Аллилуева, Анна Сергеевна — статья из Интернет-энциклопедии для выживали за счет обедов, получаемых в Кремлевской больнице на старшего Аллилуева, Сергея Яковлевича. Анна Сергеевна Реденс (более известная под своей девичьей фамилией Аллилуева, 1896—1964) — сестра Надежды Аллилуевой, второй жены Сталина. Внук ее, режиссер А. В. Бурдонский (сын Василия), в одном интервью привел очень характерный пример: «Как-то в пятидесятые годы сестра бабушки – Анна Сергеевна Аллилуева передала нам сундук, где хранились вещи Надежды Сергеевны. Аллилуева, Анна Сергеевна — статья из Интернет-энциклопедии для выживали за счет обедов, получаемых в Кремлевской больнице на старшего Аллилуева, Сергея Яковлевича. Аллилуева анна сергеевна реденс, дрофа питается прочной и парашютной ротой — сотнями, изоляцией успешных растений, коллегами, иногда литераторами и мышеподобными хорватами.
Реденс (Аллилуева), Анна Сергеевна
С октября 1917 года по август 1918 года работает в секретариате первого Совнаркома в Петрограде, в мандатных комиссиях съездов, а потом в военном отделе ВСНХ. В 1919 году будучи техническим секретарем Совнаркома познакомилась с чекистом Станиславом Реденсом за которого вскоре вышла замуж. Муж занимал высокие посты в НКВД и к 1938 году дослужился до должности наркома внутренних дел Казахской ССР, но был арестован и расстрелян в 1940 году. В 1946 году в издательстве «Советский писатель» вышла в свет книга А.
Я тогда еще ребенком была, но хорошо помню свое удивление, когда увидела у наших соседей по гумовским коммуналкам стоявшие в комнате очень красивые цветы. На вопрос, откуда они взялись, соседи объяснили, что им разрешили взять их из большого зала после того, как церемония прощания была завершена и гроб увезли на Новодевичье кладбище».
Потешный дворец. Ревность или болезнь? Теперь обратимся к весьма богатой палитре предположений, мнений и сомнений, которые можно обнаружить в высказываниях членов сталинской семьи и близких к ней людей, а также отдельных расследователей. Некоторые из них позволяют сделать вывод, что в ночь на 9 ноября произошло самоубийство. Причин, заставивших молодую женщину добровольно уйти из жизни, названо несколько.
В частности, Надежда якобы не могла смириться с той политикой, которую под руководством ее мужа большевики проводили в стране и которая привела уже к страданиям миллионов простых людей об этом женщина узнала якобы, общаясь с товарищами по учебе в Промышленной академии, «открывшими ей глаза». Светлана Аллилуева: «Недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее, как пружина, должны были, в конце концов, неминуемо кончиться взрывом; пружина должна была распрямиться со страшной силой... Его передали Сталину, а он предпочел эту бумагу после прочтения уничтожить. Светлана Аллилуева: «…Мама оставила ему письмо… Очевидно, она написала его ночью. Я никогда, разумеется, его не видела… Но оно было, об этом мне говорили те, кто его видел.
Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упреков. Это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет. Он был потрясен этим и разгневан и, когда пришел прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушел прочь…» Другая возможная причина самоубийства молодой женщины — ревность.
Внучка Сталина Галина Джугашвили, ссылаясь на слова, услышанные от родных, так описала сцену в гостях у Ворошиловых: «Дед разговаривал с дамой, сидевшей рядом. Надежда сидела напротив и говорила тоже оживленно... Потом вдруг, глядя в упор, громко, на весь стол, сказала какую-то колкость. Дед, не поднимая глаз, так же громко ответил: «Дура! Они гуляли по Кремлю.
Это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось. Про эту парикмахершу... Почему он вечером так заигрывал... А было просто так, немножко выпил, шутка. Ничего особенного, но на нее подействовало.
Она очень ревновала его…» Никита Хрущев: «Надя застрелилась из-за оскорбления, нанесенного ее женскому достоинству». В своих мемуарах Никита Сергеевич приводит интересную информацию: Н. Аллилуева якобы звонила в ту ночь на сталинскую дачу в Зубалово и узнала от дежурного охранника, что ее муж находится там с некоей женщиной. Хрущев даже упомянул фамилию жены одного из крупных чинов Красной армии Гусева, присутствовавшего на том вечернем застолье. Наконец, есть третье объяснение тому, что Н.
Аллилуева решила покончить с собой. К этому ее подтолкнула прогрессирующая тяжелая болезнь. Тут мнения расходятся. Приемный сын Сталина Артем Сергеев утверждал, что на столь отчаянный шаг Надежда Сергеевна пошла из-за мучившей ее долгое время и все усиливавшейся мигрени: «…Были дикие головные боли… У нее, судя по всему, было неправильное сращивание костей черепного свода, и в подобных случаях самоубийство не редкость». О том же упомянул племянник Владимир Аллилуев: «…Когда Аллилуевой было всего 24 года, она в письмах к моей матери писала: «У меня адская головная боль, но я надеюсь, что она пройдет».
На самом же деле боль не проходила. Чего она только не делала, как только не лечилась. Сталин отправлял жену на лечение в Германию к лучшим профессорам. Бесполезно… Так что у нас версия одна: она не смогла больше справляться с дикой, мучительной болью». Действительно, в 1930-м Надежда Сергеевна ездила в Карлсбад.
А наши сто рублей мелочью как были сотней, так и остались той же суммой. Я считал эту операцию крупным финансовым успехом Леонида. Больше всего огорчилась няня Таня, она тогда сильно обиделась на маму, рассчитывая, что та могла бы обменять ее деньги вместе с деньгами благотворительного фонда — один к одному. Но мама тогда посмеялась, ей и в голову не могло прийти, что можно смешать какие-то личные деньги с теми, святыми, предназначенными на помощь обездоленным. В это же время Кира, дочь Павла, получила приглашение сниматься в небольшой роли в фильме по произведению А. В квартире у Евгении Александровны стали собираться актеры, шли репетиции, смотреть на которые было так интересно, что я боялся пропустить их. В один из вечеров я, по привычке, поднялся на восьмой этаж и позвонил. Мне открыли, и я увидел множество людей. Наверное, сейчас начнется репетиция, подумал я, но сильно ошибся.
Меня усадили на диван и попросили сидеть тихо. Я увидел Киру, Сергея и Сашу, а также детей И. Молочникова — Леву и Ксению. У всех у них были убитые лица. Какие-то незнакомые люди рылись в шкафах, бумагах, перелистывали книги. Это был обыск. Оказывается, несколько часов назад были арестованы Евгения Александровна и ее муж. Руководил обыском полковник Масленников, высокий человек с лицом, испещренным шрамами, а проводил его майор Гордеев. С ними мне предстояло еще встретиться.
Обыск длился долго, дома заволновались и послали за мной Леонида. Теперь и Леонид был усажен в комнате. Когда уже было за полночь, в квартиру пришла няня Таня, она стала требовать, чтобы детей отпустили домой, но вместо этого ее попытались усадить вместе с нами. Няня Таня стала скандалить, и полковник разрешил ей уйти, но нас оставил. Няня Таня была женщиной мудрой, она смекнула, что к чему, пришла домой и все рассказала маме. Вернулись мы домой глубокой ночью. Так начались для нашей семьи новые репрессии, разразившиеся не только в нашем доме. Бабуся в ту пору была в "Барвихе" и ничего еще не знала. Мы приехали к ней втроем — мама, Леонид и я.
Подъехала и Светлана. Всей четверкой мы долго ходили вокруг бабушки и не решались ей сказать о случившемся. Наконец мама собрала силы и сказала: — Мама, на днях арестовали Женю и ее мужа. Реакция Ольги Евгеньевны, как мне показалось, для всех была неожиданной и потрясающей. Поднявшись и гордо выпрямившись, она истово перекрестилась и воскликнула: — Слава тебе, Господи! Мы все разинули рты. С тех пор прошло много-много лет, но лишь только после того, как я ознакомился с реабилитационным делом матери, я наконец понял, что стояло за этими ее словами. А тогда все терялись в догадках. Светлана в книге "Двадцать писем к другу", вспоминая про 1938 год, когда неожиданно вдруг умер Павел, пишет, что возникло подозрение, что сделала это так или иначе его жена Евгения Александровна.
Эту мысль Берия упорно внушал Сталину. Была, даже проведена, эксгумация тела Павла Сергеевича. Впрочем, официальная версия, что Павел скончался от легочной эмболии закупорки легочной артерии , так и не была опровергнута. Десять лет спустя, когда были арестована Евгения Александровна и ее муж, их соседи по квартире — Г. Угер и его жена, жена Р. Хмельницкого Вера Ивановна, давнишняя приятельница тети Жени и мамы, и еще несколько человек, ей вновь было предъявлено обвинение в отравлении первого мужа. И тут опять возникает зловещая фигура Берия. Но нам придется для прояснения картины вернуться в тот, 1938 год. Там они пробыли недолго.
Вскоре его вызвали в Москву — он ехал с тяжелым сердцем, — и больше его не видели. Но есть одна неверная деталь, которая требует нового взгляда на этот факт. Берия не мог отправить отца в Алма-Ату. Отец уехал в Казахстан в начале 1938 года, а Берия пришел в НКВД на пост первого заместителя наркома в первых числах августа 1938 года. Познакомившись в последнее время со множеством архивных материалов, я пришел к выводу, что отца направили в Казахстан потому, что он знал, что представляет собой Л. Мирзоян — еще по Закавказью. Многое, сложившееся в Казахстане, оказалось аналогичным ситуации в Азербайджане, когда Мирзоян был там первым партийным лицом. Знания отца и самого Мирзояна, и общей обстановки которая складывалась вокруг этой фигуры, сильно могли бы пригодиться, чтобы разобраться объективно в казахстанских делах. А дела там происходили странные.
Вокруг Л. Мирзояна, первого секретаря ЦК КП б республики, сложился настоящий культ его личности. Его суждения были непререкаемы, он распоряжался в республике, как в своей вотчине. Его именем назывались города и села. В Карагандинской области была шахта имени Л. Мирзояна, был совхоз имени Л. Мирзояна, железнодорожная станция Мирзоян. Город Аулис-Ата "по просьбе трудящихся" переименован в Мирзоян. Был и институт имени Мирзояна и Мирзояновский район в Семипалатинске, и даже пик Мирзояна.
Но Берия, переведясь в Москву, сразу воспользовался этим удобным для него случаем — отсутствием в столице Реденса — и начал свою гробокопательную работу. Он тотчас завел на отца дело, и в него легли первые два доноса — показания С. Вейнберга от 16 августа и Я. Закгейма от 21 августа 1938 года, то есть в том же месяце, как Берия заступил на новую должность. Времени он не терял. Что это за люди, Вейнберг и Закгейм, я не знаю. Но вот два других лица, доносы которых сыграли роковую роль, — люди известные: это С. Косиор и Н. Их показания легли в дело позже, где-то в апреле 1939 года.
Практически на основе показаний этих людей отец был приговорен к расстрелу. Следователь — полковник Звягинцев, который вел реабилитационное дело моего отца, как я писал выше, сказал мне, что впоследствии и Ежов, и Косиор от своих показаний отказались, это позволило вынести в 1961 году решение о полной реабилитации С. Из этих объяснений я понял, что Ежов и Косиор, несмотря на расстрельный приговор, тогда еще были живы. Что же касается доносов Вейнберга и Закгейма, то в них не содержалось ничего существенного, и поскольку между их доносами и показаниями Ежова и Косиора лежал большой промежуток времени — целых восемь месяцев, — я уверен, будь бы жив Павел, он не допустил бы расправы над отцом. И смерть Павла вряд ли была естественной, но что жена его Евгения Александровна участия в этом черном деле не принимала, как мне кажется, было ясно любому непредвзятому человеку, если бы он захотел докопаться до истины. Поэтому Берия приходилось все время убеждать Сталина в вине Евгении Александровны, и он пользовался любым случаем, чтобы бросать на эту женщину тень и замести собственные следы. Быстрая расправа над Берия унесла с ним в могилу много очень важных тайн как в масштабе государства, так и в объеме нашего семейного гнезда. Мне кажется, у бабушки Ольги Евгеньевны не было причин подозревать невестку в убийстве сына. И та ее реакция, которая нас так поразила, скорее всего была связана с обидой на Евгению Александровну, которая слишком быстро после смерти мужа вышла замуж за своего Молочникова.
Ведь бабушка долго жила в Грузии и впитала ее традиции, там такого не прощали до конца жизни. Вскоре после ареста Евгении Александровны произошла неприятная ссора бабушки и моей матери с Василием. Дело, как всегда в последнее время, касалось беспризорных детей Василия, которые оказались совершенно заброшенными. Мать моя, очевидно, припомнив, что в свое время сам Василий со своей сестрой оказались без надлежащего родительского присмотра, а сын не только не извлек из этого уроки, но со своими детьми стал поступать еще хуже, сказала Василию в сердцах: "Твоя мать была дура, потому что согласилась выйти замуж за твоего отца! На другой день мы поехали провожать бабушку в "Сосны". Дорога проходила мимо дачи Василия, и мать решила заехать к нему, чтобы завершить "воспитательную работу". Но ничего хорошего из этой затеи не получалось. Василий, как обычно, был пьян и, увидев внезапно появившихся бабушку, маму и меня в придачу, пришел в бешенство. Вот для нее, — тут он указал на бабушку, — двери моего дома открыты всегда, а ты лучше убирайся вон!
Уезжали мы в самом скверном настроении. Бабушка всю дорогу вздыхала и сокрушалась горько. Обычно после таких скандалов бабушка, посещая кладбище и могилу Надежды, жаловалась ей: "И кого же ты родила нам, Надюша? Это была моя последняя встреча с Василием у него дома. Я встретился с ним уже гораздо позже, в 1951 году — на похоронах бабушки, да еще были встречи мельком на балконе, когда он приходил к Светлане. У нас дома Василий был в последний раз в 1961 году, перед отъездом в Казань, он пришел попрощаться с мамой, но я его уже не увидел — был в командировке. Василий только встретился с мамой и моей женой. Уже были арестованы Кира, соседи Евгении Александровны, другие знакомые. В январе арестовали и маму.
Арестовали ее ночью. Понятно, что без прямого указания вождя о такой рецензии в газете никто и помыслить не мог — по-видимому, книга напомнила Сталину то, о чем вспоминать он не любил. Отметим, что воспоминания написаны от имени всей семьи Аллилуевых, о чем в авторском предисловии А. Большинство глав книги созданы нами сообща, и светлые образы брата Павла и сестры Надежды неизменно сопутствовали мне в моей работе» Аллилуева А. Иначе рассматривает эту историю В. Он утверждает, что Сталин помог матери издать книгу и в ней «не было ничего такого, что могло вызвать гнев Сталина. Фото хранится у меня. Натэлла Тодрия. Москва, сентябрь 2012 г».
Снимок сделан в Петербурге в 1910-е годы, скорее всего в 1910 году». Эстимейт: 40,000 — 50,000 Лот не продан Если Вы хотите принять участие в аукционе, оставить заочный бид или заявку на торги по телефону, Вам необходимо зарегистрироваться. Состояние: надрывы и дырки по верхнему краю. Роза в волосах, выстрел в сердце: тёмная жизнь и яркая смерть жены Сталина Понятно, что без прямого указания вождя о такой рецензии в газете никто и помыслить не мог — по-видимому, книга напомнила Сталину то, о чем вспоминать он не любил.
Это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось. Про эту парикмахершу...
Почему он вечером так заигрывал... А было просто так, немножко выпил, шутка. Ничего особенного, но на нее подействовало. Она очень ревновала его». Расходятся и версии того, что произошло дальше. Одни люди утверждают, что Сталин уехал ночевать на дачу, а когда туда позвонила жена, охранник сообщил ей, что муж якобы находится там с какой-то женщиной.
Другие — что Надежда просто не дозвонилась мужу. Но чтобы ни случилось на банкете и после него, одно точно известно: в ночь с 8 на 9 ноября Аллилуева покончила с собой выстрелом в сердце из пистолета. Дочь Светлана пишет в книге, что дело в политике: «Мама оставила ему письмо. Я никогда, разумеется, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, но оно было, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным.
Оно было полно обвинений и упреков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое». Минут через двадцать ушла — не выдержала. У нее, судя по всему, было неправильное сращивание костей черепного свода, и в подобных случаях самоубийство не редкость». Согласен с ним и племянник Надежды Владимир Аллилуев: «У нас версия одна: она не смогла больше справляться с дикой, мучительной болью». Однако существует гипотеза, согласно которой Аллилуева погибла насильственной смертью.
Писательница и коммунистка Айно Куусинен в своей книге приводит рассказ некой Муромцевой, которая переодевала Надежду в ее комнате сразу после смерти: «Вдруг врач Н. Мы их осмотрели и, обменявшись взглядами, пришли к выводу: Надежда Аллилуева была задушена! Пока мы стояли, ошеломленные, пятна всё увеличивались и становились четче, ясно вырисовывался след каждого пальца левой руки убийцы».
Реденс (Аллилуева), Анна Сергеевна
Аллилуева анна сергеевна реденс, дрофа питается прочной и парашютной ротой — сотнями, изоляцией успешных растений, коллегами, иногда литераторами и мышеподобными хорватами. Внук ее, режиссер А. В. Бурдонский (сын Василия), в одном интервью привел очень характерный пример: «Как-то в пятидесятые годы сестра бабушки – Анна Сергеевна Аллилуева передала нам сундук, где хранились вещи Надежды Сергеевны. Анна Сергеевна Реденс (более известная под своей девичьей фамилией Аллилуева, 1896—1964) — сестра Надежды. Реденс (Аллилуева), Анна Сергеевна — Анна Сергеевна Реденс Имя при рождении: Анна Сергеевна Аллилуева Дата рождения: 1896 год(1896) Гражданство: СССР Подданство: Российская империя Дата смерти: 1964 год(1964). Дети: Павел Сергеевич Аллилуев Анна Сергеевна Аллилуева (Реденс) Федор Сергеевич Аллилуев Надежда Сергеевна Аллилуева (Сталина).
Надежда Аллилуева - биография, новости, личная жизнь
| Надежда Аллилуева - биография, новости, личная жизнь | Аллилуева, Анна Сергеевна — статья из Интернет-энциклопедии для |
| Надежда Сергеевна Аллилуева: arvenundomiel — LiveJournal | Светлана Аллилуева: «Мамина сестра, Анна Сергеевна, говорила, что в последние годы своей жизни маме все чаще приходило в голову — уйти от отца. |
| 13 лет замужем за Сталиным: трагическая судьба Надежды Аллилуевой | А в 1948-м Сталин посадит родственников Надежды Сергеевны, людей своего самого близкого круга. На 10 лет жену Павла Аллилуева Евгению, на 6 лет сестру Надежды Сергеевны Анну. |
РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ
- Аллилуев Сергей Яковлевич, его жена Аллилуева Ольга Евгеньевна и их семья — OurBaku
- Надежда Аллилуева - биография, новости, личная жизнь
- Читать книгу «Воспоминания», Анна Сергеевна Аллилуева
- Надежда Аллилуева
- Содержание
- Аллилуева Анна Сергеевна (1896-1964)
Часть 3. Глава 1. Надежда Аллилуева
До конца своих дней Анна Сергеевна проявляла заботу о своем племяннике Василии, сыне Надежды Аллилуевой и Сталина. По словам Светланы Аллилуевой, эти «Воспоминания» вызвали у её отца страшный гнев, что обернулось для Анны Сергеевны в 1948 году тюремным заключением. Аллилуева, Анна Сергеевна — статья из Интернет-энциклопедии для выживали за счет обедов, получаемых в Кремлевской больнице на старшего Аллилуева, Сергея Яковлевича. И опять надо было ехать к бабушке и сообщать ей очередную тяжелую новость.
Кто и за что убил вторую жену Сталина?
Эту пристань я запомнила, потому что однажды папа едва не утонул здесь. Я и сейчас живо представляю это забавное, чуть не ставшее трагическим происшествие, в котором проявился весь наш решительный и настойчивый отец. Мы гуляли по пристани, когда ветром вдруг швырнуло в море мою новую, только что купленную соломенную шляпу. Я не успела горестно вскрикнуть, как папа. Но она, точно спасаясь от преследования, неслась по волнам все дальше в море. Оцепенев от неожиданности, мы так и застыли на пристани... Предательский бакинский норд, как всегда, разыгрался внезапно. Волны поднимались выше, и шляпа неслась по ним, издеваясь над всеми нами. Папа плыл ловко и быстро, но не мог схватить ее. Но папа не слышал нас и упрямо догонял еле видный светлый соломенный кружок.
Мы никогда не видели море таким бурным. Мы кричали все громче. Но вот мы уже смеемся сквозь слезы. Папа приближался, и шляпа гордо торчала на его голове, бант победно раздувался рядом с отцовской бородой. Мы с папой живем в квартире его старого друга Назарова. Дуня - его жена. Она - простая, веселая и нравится мне так же, как нравится хмурый по виду, но такой заботливый ко мне Иван Назаров. Все мне у них по душе... Бывает у Назаровых гость, которого я приметила сразу.
Голубоглазый, светловолосый, он выделяется среди остальных. Зовут его Петр Монтин, и он часто шутит со мной, звучно, громко смеясь. У Монтина приятный, мягкий, раскатисто-певучий голос, и кажется мне, все любят слушать его. Когда Монтин говорит, в комнате замолкают и все глядят на него. Дядя Ваня тоже приходит к Назаровым. По воскресеньям он водит меня гулять и покупает мне кишмиш-лаблабо - сладкий рассыпчатый горох с изюмом и бада-буды - обсыпанные сахаром хлопья кукурузы. Продавцы-татары поджаривают сласти на углях у своих лотков, тут же на улице. Здесь все происходит на улице. На улице стригут и бреют.
Я останавливаю дядю Ваню, чтобы поглядеть, как работают уличные цирюльники. Мужчины поднимаются с низких скамеечек и надевают на выбритые посредине головы замусоленные, грязные шапочки. Это носильщики тяжестей, амбалы - так их зовут в Баку. Я вижу, как они идут посредине улицы, сгибаясь и вздрагивая под непомерной ношей. Мне кажется: вот-вот они упадут. Подложив под головы веревочные носилки, амбалы спят в пыли, прямо на тротуаре... Ни на кого не глядя, важно шагают почтенные краснобородые тюрки. А за ними, постукивая каблучками, скользят шуршащие шелками непонятные фигуры. На лицах у них шелковые маски, и в прорезях сверкают живые черные глаза.
Со страхом и любопытством гляжу я им вслед. Кто-то из прохожих говорит: - Это жены-тюрчанки со своим мужем. Меня опять привозят в Тифлис, в Дидубе, к бабушке. Глава тринадцатая Отец остался в Тифлисе. Почему нерадостно сегодня в доме... Он треплет меня по щеке и отходит к товарищам. Не слышно обычных шуток и слов привета. В руках у отца я вижу лист бумаги. Когда товарищи рассаживаются, отец вслух читает телеграмму из Баку, всего несколько слов: "Вчера вечером выстрелом в голову убит Петр Монтин".
У отца дрожит голос. Он кладет на стол скомканный листочек. В комнате долго молчат. У меня тоскливо сжимается сердце. Ведь я помню Петра, его голос, такой звонкий, когда он говорил, мягкий и глубокий, когда он затягивал песню. За что же его убили? Кто-то поднимается и говорит: - Ушел из жизни любимый наш товарищ. Он боролся за народную свободу, и за это его убили. Я вслушиваюсь в слова, которые произносят дрожащими голосами.
Я вижу слезы на лицах. Монтина, значит, очень любили. Я помню, как Дуня Назарова рассказывала: - Петра звали неуловимым. Никогда не удавалось его удержать в тюрьме, всегда убегал. Как-то к тюрьме подъехала подвода с хлебом. Петра вывели на прогулку. Часовые и не заметили, как он оказался под телегой. Не успели хватиться, а он уже был за воротами. Бакинцы послали Монтина в Тифлис на Кавказскую конференцию большевиков, которая проходила под руководством Сталина.
Монтин вернулся в Баку, и в тот же день на улице его застрелил подосланный охранкой убийца. Рабочие Баку тысячной толпой вышли на улицу проводить тело погибшего товарища. Гневом, горечью полны были их речи. Гроб с останками Монтина везли в Тифлис. Там Петр родился, там, в Дидубе, в железнодорожных мастерских начал он свой путь борца-революционера. Тифлисская полиция не могла помешать траурной встрече. Гроб Монтина выставили на площади, вооруженные железнодорожники выстроились у тела товарища: почетный караул. Приспущен красный флаг. Молчаливым потоком движется толпа туда, где на постаменте стоит цинковый гроб.
С Варей и Шурой я в толпе. Цветы в руках людей. Цветы на гробу. Розы, хризантемы, астры - все, чем щедра тифлисская осень. Траурный марш разрывает тишину. Я гляжу вокруг люди плачут. Мы подходим ближе, поднимаемся к гробу. Раздвигая ветки, я заглядываю в стекло, вделанное в изголовье гроба. Лицо Монтина кажется мне живым.
Я узнаю его крупные черты, широкий лоб. Только закрыты глаза и виднеется темное запекшееся пятнышко у виска. Маленькая сморщенная старушка стоит у гроба, кто-то ее обнимает. А потом Петр уехал в Баку, Его и привезли сюда, чтобы похоронить на родине. Его все здесь знают. Вперед выходит товарищ. Простые слова. Дети их запомнят. Похороны Монтина показали властям силу тифлисского пролетариата.
Вооруженная охрана рабочих поддерживала образцовый порядок.
Ничего особенного, но на неё подействовало. Она очень ревновала его. Цыганская кровь". Климент Ефремович Ворошилов Ирина Гогуа, с детства знавшая Аллилуеву, не присутствовала при ссоре, но тем не менее имела свою версию: "Они все были у Ворошилова. И Надя сидела напротив Иосифа Виссарионовича.
Он, как всегда, ломал папиросу, набивал трубку и курил. Потом скатал шарик, стрельнул и попал Наде в глаз. И вот Надя, при её очень большой выдержанности, что-то резко сказала ему об азиатской шутке". Хрущёв также лично не присутствовал при этих событиях, однако в своих мемуарах, со ссылкой на сталинского начальника охраны Власика, сообщал: "После парада, как всегда, все пошли обедать к Ворошилову. Надежды Сергеевны там не было. Все разъехались, уехал и Сталин.
Уехал, но домой не приехал. Было уже поздно. Надежда Сергеевна стала проявлять беспокойство — где же Сталин? Начала его искать по телефону. Прежде всего она позвонила на дачу. На звонок ответил дежурный.
Надежда Сергеевна спросила: "Где товарищ Сталин? Утром, когда Сталин приехал, жена уже была мертва". Племянник Аллилуевой со ссылкой на родную сестру Надежды и на других родственников сообщал: "Сталин шутя бросил ей в тарелку апельсиновую корку у него действительно была такая насмешливая привычка, и он часто шутил так с детьми и крикнул ей: "Эй, ты! Также сообщают о конфликте супруга Николая Бухарина и внучка Сталина Галина со ссылкой на семейные рассказы. Отрицает конфликт только приёмный сын Сталина Артём Сергеев, утверждавший, что Аллилуева застрелилась из-за тяжёлой болезни её мучили сильные головные боли. Однако все эти воспоминания противоречат друг другу в деталях.
Установить подлинные обстоятельства последней ссоры между кремлёвскими супругами в настоящее время уже невозможно. Наиболее приближенной к реальности представляется версия племянника Аллилуевой, поскольку известно, что она очень не любила, когда муж обращался к ней на "ты", и неоднократно ругалась с ним из-за этого. После ссоры Надежда вернулась домой, зашла в комнату, приставила пистолет к груди и нажала на курок. Обнаружили её только утром. Выстрела никто из домочадцев не слышал. Дочь Сталина утверждала, что мать оставила предсмертную записку, которую прочитал отец, однако этой записки никто не видел.
Если она и существовала, Сталин её уничтожил. Похороны На следующей день все газеты вышли с соболезнованиями по поводу внезапной кончины близкого друга и товарища вождя Надежды Аллилуевой. Неожиданная смерть 31-летней женщины вызвала вал слухов о том, что её из ревности убил Сталин или же она застрелилась в знак протеста против жестокой коллективизации. Стоит отметить, что в соболезнованиях выдерживался такой тон, словно речь шла не о жене Сталина. Её именовали дочерью старого и заслуженного большевика, борцом за счастье трудящихся, близким другом и товарищем вождя, но старались не напоминать о том, что она была в первую очередь женой. Не только обстоятельства гибели Аллилуевой остаются загадкой.
Дискуссионным является и вопрос о присутствии Сталина на похоронах. Племянник Аллилуевой со ссылкой на семейные рассказы утверждал, что Сталин на кладбище не поехал, заявив, что "она ушла как враг", и будто бы сказав Енукидзе: "Ты её крестил, ты и хорони". Дочь Сталина Светлана также писала, что отец не был на похоронах.
Отца направили в Баку, где Леонид Борисович Красин помог ему поступить на электростанцию, строящуюся на мысе Баилове. Глава пятая Мыс Баилов уходит далеко в море. Гористая улица тянется вдоль мыса, соединяя его с бакинской набережной. В конце улицы начинаются нефтяные промысла Биби-Эйбата. Из наших окон в доме на электростанции. Море пенится внизу, у, двора, подернутая нефтью вода отливает радугой. Азербайджан недаром назвал свою столицу Баку Бакуэ — «город ветров».
Ранней весной и осенью норд сотрясал стены дома. Песок забивался в щели закрытых окон и покрывал толстым слоем подоконники и пол. Когда на промыслах горела нефть, черная туча заволакивала небо, и сажа тяжелыми, жирными хлопьями падала на город. Деревья не выживали в отравленном воздухе. Зелени в Баку не было. Как поразило это нас, выросших в зеленом цветущем Дидубе! Мы приехали в Баку летом. Осенью в этом году родилась Надя. Мама вернулась из родильного дома, и мы с любопытством смотрели, как она осторожно пеленает девочку. Потом Надю купали.
Для нас было новым развлечением наблюдать, как она барахтается в воде, розовая и улыбающаяся. Отец работал старшим кочегаром на электростанции. Он с вечера уходил в ночную смену, и мы оставались одни с мамой. Спать не хотелось. Мы не могли привыкнуть к завыванию ветра, к зареву нефтяных пожаров. Чтобы отогнать страх, мы просили читать нам вслух. Помню, на промыслах горела нефть. В окнах прыгали отблески пламени. На море ревел шторм. Мы сидели вокруг стола и слушали стихи о кавказском пленнике.
Все было так необычно вокруг. И стихи такие грустные. Мама захлопнула книжку, — пора спать. Я не спала. В углах двигались тени, и ветер завывал человеческим голосом. Рядом ворочался Павлуша. Я понимала, что и ему страшно. И вдруг он закричал. Успокоить его было невозможно — он бился, плакал: — Боюсь! Я выскочила на улицу и побежала, забыв о буре и пожаре.
Яркий свет электростанции ослепил меня. Ты к кому, девочка? Врачи нашли, что у, Павлуши нервное потрясение. Хорошо, было бы, — советовали они, — увезти его к садам и зелени. В прокопченном, пропитанном нефтяной и мазутной, гарью Баку не было для нас, ни зелени, ни свежего воздуха. Отец вспомнил о наших друзьях Родзевячах, живших в Кутаисе. Там он скоро поправился. Совсем недавно, пришлось мне побывать и нынешнем Баку. Нарядная набережная, цветы и тропические растения чистые асфальтированные улицы, ровно тянущиеся от центра до промыслового района, новый красивый и благоустроенный город. Я не узнала в нем старого знакомца моих детских лет.
Сейчас не видишь, что ходишь по земле, из которой тут же рядом черпают нефть. А тогда она сочилась отовсюду. Стоило немного отойти от главной — Великокняжеской улицы и пройти к начинавшемуся у вокзала заводскому району — «Черному городу», как приходилось уже осторожно перепрыгивать через блестящие разноцветные нефтяные лужи. В Черном городе, на нефтяных промыслах Ротшильда, отец работал в конце 1901 года, когда из-за неполадок с администрацией он принужден был уйти с электростанции. Теперь и следа нет этого Черного города. Тогда он в самом деле был черным, как будто только что над ним прошел дождь из сажи. В длину всех черногородских улиц и закоулков тянулись нефтеотводные трубы. Чтобы перейти улицу, надо было перелезать через трубы, плясать по мосткам, заменявшим тротуар. И люди, которые ходили по Черному городу, были грязные, перепачканные мазутом и нефтью. Но к грязи, к саже, к жирному, носившемуся в воздухе песку, к удушающему запаху мазута все привыкли.
У бараков, где жили рабочие, возились дети. Куски железа и обломки рельсов, валявшиеся в жирных лужах, старые чаны из-под керосина стали игрушками. На липких трубах усаживались рабочие, чтобы здесь же пообедать пучком зеленого лука и ломтем чурека. Идя куда-нибудь с мамой, мы оглядывались на прохожих. Смуглые, лоснящиеся от пота и грязи лица, обернутые чалмами головы, разноплеменный громкий говор. В Баку на промыслах работали азербайджанцы, персы, армяне, грузины, русские. Хозяева старались, чтобы держались они обособленно. В бараках Черного города, где было так же грязно, как на улицах, где вповалку спали на циновках, расстеленных на земляном полу, селились отдельно персы и армяне, русские и азербайджанцы. И было спокойно хозяевам: армяне и татары не сговорятся, не выступят сообща против хозяев. Не страшны и.
Они темны и забиты. Все — судьба, и не боритесь с ней, — учит пророк! А я в Баку, как в нашем тифлисском доме, вижу много людей, которые стараются уничтожить эту страшную национальную рознь. В обеденный час я помогаю маме накрывать на стол. Я ставлю десять тарелок, но людей приходит больше. Они входят в дом вместе с отцом, и мама выносит из кухни дымящуюся миску. Все готово!.. Я вижу, что лица у всех веселеют. Мама снова наполняет тарелки. Спасибо, хозяйка, — повторяют за столом.
Я слышу имя Ладо. Тогда Ладо Кецховели приехал в Баку. Уже на одной из узких гористых бакинских уличек, в подвале дома с плоской кровлей, глухо шумела печатная машина, и Ладо с товарищами складывал листки. Шрифтом корана, завитками армянского алфавита, русскими, грузинскими буквами на листках написано: «Бороться! Надо бороться! Нельзя терпеть!.. Высокий человек с откинутыми назад густыми черными волосами, с бородкой. Он улыбается. Таким я вижу его под ослепительно синим бакинским небом. Вокруг столпились люди, и среди них я.
Может быть, меня подняли на руки. Под ногами людей блестит желтый песок, а рядом море — оно крутом, куда ни посмотришь. На плоском голом, как побережье Апшерона, островке, где весной устраивали загородные гулянья, бакинские рабочие праздновали день Первого мая. Навсегда сохранились в памяти куски солнечного дня, пароходики, на которых гремит музыка, палуба, по которой бегают дети и куда, дрожа от восторга, поднимаемся мы с Павлушей. На маевку ехали с семьями, с детьми. Надо было, чтобы на берегу думали — собираются на обычное праздничное гулянье. Под музыку высаживались на остров. Дети затевали игры, шалили, а рядом шел митинг — ораторы рассказывали о международной солидарности рабочих. Окруженный группой товарищей, негромко говорит высокий Ладо Кецховели, он встряхивает темными волосами и предлагает затянуть песню. Он организовал маевку на этом каменистом острове.
По его зову собрались сюда передовые рабочие бакинских предприятий. Они готовы подтвердить свою готовность к борьбе, к которой призывает их Ладо. Осенью 1902 года жандармам удалось выследить Ладо. Его арестовали, когда он перевозил типографский шрифт в новое, более надежное помещение. Печатную машину он по частям успел перенести туда раньше. Полиция так и не узнала, где была спрятана машина. В этом же году, еще раньше, был арестован и мой отец. Утром он ушел из дому и не вернулся. Его арестовали как участника революционных организаций Тифлиса и в тот же день перевезли из Баку в Метехи. Все это мы узнали позже.
С трудом налаженная жизнь наша оборвалась. Нужно куда-то уезжать, скорее освобождать казенную квартиру. Как жить? Уехать в Тифлис к бабушке? На дорогу нет денег. И снова помогли товарищи отца. Нас поселили в квартире одного из них. Дом на Кладбищенской улице. Сразу за ним начиналось тюркское кладбище. Унылое выжженное солнцем поле с плоскими каменными плитами.
Закутанные чадрами женщины, как привидения, проходили между могил и протяжными гортанными воплями оглашали воздух. Вестей от отца не было. Мать грустила, ее терзали тревога и забота. Да и трудно было. Она не могла найти работы и продала все, что у нас было. На эти деньги мы добрались до Тифлиса. Глава шестая Опять мы в Тифлисе, под бабушкиным кровом. Неожиданное наше вторжение не удивляет и не огорчает старушку. Ну, вот и хорошо, что приехали, говорит она и берет на руки Надю. Мама только собралась разыскивать отца, как неожиданно он пришел домой.
Вину его доказать не удалось. В Тифлисе создавалась тогда подпольная типография — на Авлабаре. Организация послала отца в тифлисскую типографию «Грузинское товарищество». Его взяли туда слесарем по ремонту машин. Он должен был доставлять шрифты для авлабарской типографии. Помогал ему молодой слесарь, тоже бывший железнодорожник, Гиго Лелашвили, из первого революционного кружка Сталина. Вечерами Гиго выносил шрифты. Все делалось так осторожно, что в типографии ни о чем не подозревали. Однажды организация поручила отцу достать для бакинцев шрифт на армянском языке. Его не нашлось в достаточном количестве, пришлось уговорить мастера отлить.
Отец раздобыл портреты Маркса и Энгельса, тайком сделали клише в цинкографии. Все это надо было поскорей доставить в Баку. И вдруг отец узнает, что мешки со шрифтом и клише пропали, брошены на станции. Те, кто везли их, испугались слежки. Шрифт из типографии «Грузинского товарищества» мог навести на след авлабарской типографии. Нельзя было допустить это. Гиго отправился на поиски. Через друзей-железнодорожников, расспрашивая, уговаривая, где надо подкупая, он добыл обратно дорогой груз, брошенный в вокзальный подвал. Как ни осторожен был отец, но переправлять шрифт становилось все опасней. Кто-то из товарищей узнал, что за отцом следят.
Надо было покинуть «Грузинское товарищество». Весной 1903 года отец оставил типографию и поступил на строительство керосинопровода между Баку и Батумом. Мастерская керосинопровода была в нескольких километрах от Тифлиса, на станции Навтлуг. Нас на лето увезли из Тифлиса в деревню — Ольгинское поселение. Там в школе знакомая учительница предложила маме комнату. Неспокойные слухи приходили из города. На тифлисских заводах готовилась стачка. Мама нетерпеливо ждала вестей от отца. В деревне уже говорили, что в Тифлисе против казаков выступили рабочие. И мать ждет, ждет… Однажды с Надей на руках шла она по дороге.
Мы бежали за ней. Кто-то торопливо шагал навстречу; заметив нас, остановился. Мама узнала товарища. Но человек молчит. Он смотрит на нас в каком-то безотчетном страхе. Мы прижимаемся к матери. Махнув рукой, товарищ говорит: — Чего уж там скрывать! Беги в город! Сергея схватили. Квартира открыта.
Как долго шагаем мы с мамой то полем, то узкими тропинками! Мы устали, голодны, хотим пить, но все идем, идем за мамой. Мы добираемся до Дидубе и входим в наш дом. Кто-то все разбросал в нашей комнате. Вещи из комода и сундука валяются на полу. Но мама как будто ничего не замечает. Она даже не запирает дверей, сломанный замок остается болтаться на ручке. Не оглядываясь, мама выходит из комнаты и идет в нами дальше, к бабушкиному дому. Здесь я остаюсь с Федей и Надей. А мама торопится к полицейскому участку.
Там толпится все Дидубе, хотя городовые, крича и бранясь, разгоняют женщин. Но, не слушая криков, мама пробирается к воротам участка. Он знает, кого она ищет. Но мать не отогнать. Ей удается заглянуть за ограду, — полицейский двор набит людьми. Мама узнает отца, и он ее увидел. Принеси поесть. Чурек, огурцы и газета — это все, что она может купить. С мешком она возвращается обратно к участку. Она опять около пристава, требует, настаивает, пытается угрожать.
Пристав разрешает раздать арестованным еду. Вечером арестованных перевели в тюрьму. В третий раз захлопнулись за отцом ворота Метехского замка. Тюрьма Метехи переполнена политическими. С 1901 года, ожидая высылки, сидят в ней Виктор Курнатовский и Ипполит Франчески. Два года в неволе Ладо Кецховели. Год просидел он в бакинской тюрьме, год уже как его перевели в Метехи. Ладо и в тюрьме оставался таким же, как и на свободе, нетерпеливо-деятельным, горячим, смелым. Под неусыпным глазом часового он из одиночной камеры сумел перестукиваться с политическими заключенными. Все, что делалось на воле, в революционном подпольи, становилось ему известно.
Он хотел знать подробней, больше о своем детище — бакинской типографии. Ладо удалось даже получать газеты. В тюремной типографии работал преданный ему наборщик. Он ночью к нитке, опущенной Ладо, привязывал газеты, иногда книжки, принесенные с воли. Ладо прочитывал их и отдавал в общую камеру. Одиночная камера отца в третьем этаже оказалась над камерой Ладо. Каждый день товарищи перекликались. Ладо подходил к своему окну и бросал отцу и товарищам несколько слов. Предупреждения, угрозы тюремного начальства не останавливали Ладо. Он учил заключенных держаться смелей, протестовать против издевательств.
Неудивительно, что жандармы считали его очень опасным политическим преступником. Отец был свидетелем смерти Ладо. Тюремщики убили Ладо в Метехском замке 17 августа 1903 года. Однажды, еще в начале месяца, утром, как обычно отец и сосед его по камере Вано Стуруа стали вызывать Ладо. Он не откликнулся, не откликнулся и на следующий день. Отец и Вано забеспокоились, предчувствуя недоброе. Через несколько дней узнали — Ладо посажен в карцер. Тюремщики перехватили письмо Ладо, которое он пытался отправить на волю. С этим письмом к Ладо пришел начальник тюрьмы. Но тюремщик продолжал глумиться.
Ладо не стерпел и вытолкнул начальника из камеры. Из карцера Ладо вышел подавленным, точно что-то в нем было убито. Несколько дней он не подходил к окну. И только утром 17 августа товарищи услышали голос Ладо, что-то кричавшего сверху. Заключенные бросились к окнам Напротив, на другом берегу Куры, толпились спустившиеся с гор пастухи-армяне. Они разыскивали в Метехском замке односельчан, схваченных полицией. Увидев беспокойно метавшихся по берегу крестьян. Ладо заговорил с ними. Но часовой внизу, у стены, поднял ружье и крикнул: — Молчать! Буду стрелять.
Ладо, не сходя с подоконника, спокойно, почти шутливо обратился к часовому: неужели его принуждают стрелять в человека только за то, что тот мирно разговаривает с товарищами по несчастью? Часовой свистнул. Вышел караульный начальник. Отец видел из окна, как, энергично жестикулируя, он что-то говорил часовому. Когда начальник отошел, солдат повторил свой окрик: — Молчать! Часовой целился. Товарищи закричали Ладо: — Отойди, отойди! Но было поздно. Часовой выстрелил. На одно мгновенье наступила тишина.
Негодующий гул прервал ее, Крики возмущения неслись с берега. В тюрьме шумели, требовали возмездия палачам за смерть товарища. Приехавший полицмейстер напрасно старался успокоить арестованных, говоря, что Ладо жив, что он только ранен. В тюрьме знали — Ладо убит! Не стало замечательного революционера. Горько, трудно было товарищам примириться с утратой. Глава седьмая Отец все еще в тюрьме. Мать с утра уходит на работу. И тогда появляются друзья, товарищи отца, и те из лучших людей тифлисской интеллигенции, о которых и сейчас помнят в Тбилиси. Доктора Худатова рабочие железнодорожных мастерских считали своим доктором.
Он бесплатно лечил всех бедняков поселка. Упрямо добивался для больных рабочих лучших условий. Он был настойчив, и ему многое удавалось. Худатов был интеллигентом-просветителем.
Реабилитирована в 1954 г. Просидев несколько лет в одиночке [источник не указан 439 дней] , вышла на свободу с явными признаками психического расстройства , не узнавала своих взрослых сыновей [источник не указан 439 дней] , была безразлична ко всему. Умерла в Кремлевской больнице. Похоронена на Новодевичьем кладбище. Издание мемуаров В 1946 году в издательстве « Советский писатель » вышла в свет книжка А.
Аллилуевой Реденс «Воспоминания».
Надежда Аллилуева
С октября 1917 года по август 1918 года работает в секретариате первого Совнаркома в Петрограде, в мандатных комиссиях съездов, а потом в военном отделе ВСНХ. В 1919 году будучи техническим секретарем Совнаркома познакомилась с чекистом Станиславом Реденсом за которого вскоре вышла замуж. Муж занимал высокие посты в НКВД и к 1938 году дослужился до должности наркома внутренних дел Казахской ССР, но был арестован и расстрелян в 1940 году. В 1946 году в издательстве «Советский писатель» вышла в свет книга А.
Она здесь такая же быстрая и мутная, как и в нашем Дидубе. Высоко на горе Метехский замок — тифлисская тюрьма. Мы переходим мост и останавливаемся против тюрьмы. Я не могу оторвать глаз от решетчатых окон. Вокруг толпятся люди — родные арестованных. Как и мы, в какой-то тщетной надежде пришли они под эти окна. Мама расстилает на камнях платок и вытаскивает из мешка арбуз. Дядя Миша купил его по дороге. Мы рассаживаемся в кружок, и мама разрезает арбуз.
Дядя Миша рукой чертит в воздухе знаки, и мы видим, как, отвечая ему, показываются руки из-за решеток тюрьмы. Нельзя на таком расстоянии разобрать лиц, и мы напрасно стараемся увидеть в окнах отца. Сумеет ли дядя Миша объяснить ему, что в бараньей голове, которую мы только что передали тюремщикам, лежит скатанная в комочек записка? Громкий окрик заставляет нас вздрогнуть. Перед нами два стражника. Мама незаметно толкает дядю Мишу. А ну-ка, пошли! Дядя Миша делает удивленное лицо. Это не сигналы.
Он развлекал детей показывал им «зайчиков». Его не слушают. Нас ведут в участок. Мы поднимаемся по узким и людным улицам Майдана. Рядом горланит, шумит тифлисский базар. Надо перейти дорогу. Конвой останавливается. Фаэтон не может разминуться с арбой. Путь загорожен, и мы видим, как дядя Миша переглядывается с мамой.
Через секунду его уже нет с нами. Стражники ничего не замечают — они переругиваются с кучером. Только в участке обнаруживается исчезновение дяди Миши. Я была одна. Одна, с детьми, — повторяет она. Она никого не знает, никого не видела. Какой-то человек подсел к детям и играл с ними. Вечером нас отпускают из участка. Мы идем домой.
Дядя Миша остался на свободе! Но охранка следит за ним. Через несколько дней дядю Мишу увели в тюрьму, — туда же, в Метехский замок. Глава вторая В Тифлисе, в поселке Дидубе, где прошли первые годы моей жизни, родилась моя мать. Обнесенный открытой галереей, дом деда был похож на все дома Дидубе. Дел по дому было много. Не покладая рук работали бабушка и ее старшая дочь Ольга — моя мать. Женщины стряпали, шили, стирали. В доме всем распоряжался дед.
Тихая жена и дети трепетали перед стариком. Всегда вспыльчивый и упрямый, он к старости стал еще гневливей. Он был трудолюбив и брался за все. Он хотел разбогатеть. Но что-то ему всегда мешало. Доходы не увеличивались, а долги прибавлялись. Неудачи озлобляли старика, и он срывал досаду на домашних. Старшая дочь подрастала. Чаще заглядывал в дом друг деда — владелец соседней колбасной.
Выпивая с гостем кружку-другую пива, дед примечал взгляды, которые гость бросал на старшую дочь. У колбасника были деньги. Неважно, что он уродлив и стар, что левый глаз у него стеклянный. Судьба моей матери была решена. Ей не исполнилось и шестнадцати лет, когда дед просватал ее за старика. В доме уже тогда жил слесарь железнодорожных мастерских Сергей Аллилуев. Дед не любил молодого жильца из флигеля, который засматривался на Ольгу. Что нужно этому голяку-рабочему? Не для него растит дочь старик Федоренко.
Но ничего дед не мог поделать. Увлек молодой слесарь Ольгу. Не богата была ее юность — улица в Дидубе, дом, где под тяжелую руку сурово расправлялись с. И вдруг в дом пришел молодой рабочий Аллилуев. Он ни перед кем не смирялся. Однажды он увидел, как дед поднял руку на мою мать. Неизвестный пришелец, бедный жилец из флигеля — он осмелился остановить властную руку деда. И Ольга увидела, что ее отец, перед которым в страхе все смолкали, отступил перед Аллилуевым. А рассказы молодого жильца о жизни народа, которые слушала Ольга, когда они тайком встречались под акациями бабушкиного дворика!
Ей, никогда не выезжавшей из Тифлиса, они казались сказочными. Потом и мы слушали эти невыдуманные рассказы отца, из которых узнавали, что не все в мире устроено правильно, не все справедливо. У бабушки отца, в прошлом крепостной крестьянки, с молодости не было ни одного зуба — их табакеркой выбил помещик. А деда много раз секли на конюшне. Он показывал внукам глубокие, до старости не заросшие, рубцы на спине. Отец родился через шесть лет после уничтожения крепостного права в селе Раменье, в Новохоперском уезде Воронежской губернии. Не намного стало легче жить крестьянской семье. Мой дед по отцу умер рано, от холеры. Осталось пятеро ребят.
Отец пошел «в люди» с двенадцати лет. Унижения, окрики, брань, детские незабываемые обиды. Отец и тогда был горд, строптив и непокорен. С шестнадцати лет он стал скитаться по заводам. Начал свой рабочий путь в борисоглебских железнодорожных мастерских. Потом — мастерские в Ельце, в Коврове, в Уфе. Хотел осесть в Москве или в Нижнем. Не нашел работы. Вернулся обратно в Борисо-глебск и там от товарища услышал о солнечном крае, где будто бы жить рабочему человеку легче, чем всюду.
Так отец оказался в Тифлисе. Это было в 1890 году. Ему было двадцать четыре года. В Тифлисе отец около двух лет проработал в железнодорожных мастерских и ушел, не захотел платить штраф за то, что дал пощечину доносчику. Когда на батумском заводе Ротшильда он наотрез отказался заменить штрейкбрехера, мастер, угрожая, пророчил ему: — Не миновать тебе Петропавловки! Плача, бабушка жаловалась на жестокость мужа и на свое бессилие помочь Ольге. Был назначен день помолвки, но в ночь накануне торжества невеста ушла из родительского дома, ушла с тем, кого выбрала сама. Несколько девичьих вещичек сложила в узелок и, как условилась с суженым, выбралась через окно. Рядом была комната деда.
Цепной пес Бельчик лежал внизу и никого не подпускал близко. Этому сторожу дед верил и засыпал спокойно. Но Бельчик давно привык к ласковой руке молодого жильца и не пошевелился, когда тот помог Ольге выскочить из окна. Молодые рабочие железнодорожных мастерских, товарищи отца, которые помогли ему выкрасть невесту, нашли и квартиру для молодых. Туда однажды явился дед. В руках у него была плетка, которой он собирался проучить непокорную дочь и вернуть ее домой. К деду вышел отец. Старик понял, что случившееся непоправимо и что ему остается только примириться с молодыми. Начало семейной жизни мамы было началом ее революционного пути.
Через несколько дней после свадьбы ночью молодых разбудил стук в дверь. Дело в том, что революционный кружок, участником которого был отец, выпустил первые печатные прокламации, и гектограф, на котором размножали листовки, полиция пыталась найти в квартире отца. Это был 1893 год. С тех пор много раз квартира наша подвергалась обыскам. Семь раз арестовывали отца, ссылали его. Совершая побеги из ссылок, скрываясь от преследований полиции, он переезжал из города в город, менял квартиры. Такой бродячей жизнью мы жили до переезда в Петербург. Еще детьми узнали мы все опасности и лишения, выпадавшие на долю тех, кто вступал на путь борцов-революционеров. Едва научившись говорить, мы уже знали, что надо бояться полиции, надо скрывать то, о чем говорят, чем заняты взрослые дома.
Жизнь, в которой все для нас таило угрозу, опасность, стала нашим уделом с рождения. Но годы эти не оставили во мне тяжелых воспоминаний. Светлым и радостным вижу я и вновь восторженно переживаю далекое это прошлое. Лишения не рождали горечи. Нет, очень рано, совсем ребенком, стала я гордиться делом, которым жила наша семья. И думаю я, что радость, которую вызывает во мне прошлое, рождена общением с людьми, высокие мысли, чувства которых озарили мое детство и юность. Глава третья Поселок Дидубе был взволнован. У дворов оживленно обсуждали ночное происшествие — убили и ограбили самую богатую домовладелицу. Передавали страшные подробности убийства.
Это было особенно любопытно, потому что все хорошо знали убийцу и его жертву. Вместе с бабушкой мы стояли на улице и в который раз слушали страшный рассказ. И вдруг все замолчали. Два стражника вели убийцу. Он шел, потупив голову, около нашего дома неожиданно замедлил шаги. Все на улице услышали, как он громко сказал, указывая на бабушку: — А вот эту убить не смог, рука не поднялась… Я услышала, как бабушка прошептала: «Несчастный! Она выслушает, утешит — и слезы высыхают; Зажав в руке липкое лакомство, бежишь обратно, забыв обиду. Бабушка не осуждала своих детей она гордилась ими. Она сочувствовала бунтарям Дидубе.
Рабочие железнодорожных мастерских любили бабушкин дом. Они знали, что хозяйка дома — их друг. И если было не безопасно хранить у себя какой-нибудь сверток, всегда можно было сказать, не вдаваясь в излишние пояснения: «Магдалина Яковлевна, спрячьте это». Все знали в Дидубе, что бабушкин дом открыт для тех, кого преследует полиция. Знали это и в полиции. Однажды к бабушке зашла молодая незнакомая девушка. Взволнованная, с заплаканными глазами, она спрашивала, где тут живет старая Федоренко. А кто вас прислал к нам? К незнакомке вышла мама.
Девушка рассказала, что приехала в Тифлис к жениху, ссыльному Родзевичу. Никого — ни близких, ни знакомых — у девушки в Тифлисе не было. Пришибленная известием, она направилась к полицейскому участку. Там у пристава она думала узнать о судьбе жениха. Девушка невольно произнесла вслух: — Что же делать? Куда деваться? И тогда пристав не без иронии посоветовал: — А вы разыщите тут дом старухи Федоренко. Там ее родичи Аллилуевы вас приютят. Так незнакомка пришла к бабушке.
Жили в доме разные люди. На драки, которые устраивал во дворе один из жильцов, пьяница-плотник, сбегался весь двор. С криками: «Маркелов дерется! Плотник избивал жену или бросался с кулаками на прохожих. Только бабушка могла усмирить разбушевавшегося пьяницу. Она, бывало, выбегала во двор и становилась перед Маркеловым. И онотступал… Откуда брала худенькая маленькая старушка силу, укрощавшую хулигана? Страшный Маркелов был моим личным врагом. Притаясь, из-за забора, наблюдали мы однажды, как пьяница избивал распухшую от побоев, истерзанную жену.
И уж не помню, как произошло, но, не выдержав, я плеснула в Маркелова водой. Мое детское сердце трепетало от негодования и жалости. Меня едва успели схватить и унести. Когда потом он появлялся во дворе, я пряталась. Он искал меня, грозя убить. Во дворе знали — черная сотня спаивает и заманивает в свою шайку Маркелова. В «царские дни» он, горланя песни, проходил по улицам Дидубе с бандой черносотенцев, несущих портрет царя. В 1905 году несколько дней наша улица была оцеплена казаками. В доме скрывался дружинник.
Уйти ему не было возможности, пока казаки стояли у дома. И бабушка решилась; она вышла на улицу. Казаки замахнулись нагайками. А ну, обыскать ее квартиру! И тут появился Маркелов. Никого у них нету. Поручусь за нее… После смерти деда бабушке пришлось одной заботиться о большой семье. Старшему ее сыну едва минуло шестнадцать лет, а младшие были нашими ровесниками. И никто никогда не слышал от старушки жалоб на судьбу или просьб о помощи.
Зато к ней за помощью и советом обращались все бедняки поселка. Один раз покинула она Дидубе. Мы жили в Петербурге и вызвали ее к себе, чтобы заставить полечить глаза. Она томилась в петербургском тумане. Каким заманчивым казался ей Дидубе! Зеленая, залитая солнцем уличка, где можно каждого прохожего окликать по имени и слышать в ответ: «Привет вам, Магдалина Яковлевна! Мы называли его «полем». В конце его стоял бабушкин домик. Истоптанная тропинка пересекала поле.
На рассвете, когда протяжный гудок будил Дидубе, тропинка оживала, поселок отправлял на работу своих отцов и сыновей. Смолкал последний гудок, и снова поле пустело. Днем хозяевами его становились мы. На широкой тропинке удобно было играть в «кочи» бабки. На траве шла игра в «ножичек», который ловким броском мальчики вонзали в землю. У разрушенной кирпичной стены играли в монетку. Девочки с шитьем и вязаньем усаживались кружком на траве. Игрушек на пустыре было мало. Однажды на поле кто-то принес огромный разноцветный мяч.
Целый день его бережно передавали из рук в руки. Не многим удалось поиграть им, но и подержать мяч в руках было радостью. Пустырь знал и другие дни, когда протяжные гудки ревели дольше и громче обычного. Но на их зов никто не откликался. Мастерские пустовали, а поле заполняла толпа. Мы торопились смешаться с нею. Все было известно — на поле собрались рабочие, они бастуют. Мы рады уступить поле отцам, но и мы не покидали пустырь, громко выкрикивая приветствия рабочим ораторам. Беспрекословно сбегалась детвора на его призыв.
Кочи, тряпочные куклы, ножички оставались в траве. Готовился «набег» на Муштаид. Тута, стручки, сладковатые цветы акации доступные соблазнительные лакомства были нашими трофеями. За Муштаидским парком, свергаясь с далеких гор, бежала Кура. Плотина у самого парка сдерживала ее течение, и река неслась здесь, стремительная и глубокая. Павлуша бросался без раздумья в ее мутный поток. Переплыв дважды реку, он вылезал, исцарапанный камнями, а с берега мы, торжествуя, приветствовали его, Помню, однажды — волненье в доме. Павлуша пропал. Ватага, забросив игры, в поисках Павла рыскала в окрестностях.
Мама обегала все закоулки Дидубе. На другой день вечером прибежала соседка, она еще с улицы кричала; — Нашелся, нашелся! Горы за Дидубе, их скалистые, поросшие невысоким леском ущелья влекли Павлушу, он забывал о доме. И на этот раз ночь застала его в лесу, у сторожки лесника. Не решаясь после двухдневных странствований вернуться домой, он скрывался на чердаке у бабушки. Он знал, что она сумеет заступиться за него. А дома озорной Павлуша был заботливой нянькой и делил со мной обязанности кухарки. Много дел отрывало маму от дома. Отец в тюрьме — надо одной прокормить нас четверых.
Мама достает работу — шьет с утра до вечера. И другие дела есть у мамы. Дверь за ним осторожно закрывалась. Гость вынимал из кармана пачки пахнущих типографской краской листовок. Иногда, зашив скатанные прокламации в платье, мать надолго уходила. Не раз брала она с собой и Павлушу, и он уносил листовки, которые мама прятала у него под рубашкой. О том, где они были, что они с мамой делали, Павлуша не рассказывал. Мы рано научились молчать о многом, что видели и знали. Глава четвертая Отец в тюрьме.
Мы выброшены из квартиры в белом доме, что на Батумской улице. Хозяин не хочет держать семью арестованного. Мы снова переезжаем к бабушке, в домик за полем на Потийской улице. Там и ютимся в двух комнатках, где живет бабушка, ее старший сын и четыре дочери. Маме не сразу удается найти работу. Помогает кто-то из товарищей. В больнице на дом дают шить белье. С утра до ночи мать сидит за швейной машиной. Мы не мешаем ей.
Поле гостеприимно принимает нас к себе на весь день. Только уж больше не радует вечерний гудок. Не к кому броситься навстречу на тропинку, пересекающую поле. Но товарищи отца узнают нас. Подождите, вернется отец. Отец возвращается. Нерадостные вести ждут его. Тех, кто участвовал в августовской стачке, не принимают на работу.
Должно быть, с его слов угадывались отдельные резкие формулировки, — была написана в "Правде" разгромная рецензия Федосеева, недопустимо грубая, потрясающе безапелляционная и несправедливая. Все безумно испугались, кроме Анны Сергеевны. Она даже не обратила на рецензию внимания, поскольку восприняла ее как несправедливую и неправильную[16]. Она знала, что это неправда, чего же еще? А то, что отец гневается, ей было не страшно; она слишком близко его знала, он был для нее человеком со слабостями и заблуждениями, почему же он не мог ошибиться? Она смеялась и говорила, что будет свои воспоминания продолжать". Должен сказать, что так думала тогда не только Светлана. Одно время и я склонялся к этой версии, но что-то в ней давало сбой. В книге не было ничего такого, что могло вызвать гнев Сталина. И потом, многое из нее было опубликовано уже в журналах и газетах, все это было известно Сталину и реакции негативной у него не вызывало. Да и сам выход книги, если читатель помнит, был ведь санкционирован Сталиным, а он просто так, "не глядя", ничего ведь не одобрял. Еще одно, книга вышла в 1946 году, мать была арестована через два года. Если дело в книге, то зачем надо было огород городить, устраивать какое-то следствие, когда достаточно было построить все обвинение на основе книги? Поразмыслив, я от этой версии отказался. Все дело в том, что было вокруг книги. Этими читательскими конференциями воспользовались для того, чтобы приписать матери то, что она не говорила и не могла говорить. Вроде той басни, что поведал, якобы со слов моей матери, "историк" В. Антонов-Овсеенко — о поездке Сталина, Надежды и деда в Царицын. Я писал об этом выше. Это чистейшая ложь. И я нисколько не сомневаюсь, что именно такие лживые и специально придуманные кем-то заинтересованным истории и послужили в скором времени причиной ее ареста. Но это будет в 1948 году. А пока еще шел 1947 год. Шумиха вокруг маминой книги и книги деда была в разгаре. Маму приняли в Союз писателей. Леонид учился на первом курсе Московского энергетического института, а я — в шестом классе. Международная обстановка не радовала. Абстрактная линия США на "сдерживание коммунизма" стала оборачиваться сколачиванием агрессивных блоков и окружением СССР плотным кольцом американских военных баз. На исходе 1947 года проводится реорганизация высшего государственного руководства в США, учреждается Совет национальной безопасности во главе с президентом. В прямом подчинении Совета образуется ЦРУ, основывается министерство обороны. Эта структура была создана для войны. Фултоновская речь Черчилля была принята в качестве государственной политики США. В нашей семье произошло событие, в мае 1947 года Светлана развелась с Г. В сущности, общепринятого развода не было: Григория выставили из квартиры, а Василий, забрав у Светланы паспорт, отвез его в милицию и вернулся оттуда с "чистым", без брачных печатей паспортом. Вот и вся процедура — развод по-кремлевски. В то время Светлана была дружна с Евгенией Александровной и как-то сообщила ей, что скоро разведется с мужем. Евгения Александровна, уверенная, что за этим стоит воля отца, неосторожно воскликнула, намекая на перенесенный Сталиным инсульт: "Что, твой папочка совсем выжил из ума? Так решила я. А причины, они исключительно личного характера". На том разговор и завершился. Свои события разворачивались и у Василия. У него возник новый роман еще в начале 1946 года. Он снова выгнал из дома свою первую жену Галину Бурдонскую и женился на Екатерине Тимошенко, с которой познакомился во время Потсдама. Никакого развода, конечно, не оформлялось, он просто заменил свои документы, где уже стояла отметка о новом браке. Екатерина Тимошенко была женщиной жестокой, хуже всего пришлось детям от первого брака Василия — Саше, ему тогда было четыре с половиной годика, и Наде — трех лет. Внимания на них никто не обращал, они были обойдены родительской лаской, их иногда забывали даже покормить. Бабушка и мама ссорились и ругались с Василием, но это мало что меняло. Галина жила у нас и целыми днями плакала, ожидая, что Василий, как и в прошлый раз, одумается и вернется к ней. Но этого, увы, не случилось. Василий все больше пил, и было ясно, что этот брак недолговечен. Однажды мои брат показал мне сторублевую купюру и сказал, скоро будет денежная реформа, давай обменяем эти деньги на мелочь, ведь монеты-то явно не будут менять? Сказано — сделано. И действительно, в конце 1947 года произошла денежная реформа, тысяча рублей, что была в сумочке у мамы, превратилась в сторублевку, три тысячи рублей, накопленные няней Таней, теперь означали только триста. А наши сто рублей мелочью как были сотней, так и остались той же суммой. Я считал эту операцию крупным финансовым успехом Леонида. Больше всего огорчилась няня Таня, она тогда сильно обиделась на маму, рассчитывая, что та могла бы обменять ее деньги вместе с деньгами благотворительного фонда — один к одному. Но мама тогда посмеялась, ей и в голову не могло прийти, что можно смешать какие-то личные деньги с теми, святыми, предназначенными на помощь обездоленным. В это же время Кира, дочь Павла, получила приглашение сниматься в небольшой роли в фильме по произведению А. В квартире у Евгении Александровны стали собираться актеры, шли репетиции, смотреть на которые было так интересно, что я боялся пропустить их. В один из вечеров я, по привычке, поднялся на восьмой этаж и позвонил. Мне открыли, и я увидел множество людей. Наверное, сейчас начнется репетиция, подумал я, но сильно ошибся. Меня усадили на диван и попросили сидеть тихо. Я увидел Киру, Сергея и Сашу, а также детей И. Молочникова — Леву и Ксению. У всех у них были убитые лица. Какие-то незнакомые люди рылись в шкафах, бумагах, перелистывали книги. Это был обыск. Оказывается, несколько часов назад были арестованы Евгения Александровна и ее муж. Руководил обыском полковник Масленников, высокий человек с лицом, испещренным шрамами, а проводил его майор Гордеев. С ними мне предстояло еще встретиться. Обыск длился долго, дома заволновались и послали за мной Леонида. Теперь и Леонид был усажен в комнате. Когда уже было за полночь, в квартиру пришла няня Таня, она стала требовать, чтобы детей отпустили домой, но вместо этого ее попытались усадить вместе с нами. Няня Таня стала скандалить, и полковник разрешил ей уйти, но нас оставил. Няня Таня была женщиной мудрой, она смекнула, что к чему, пришла домой и все рассказала маме. Вернулись мы домой глубокой ночью. Так начались для нашей семьи новые репрессии, разразившиеся не только в нашем доме. Бабуся в ту пору была в "Барвихе" и ничего еще не знала. Мы приехали к ней втроем — мама, Леонид и я. Подъехала и Светлана. Всей четверкой мы долго ходили вокруг бабушки и не решались ей сказать о случившемся. Наконец мама собрала силы и сказала: — Мама, на днях арестовали Женю и ее мужа. Реакция Ольги Евгеньевны, как мне показалось, для всех была неожиданной и потрясающей. Поднявшись и гордо выпрямившись, она истово перекрестилась и воскликнула: — Слава тебе, Господи! Мы все разинули рты. С тех пор прошло много-много лет, но лишь только после того, как я ознакомился с реабилитационным делом матери, я наконец понял, что стояло за этими ее словами. А тогда все терялись в догадках. Светлана в книге "Двадцать писем к другу", вспоминая про 1938 год, когда неожиданно вдруг умер Павел, пишет, что возникло подозрение, что сделала это так или иначе его жена Евгения Александровна. Эту мысль Берия упорно внушал Сталину. Была, даже проведена, эксгумация тела Павла Сергеевича. Впрочем, официальная версия, что Павел скончался от легочной эмболии закупорки легочной артерии , так и не была опровергнута. Десять лет спустя, когда были арестована Евгения Александровна и ее муж, их соседи по квартире — Г. Угер и его жена, жена Р. Хмельницкого Вера Ивановна, давнишняя приятельница тети Жени и мамы, и еще несколько человек, ей вновь было предъявлено обвинение в отравлении первого мужа. И тут опять возникает зловещая фигура Берия. Но нам придется для прояснения картины вернуться в тот, 1938 год. Там они пробыли недолго. Вскоре его вызвали в Москву — он ехал с тяжелым сердцем, — и больше его не видели. Но есть одна неверная деталь, которая требует нового взгляда на этот факт. Берия не мог отправить отца в Алма-Ату. Отец уехал в Казахстан в начале 1938 года, а Берия пришел в НКВД на пост первого заместителя наркома в первых числах августа 1938 года. Познакомившись в последнее время со множеством архивных материалов, я пришел к выводу, что отца направили в Казахстан потому, что он знал, что представляет собой Л. Мирзоян — еще по Закавказью. Многое, сложившееся в Казахстане, оказалось аналогичным ситуации в Азербайджане, когда Мирзоян был там первым партийным лицом. Знания отца и самого Мирзояна, и общей обстановки которая складывалась вокруг этой фигуры, сильно могли бы пригодиться, чтобы разобраться объективно в казахстанских делах. А дела там происходили странные. Вокруг Л. Мирзояна, первого секретаря ЦК КП б республики, сложился настоящий культ его личности. Его суждения были непререкаемы, он распоряжался в республике, как в своей вотчине. Его именем назывались города и села. В Карагандинской области была шахта имени Л. Мирзояна, был совхоз имени Л. Мирзояна, железнодорожная станция Мирзоян.
Жена чекиста Станислава Реденса , расстрелянного в 1940 году. Биография В 1948 году была арестована одновременно со старой подругой Н. Аллилуевой П. Жемчужиной , женой В. Молотова и осуждена «за шпионаж». Реабилитирована в 1954 г.
Гибель Надежды Аллилуевой
| Аллилуева, Надежда Сергеевна — Рувики | Анна Сергеевна Реденс (более известная под своей девичьей фамилией Аллилуева, 1896—1964) — сестра Надежды Аллилуевой, второй жены Сталина. внук Илья, сын Иосифа Григорьевича Аллилуева, родившегося в первом браке Светланы. |
| Анна аллилуева фото | Старшая сестра Надежды Анна Аллилуева, а также Полина Жемчужина были арестованы и сосланы уже после войны. |
Надежда Сергеевна Аллилуева
Надежда Аллилуева родилась 9 (22 по новому стилю) сентября 1901 года в Баку. А в 1948-м Сталин посадит родственников Надежды Сергеевны, людей своего самого близкого круга. На 10 лет жену Павла Аллилуева Евгению, на 6 лет сестру Надежды Сергеевны Анну. Страница автора: Аллилуева Анна Сергеевна, читать онлайн все книги по сериям, библиография и информация об авторе / биография. До конца своих дней Анна Сергеевна проявляла заботу о своем племяннике Василии, сыне Надежды Аллилуевой и Сталина. До конца своих дней Анна Сергеевна проявляла заботу о своем племяннике Василии, сыне Надежды Аллилуевой и Сталина.
Навигация по записям
- Фото Аллилуевой в молодости (много фото)
- Была ли жена Василия Сталина «черной вдовой»
- «Воспоминания»
- Произошла ошибка :(
- Реденс (Аллилуева), Анна Сергеевна
Фото Аллилуевой в молодости (много фото)
- «Нузбергские шах и мат»
- Роковая любовь Надежды Аллилуевой. Почему застрелилась жена Сталина?
- Кто и за что убил вторую жену Сталина?
- Часть 3. Глава 1. Надежда Аллилуева
- Гибель Надежды Аллилуевой: picturehistory — LiveJournal
- Официальная версия
Тайна смерти Надежды Аллилуевой: что погубило жену Сталина
| Тайна смерти Надежды Аллилуевой: что погубило жену Сталина - МК | В результате, на книгу и её автора обрушился поток гневных рецензий в прессе, тираж был изъят, а сама Анна Аллилуева была арестована и осуждена, вместе со своей близкой подругой Полиной Жемчужиной-Молотовой. |
| Часть 3. Глава 1. Надежда Аллилуева | Анна Аллилуева | Anna Allilueva. |