструмент репрезентации народной воли в условиях массовой демократии. И сегодня опросы проседают вместе со всеми другими инструментами политической репрезентации. Люди разочарованы в репрезентации, поэтому они разочарованы, в том числе, и в опросах. Возвращаясь к тому, что было сказано: да, у нас есть некоторые косвенные способы измерить разницу между отвечающими и не отвечающими — с помощью параданных. Это сложная задача. В свое время я сам проводил эксперимент с личными интервью, смотрел, как отличаются уровни ответов в домах разного социально-экономического статуса. Это можно измерить по числу телевизионных тарелок, наличию кодовых замков и прочих приблизительных признаков социального статуса. Различия, конечно, есть. Подобных исследований в мире очень немного: в американских исследованиях общественного мнения есть пара-тройка авторов, основной из которых Адам Берински. В Канаде — это Джон Гойдер. Их работы говорят о том, что смещения есть: те, кто хуже репрезентирован в политической системе, реже становятся респондентами опросов. Наконец, есть последнее соображение, которое указывает на пределы парадигмы «нужно всех опросить». Если мы додумаем до конца эту мысль, то обнаружим модель тотального принуждения к выдаче информации.
Григорий Юдин: биография социолога
Социолог Григорий Юдин рассказал DW, как в российском обществе относятся к войне в Украине, кто готов поддержать антивоенные митинги и во что могут превратиться эти акции протеста. Иноагентами стали социолог Григорий Юдин*, активистка и защитница Химкинского леса Евгения Чирикова*, бывший депутат Смоленской областной думы Владислав Живица*, блогер Владислав Олейник* и журналистка Лола Тагаева*. Социолог Григорий Юдин о главных рисках Кремля накануне переизбрания Владимира Путина в 2024 году.
Также в реестр внесены еще несколько человек и одна организация
- Григорий Юдин - Ведомости
- Григорий Юдин: «Это диверсия против страны» // «Скажи Гордеевой»
- Независимая газета
- Политическая деятельность
- Минюст России признал иноагентом социолога Юдина
- Биография и личная жизнь Григория Юдина, его жена, карьера и успех
материалы автора
- Новости дня
- Минюст России признал иноагентом социолога Юдина
- Содержание
- Григорий Юдин: биография и личная жизнь, жена, карьера и успех, Твиттер и фото
- Что такое социология? (18+)
- Россия перестает быть социальным государством. Интервью социолога Григория Юдина
Григорий Борисович Юдин
Примерно такая же ситуация и с опросами. Из самого по себе факта задавания вопросов трудно сделать вывод, что там на самом деле происходит между интервьюером и респондентом, который на них отвечает. Поэтому историю с выдуманным кандидатом можно разложить на несколько уровней. Первый из них вообще не касается России и связан с тем, что люди в целом не любят казаться неосведомленными. Это нам только кажется, что человек, если он не знает что-либо, просто пропустит и пойдет дальше.
Но люди в принципе не любят выглядеть неосведомленными, недостаточно образованными и некомпетентными. Это касается всех нас. Представьте, что такой разговор заходит на дружеской вечеринке. С большой вероятностью, если все на вечеринке обсуждают что-то, чего вы не знаете, но по идее должны знать, — то вы по крайней мере сделаете вид, что вам это известно, постараетесь из контекста понять, о чем шла речь.
Только если у вас сильно доверительные отношения с людьми, то вы напрямую скажете, что ничего об этом не знаете, и попросите рассказать. То же самое и в опросах. Я всегда говорю студентам, что самое худшее в плохо составленном вопросе — это не то, что тебе на него не ответят. Самые скверные последствия будут как раз тогда, когда на вопрос ответят, но ты не будешь знать, что тебе на него ответили только для того, чтобы не выглядеть некомпетентно.
Точно такая же ситуация и здесь. Дальше добавляются российские детали. Второй уровень этой проблемы состоит в том, что в России люди в целом склонны воспринимать опрос как прямую коммуникацию с властью. А использование слова «Путин» для многих вообще переводит коммуникацию совершенно в другой план.
Условно говоря, если вы воспринимаете интервьюера как делегата от власти, то вы не будете ставить под сомнение то, что он говорит и какую повестку задает. Что вам власть говорит через опрос устами интервьюера, то и есть правда. Если вас спрашивают про кандидата Семенова, которого поддержал Путин, то несколько странно ставить под вопрос компетентность того, кто с вами разговаривает. Понятно, что я сейчас несколько гиперболизирую.
Дважды два все равно пока что четыре, и если вам рассказывать обратное, то вы, скорее всего, начнете сопротивляться. Но в целом в опросной коммуникации имеется очень сильная асимметрия авторитета. Наконец, третий уровень связан с тем, что в России люди полностью деполитизированы, отчуждены от власти, политики, не любят ее обсуждать. И мы видим, что кое-кто готов даже допустить, что человека, которого он вообще не знает, уже назначили президентом страны.
В этом люди не видят ничего противоестественного, у них не возникает разрыва в опыте, подобная ситуация не вызывает желания сопротивляться, не вызывает желания воскликнуть: «Погодите, такого не может быть! Значит, есть неплохие шансы, что следующим нашим президентом в самом деле станет Андрей Семенов. И в каком-то смысле он уже нами правит. Интервью с Михаилом Световым У вас на странице на сайте ВШЭ в примерных темах курсовых и дипломных работ есть такая: «Фигура социолога в восприятии потенциальных респондентов».
Как россияне видят социологов? Вы уже начали говорить, что фигура социолога ассоциируется с фигурой власти. Давайте продолжим эту тему. Тот, кто за это берется, получает интересные результаты.
К сожалению, таких попыток пока маловато. А ведь от того, как люди воспринимают социолога, зависит то, какого рода коммуникация происходит между респондентом и интервьюером, что респонденты будут отвечать и как мы дальше будем это интерпретировать. Что мы знаем из тех исследований, которые мы проводили в последнее время? Тут требуется некоторое пояснение.
Дело в том, что на самом деле социология к опросам общественного мнения не имеет никакого отношения. Это две совершенно разные области знаний. У них разные истоки, разная история, ими занимались разные люди, у них разные предпосылки, они по-разному устроены и т. Больше ничего общего у них нет.
Надо сказать, что в публичном восприятии смешение социологии и опросов общественного мнения присутствует во многих странах. Но мало где эта путаница так сильна, как в России. В Америке людей, которые проводят опросы общественного мнения, никогда не назовут социологами , для них есть специальное слово pollsters от opinion poll — опрос общественного мнения. В России тоже это слово используется, но это в основном профессиональный жаргон.
Если ты выйдешь на улицу и спросишь, кто такие социологи, то тебе скажут, что это вот те люди с анкетами, имея в виду опросы общественного мнения. Можно долго рассказывать, почему возникла эта путаница, в России у нее есть некоторые исторические причины. Тем не менее это факт: за социологов принимают людей, которые проводят опросы общественного мнения. Притом что сами социологи к этим опросам относятся крайне скептически, сильно их недолюбливают и, с большой вероятностью, приведут вам дюжину возражений против того, чтобы ими заниматься.
До этого они фактически были запрещены. Да, были отдельные эксперименты, но при советской власти в целом они были запрещены. Был такой энтузиазм на начальном этапе. Потом он стих во второй половине девяностых.
Это было связано отчасти с разочарованием в демократии в принципе. В опросах самих по себе тоже было сильное разочарование. Дело в том, что опросы общественного мнения начали быстро использоваться в качестве политтехнологии. В нулевые они были окончательно скомпрометированы.
Все поле опросов в России было реформировано, на федеральном уровне оно было подчинено управлению внутренней политики администрации президента. И хотя об этом рядовые российские граждане не знают, но они это хорошо чувствуют и понимают, что опросы — это, в общем, институт надзора. Это, конечно, вызвало недоверие и нежелание иметь с опросами дело. В-третьих, как я уже говорил, опрос воспринимается преимущественно как коммуникация с властью.
Мы в прошлом году проводили исследование интервьюеров. Интервьюеры хорошо понимают, как устроена коммуникация во время опросов, могут об этом подробно рассказать. Ведь интервьюеру в России уговорить людей отвечать вообще очень сложно — крайне высок уровень отказов. Но если уж удается их уговорить отвечать, то это можно сделать, как правило, одним из двух способов.
Либо интервьюеры прикидываются студентами, которым нужно выполнить курсовой проект, — если возраст, конечно, позволяет. Тогда люди из жалости отвечают. Либо, что более важно, интервьюеры апеллируют к тому, что донесут жалобу респондентов до высших властей. Понятно, что респонденты склонны воспринимать интервьюеров как делегатов от центральной либо местной власти.
Под отказом я понимаю невозможность взять интервью. Это может принимать разные формы — не только прямой отказ. Если человек с утра до ночи на работе, как это часто с нашими согражданами случается, или если он недоступен, не берет трубку — это тоже форма отказа. Напрямую отказываются, конечно, поменьше. То есть только каждый седьмой-девятый респондент принимает участие в опросах. Мы давно выступаем за то, чтобы опросные компании начали публиковать эти данные наряду с распределением ответов. Просто потому, что это ключевой показатель.
Как на выборах ключевой показатель — это уровень явки, только после него имеет смысл смотреть на проценты кандидатов, так и в опросах — главное, это то, какую часть нам вообще удалось опросить. Причина, по которой эти данные не публикуются, причем не только в России, очень проста. Опросным фирмам это просто невыгодно. А в современной России эта символическая власть сегодня крайне велика. Ведь сегодня это чуть ли не единственный инструмент для общества что-нибудь знать о самом себе. Отличие России состоит в том, что эти данные у нас не только не публикуются, но, как правило, и не собираются. Нужно специальным образом кодировать разные формы отказа, недоступности и т.
И на самом деле в России только в последние годы делаются отдельные попытки эту технологию внедрить — по этим попыткам я и знаю о существующих в среднем показателях. Вообще, конечно, пока в целом эта «серая зона» молчит и не создает никаких проблем, то никто и не хочет об этом думать, никто не хочет создавать себе лишних трудностей. Вы правильно говорите, что эту зону нельзя исследовать теми же самыми методами. Здесь нужны другие методы, инструменты, нужно другим языком разговаривать с этими людьми и с помощью других интервьюеров, которых респонденты не будут воспринимать скомпрометированными близостью с государством. Потому что в этой коммуникации опросной, которая связана с государством, с властью, они по разным причинам не хотят принимать участие. В России есть несколько групп, которые делают такого рода работу — ездят в экспедиции, наблюдают местную жизнь, учатся описывать ее на языках людей, работают с социальной теорией, чтобы узнать, откуда берутся проблемы, которые людей реально волнуют. Такие исследования есть, но специально заниматься теми, кто не отвечает на опросы, сложно в силу самой природы этой проблемы.
Ткачев, тогдашний губернатор Кубани, любил козырнуть тем, что его «помощники недавно провели социологию, которая показала, что... У нас в крае до сих пор перед каждыми выборами появляются придворные социологи, которые угадывают процент будущих выборов и, в принципе, больше ничего не делают вообще. Я уже упоминал, что в этот момент произошла зачистка поля опросных компаний. Тогда стало понятно, насколько они влиятельны, насколько сильно то, что показывают опросы, определяет восприятие ситуации людьми в России. Именно по той причине, что это практически единственный способ обратной связи в обществе. В условиях отсутствия горизонтальных связей между людьми, откуда мы можем знать в Краснодаре о том, что на Дальнем Востоке происходит? Что на Дальнем Востоке, что на Луне — одно и то же практически.
Поэтому это исключительно важный и исключительно влиятельный инструмент формирования образа общества. Ткачев хорошо понимал, что говоря, что у тебя есть социология, «которая показала, что... Одно дело, если Ткачев скажет, что он как губернатор говорит, что люди хотят того-то и того-то. На это любой Денис может встать и ответить, что это не так. А вот если Ткачев говорит, что ему «провели социологию», то значит, у него есть научно обоснованная картина реальности. Никаких других картин все равно больше нет, так что вам приходится замолчать, и Ткачев выходит победителем. А цифры «придворных социологов», о которых вы говорите, — это как раз формирование целевых показателей избирательных комиссий.
Когда они озвучивают эти цифры, то они тем самым эти показатели формируют. А вот если дорисовать не 30, а 45, то у людей начнут возникать вопросы: почему мы думали, что будет 80, а получилось 95? Так формируется некоторый общественный консенсус по поводу того, чего ожидать от этих результатов. Они диктуют повестку, рамку, в которой ведутся дискуссии о политике. Повестка одна и та же, только власть говорит о том, что все хорошо, а [директор «Левада-центра» Лев] Гудков говорит, что все плохо. Но работают они в рамках одной и той же повестки. И по сути делают одно и то же дело.
Но, как ни странно, вы очень близки к истине. У термина «полицейская наука» есть специальный смысл, который сформировался довольно давно — в Германии XVIII века, когда слово «полиция» имело совершенно иное значение. Полиция воспринималась не столько как карательный и репрессивный институт, сколько институт заботы о гражданах, надзора над ними. Но надзора не карательного, а заботливого. Действительно, можно видеть, что опросы отчасти выполняют именно эту функцию. Они как бы обеспечивают присутствие в жизни человека уверенности, что за ним присматривают. Причем присматривают в разных смыслах: присматривают не только стражники, но и государство, которое о нем заботится.
Эти вещи друг от друга неотделимы. Как наука, которая помогает государству надзирать за гражданами. Россия — это атомизированная страна. Мы мало общаемся с другими людьми за пределами своего круга знакомых, мы мало знаем о том, что происходит в жизни других людей. В принципе, у нас мало способов узнать, что происходит в стране в целом. Важно, что опросы задают нам язык, при помощи которого мы это общество описываем. То, что мы знаем из опросов, определяется тем, какие вопросы задаются, какие слова используются, какие варианты ответов предлагаются и т.
И с точки зрения языка между Кремлем и «Левада-центром» на самом деле нет особой разницы. И те и другие глубоко убеждены, что Россия населена безответственными, опасными и по природе своей жестокими людьми с внутренней склонностью к тоталитаризму. Что ни в коем случае им нельзя давать никакой власти — они тут все к черту разнесут. Так что, несмотря на все позиционные и политические различия, они одним и тем же языком разговаривают с людьми, описывают потом результаты этих разговоров. Но при этом иногда возникают исключения из этого правила, между дискурсом Кремля и «Левада-центра» образуется зазор. Например, как в приведенном вами примере с вымышленным кандидатом — что сразу обнаруживает лакуны в официальной идеологии. Вдруг выясняется, что цифры отчасти произведены самим форматом вопросов.
Проблема российских опросов вовсе не в том, что они рисуются легко показать, что это не так , а в том, что они разговаривают на языке власти, на языке Первого канала. Вопросы, которые задаются людям, — это вопросы, которые взяты из повестки вчерашнего выпуска новостей Первого канала. Как только опросы начинают говорить с людьми на другом языке, то они получают и другие результаты. Проблема в том, что публике об этих результатах обычно не говорят. Интервью с Ильей Будрайтскисом А как удается сохранить репрезентативность? Ведь результаты опросов воспроизводят всегда примерно одни и те же цифры, и это несмотря на все проблемы с интервьюерами, нарушением инструкций, отказами и т.
В взаправдашнее времена, по настоящим министерства, Юдин проживает за пределами России. Помимо него в освеженный список включены включены экс-депутат Смоленской облдумы Владислав Живица, блогер Владислав Олейник, журналист Лола Тагаева, экоактивист Евгения Чирикова, лекторий «Живое слово», а также «Комитет ингушской независимости». Крушить копии: Роскомнадзор заблокировал почитай 3,5 тыс.
При этом Минюстом исключено из реестра иноагентов некоммерческое партнерство «Институт развития прессы — Сибирь» в связи с его ликвидацией. Самые важные и оперативные новости — в нашем телеграм-канале «Ямал-Медиа».