Будьте в курсе последних новостей! новости Тюмени. Людмила Улицкая — все последние новости на сегодня, фото и видео на Рамблер/новости. Себя Людмила Улицкая* идентифицирует как еврейку, принявшую христианство, о чём неоднократно повторяла в интервью. Улицкая призналась, что все ее гонорары идут на Украину.
Издательство АСТ приостановило выплаты Улицкой после ее признания в финансировании ВСУ
И это был не только страх за их жизнь, но и страх, что и они вынуждены будут убивать. Я не понаслышке знаю, как психика человеческая деформируется убийством и как человек потом никогда не возвращается к себе прежнему. Я очень сожалею, что в своей жизни ограничилась тем, что спасла от армии только своих сыновей. Теперь я понимаю, что надо ставить вопрос шире и жестче, выступая против призыва. Матери не должны пускать своих детей воевать, должны перестать выполнять это требование законодательства и требовать законодательство такое переменить: пусть воюют профессионалы, то есть те люди, которые выбрали себе это профессией. Пусть только те, кто сознательно сделал этот выбор, убивают и рискуют быть убитыми.
Вот это я сейчас здесь поняла, в Нагорном Карабах: если выполнения этих материнских требований добиться, то еще через один поворот истории эта профессия — профессия убивать — неизбежно умрет. А если она не умрет, то умрет наша Земля, третьего не дано. Человек уничтожит себя сам: он будет уничтожать соседей, а соседи будут уничтожать его, а потом эта тотальная война приобретет новые формы. Какие войны будут за следующим поворотом — нетрудно предположить, потому что уже сегодня легко можно создать вирус, который, допустим, будет убивать всех блондинов выше метр восемьдесят или всех кривоногих, или всех китайцев. У меня даже киносценарий про это есть: как в течение трех суток вирус, распыленный в аэропорту, спасает человечество, потому что другое событие его может погубить.
А простая наша сегодняшняя история заключается в том, что если не остановить войны, которые нас окружают, то потом шансов спастись не будет. Люди обычно не думают о будущем всего рода человеческого каждый день. Человек будущего будет отличаться от человека сегодняшнего как мы отличаемся от крысы. Между прочим, это Циолковский сказал, не я. Это возможно, это — интересно, это — захватывающе.
А перебить друг друга — ума много не надо. Причем новое прекрасное будущее — это не эвфемизм какой-то, мы уже живем одной ногой в мире, совершенно отличающемся от прежнего. Вот простой пример: у меня украли компьютер. Я сначала слегка переживала и думала, какой теперь буду покупать. Но через 15 минут я запаниковала, сообразив, что вообще-то у меня украли часть моего мозга, моих воспоминаний, моей интеллектуальной деятельности — часть меня, короче.
Потом я опять пришла в себя, вспомнив, что у меня есть внешний резервный диск от этого компьютера. И вот там-то в продублированном виде вся эта часть меня хранится. Это очень захватывающее ощущение. И так во всем: ты теряешь мобильный телефон, и понимаешь, что ты не помнишь ни одного номера, кнопки есть, а нажимать — нечего. Вот это то, осязаемое, в чем видно, что мы перешли абсолютно принципиальную границу между XX веком и XXI, желая того или не желая.
Скорость, с которой теперь все происходит, несоизмерима с той, что была прежде. Первый рисунок человека сделан сорок тысяч лет тому назад. Нашей, человеческой культуре всего сорок тысяч лет, секунда с точки зрения планетарного времени, а мы уже столького достигли. Причем смысл его совершенно непонятен: зачем жить, если придется умереть? Смотри, как все меняется, как меняется качество жизни, как меняются жизненные сроки: на нашей памяти детская смертность уменьшилась по миру невероятно, длительность жизни увеличилась, минимум, вдвое по сравнению со скелетами, которые разрывают археологи.
Там стариков вообще нет. Про болезни мне не надо тебе говорить, — сколько неизлечимых болезней стали излечими, и как бурно идет этот процесс. Количество приставок, которыми мы пользуемся с того момента, как были изобретены очки, увеличилось в десятки, в сотни раз: пятьсот лет назад была изобретена линза, а завтра у нас уже будут искусственные глаза. Потом — искусственная кожа, суставы, внутренние органы. Все это происходит дико быстро.
Но, конечно, соотносимость длины человеческой жизни с длиной существования планеты несоизмерима, тем захватывающе жить, потому что дико интересно, как быстро при тебе переменится вот этот твой кусок. И эта работе — прекрасная мотивация для того, чтобы жить. Это очень интересно. Я могу сердиться на себя, что я не всегда догоняю, хоть и стараюсь поспевать: я работаю с компьютером с тех пор, как они появились. Но мой внук это делает лучше, что объяснимо.
Во-первых, это было ожидаемое, потому что я из раковой семьи, и я время от времени проверялась, зная, что это должно произойти рано или поздно. Мне было обидно, когда потом выяснилось, что врач, к которой я ходила на проверки, мой рак пропустила: я начала лечиться, когда у меня уже была третья стадия. Когда меня прооперировали, мне сказали: «О, мы такую большую опухоль давно не видели», или «никогда не видели», — я уж не помню. Я была озабочена. Я пришла первый раз к хирургу на прием, он посмотрел меня — израильтянин — а потом говорит человеку, с которым я пришла: «Впервые вижу пациента, который бы в этом кресле не плакал и так себя вел».
Почему я именно так себя вела? Не знаю. Может быть, потому что была готова из-за семейной истории. А может, потому, что моя мама умерла в 53. И с тех пор я каждый год я говорила: «Вот я уже на 5 лет старше мамы, вот на 10, вот на 20», — это был подсчет времени как будто дополнительно выданного, я подсчитывала эти годы с благодарностью.
Я вообще-то живу с ощущением благодарности. И оно только усилилось оттого, что это — я имею в виду исход, который мог бы быть у моего рака — пролетело. Когда книжка дописалась? Я понимала, если сейчас рак прижмет меня, я закончить не смогу. Конечно, у меня была сильная мотивация: вылезти поскорее, закончить, а там посмотрим.
И я — вылезла. Потом приезжала через полгода на проверку, потом через год, потом хирург, который меня оперировал, сказал: «Иди, иди». Сейчас я стала халтурить — уже года полтора или два не была. Поеду, поеду, поеду обязательно. Обычно в момент тяжелой болезни люди уцепляются за веру.
Я, конечно, благодарна судьбе и высшим силам за то, что мне этот подарок — несколько дополнительных лет после рака — сделали. Но за эти годы мною полностью овладел мой Даниэль Штайн, то есть Освальд Руфайзен. Знакомство с ним, отношения и общения — это все, конечно, вызвали во мне и в моем отношении к вере острый кризис. Он меня этой фразой освободил от ужасного рабства: делать, чего я тоже не до конца понимаю. Я стараюсь жить делами… И церковь мне для этого не нужна.
Меня больше богословские вопросы не занимают. Я в молодые годы прочла кучу книг — вся русская философия прочитана с трудом или с удовольствием. Но вдруг наступил момент, когда это перестало иметь значение. Сейчас я эти книжки могу подарить, ибо точно знаю: я к ним больше не вернусь. При этом я совершенно не отрицаю своего христианского опыта: христианство в мою жизнь вошло благодаря нескольким замечательным людям, с которыми я познакомилась, которых я увидела.
Они были для меня образцами жизни: прекрасные люди, замечательные христиане, мне хотелось быть с ними и я с ними была очень долго. Причем, это все в мощный советский период, когда по телевизору никакую Пасхальную службу, конечно, не показывали. Наоборот, устраивали какую-нибудь премьеру «Семнадцати мгновений весны», чтобы, не дай Бог, в церковь не пошли люди. А тех, кто пошел, встречали дружинники, выуживали там кого-то, кого-то — записывали. В общем, сам поход в церковь — это был поступок.
Поэтому я так долго, наверное, и простояла на этом месте. Сегодня из тех, кто тогда так привлек меня в христианство, в живых осталось, может быть, двое или трое. Это мои сверстники, священники. Я захожу к ним в церковь, я полна к ним любви и симпатии. Я очень хорошо знаю церковную службу, люблю ее, поэтому я и прихожу… Но у меня нет больше потребности подходить к причастию, а это была практика моей жизни на протяжении десятилетий.
И вот — кончилась. Знаете, в падающем самолете, говорят, нет атеистов? Я человек верующий, просто мне для того, чтобы верить, перестала быть нужна церковь. Русская Православная Церковь перестала быть нужна. И Католическая — не нужна.
Никакая не требуется, вот ведь какое дело. Особенно после болезни я стала с благодарностью смотреть по сторонам и видеть. Вот именно что, полноценно видеть то, на что смотрю. Раньше я хуже видела.
Улицкая: - Нет. Я думаю, что все это нам предстоит пронаблюдать в течение ближайшего года, двух лет. Ну, одни люди более боязливые, и их страх сразу сковывает, другие — менее. Кроме того, я все-таки общаюсь еще с моими друзьями-врачами, и это совершенно отдельная песня, это люди, которые стоят на передовой позиции, которые с этим реально борются. И это всё совершенно разное типологическое поведение. Здесь есть место и для мужества, и для трусости, и для невероятного величия, характеров, и проявляются какие-то качества и довольно неприятные. Это всё мы пронаблюдаем, а анализ этих событий мы будем делать немножко погодя, когда этот цикл завершится, и мы сможем об этом подумать. Я вообще думаю медленно, поэтому все мои открытия интеллектуального и художественного характера всегда несколько запоздалые. В этом моя большая профессиональная проблема. Нас ждут большие открытия, когда мы сможем это трезво проанализировать. Мардан: - Людмила Евгеньевна, вы как биолог скажите, оно правда закончится через год-два или это некая новая реальность, которую мы просто еще не успели осознать? Улицкая: - Как биолог, получивший свое генетическое образование 50 лет назад… Вы же понимаете, что за эти 50 лет биология продвинулась невероятно. Так вот, исходя из тех базовых моих знаний, которые сегодня принадлежат знанию 8-классника, я могу сказать следующее. Обычно происходящие мутации ослабляют микроорганизм, крайне редко они его усиливают. Поэтому будем надеяться на то, что природа по этому пути пойдет. Мне самой, честно говоря, это непонятно. Потому что по логике такого мутагенеза, в принципе мутации обычно ослабляют микроорганизмы. В этом не то что обыватели вроде меня, в этом еще и ученые не разобрались. Мардан: - Мы коснулись вроде бы как близкой вам биологической темы пандемии. Но я бы хотел обсудить ее в таком экзистенциальном контексте, как Камю чуму описывал. Переживая эти бесконечные, часто, казалось, дурацкие ограничения, мы вдруг осознали несколько вещей. Мы стали переосмысливать образование. Оно вдруг стало удаленным. И фигура учителя на глазах стала приобретать исходный античный характер. Некоторые оценили, что такое личная свобода. Когда вроде бы и охранника у тебя под дверью нет, а ты заперт в четырех стенах. Цифровой концлагерь существует или нет? Он нам грозит или нет? Улицкая: - Как бы мы к этому ни относились, но мы все к этому двигаемся. По-видимому, это какой-то цивилизационный момент, общий для всех стран. Причем чем более страна развита, тем ближе она к тому, что вы условно называете цифровым концлагерем. В принципе, это система слежения за гражданами. Причем, что самое забавное, это самое слежение имеет в большой степени экономический смысл, а далеко не идеологический или политический. Я думаю, что гораздо больше интересует сегодня тех, кто наши данные просматривает, что мы хотим купить, чего мы не хотим купить, куда мы хотим поехать, на что мы хотим потратить деньги, на что не хотим потратить деньги. Время, когда идеология диктовала главные законы существования, по-моему, от нас отдалилось. Сегодня мы немножко из этого выходим. По крайней мере, мне так кажется. Мардан: - Вы думаете, мир идеологии уже не вернется? Улицкая: - К вашему второму вопросу. Чем будет фундаментальнее образование, чем будут лучше учителя, чем будет самостоятельней молодежь, тем труднее будет охомутать всех. Охомутать во всех отношениях. И в отношении интеллектуальном — тоже. Все-таки я прожила значительную часть жизни в советской стране, в советское время, с собраниями. Правда, партсобрания меня не касались, но были профсоюзные собрания. Это смехотворная, унизительная, кошмарная пародия на демократию, мы ее все прошли и очень хорошо знаем. И очень бы не хотелось к этому возвращаться. И я надеюсь, что именно образование и знание истории будут гарантией того, что мы к этому не вернемся. Так хотелось бы. Мардан: - Посмотрите, Соединенные Штаты к этому возвращаются просто на глазах. Они сносят памятники, они буквально переписывают историю, они отвергают имена людей, на которых эта страна и вообще западная демократия была построена. Я не то чтобы даже полемизирую с вами, а просто я вижу там реальную угрозу, которая буквально стоит на пороге. Но она у нас своя, а у нас просто опыт немножко другой. Вот эта левая идеология может в Россию проникнуть? Улицкая: - Дело в том, что я-то считаю, что вот сама эта пара, эти термины — левая, правая, - они сегодня дико устарели. Сегодня какие должны быть измерения? По части сноса памятников мы сто очков можем дать любой Америке. И это, прежде всего, торжество малообразованных людей. Это неуважение к истории. Это незнание истории. Поэтому я думаю, что это, скорее, свидетельство цивилизационного некоторого падения. Думаю, что сто лет тому назад государства были пообразованнее. И государственные машины были покультурнее. Потому что то, что сегодня мы видим во власти, те, кто ее реализуют, те, кто ее выстраивают, те, кто придумывают законы, это на самом деле люди очень низкого образовательного и интеллектуального уровня. И это, надо сказать, во всем мире так. Это не исключительно российская ситуация. Это какой-то общемировой тренд. Почему — не знаю. Но такое впечатление, что и итальянское правительство несоизмеримо с предшествующими руководителями страны. И во многих странах я отмечаю какое-то падение культурного уровня руководителей. Мардан: - А в чем может быть причина? Может быть, общая демократизация, исчезновение аристократии духа как таковой? Улицкая: - Да, да. Я тоже об этом думаю. Это отрицательные стороны демократии. Потому что демократия, конечно, хороша, но у нее есть свои болезни. И главная болезнь демократии в том, что она легко превращается в то, что называлось в античном мире — охлократия, то есть власть толпы. Не граждан, потому что все-таки изначально демократия — это была довольно узкая структура. Потому что граждан в стране было гораздо меньше, чем жителей. Далеко не все жители страны имели статус гражданина. Надо было этот статус еще получить. Об этом часто забывают. Потому что греческая демократия — это совсем не то, что стали понимать под демократией в начале ХХ века. Мардан: - У вас, в отличие от абсолютного большинства ваших коллег по писательскому цеху, блистательное настоящее образование. Вы закончили биологический факультет. Вы биолог-генетик. Я хорошо знаю ваши биографию. Большинство наших слушателей знает, что вы работали по профессии, потом у вас был перерыв. И потом вы ушли в писательство. Тем не менее, и диплом, и знания у вас есть, они никуда не денутся. А молодежь сейчас не стремится к знаниям. Знания девальвированы. По-моему, от этой пресловутой удаленки мало кто страдает. Знания остаются ценностью? Или это тоже осталось в ХХ веке? Улицкая: - Это безумно важный, сложный, интересный вопрос. Дело в том, что удаленка — это наше будущее. Потому что я думаю, что вот этот опыт, который сейчас проходит все человечество, обучение через компьютер, через посредничество техническое, он никуда не уйдет.
А существует это в других языках, это соотношение понятий и, соответственно, слов? По-английски воля — это will. И есть свобода. Они гораздо более сильно разведены, как мне представляется. Там воля в смысле… — Желания. Вот, наверное, в этом и есть какой-то ответ. Потому что в нашей ментальности той культуры, в которой мы присутствуем, воля и свобода между собой не очень разделились. Потому что у воли… Мы ее немножко путаем. Я хочу — воля. И свобода — это достоинство человека, который понимает, что его свобода кончается там, где начинается свобода другого. Я думаю, что этот феномен, следует заходить к нему именно со стороны филологической. И высветятся какие-то оттенки. Понимаете, ведь не на все вопросы я могу дать ответы и я не под это заточена вообще, чтобы давать ответы на вопросы. Моя проблематика другая. Я вижу проблему, я ее обхожу со всех сторон, думаю, как, а так, а так, а так? И если я приглашаю и, собственно, я это и делаю всегда , я приглашаю в книгах своих подумать вместе со мной об этом. И, в общем, рецептов я не выдаю никогда. А вы ставите задачу? И задача моя — из нее выйти, пройти этот путь к какой-то точке выхода. Я не всегда знаю точно, где она, но приблизительно знаю. И, скажем, для меня «Казус Кукоцкого» — это была тема границы, границы жизни и смерти, границы здоровья и нездоровья. И я по ней прошла столько, сколько я смогла. И два треугольника любовных, банальных, как они разрешаются в поколении старшем, и как они разрешаются в поколении сегодняшнем. Конкретный случай — это никакого общего решения. Да, есть, конечно, задачи, которые там разрешаешь. Но я повторяю, я ни одной не разрешила, я только обмяла материал, в этой теме пожила, пригласила туда. Очень даже. Я как раз буквально… — Можно об этом говорить? С удовольствием, потому что я еще не совсем вынырнула, еще полна. Дело в том, что у меня был маленький-маленький сборничек рассказов, самых первых моих рассказов, который назывался «Детство 49». Там шесть рассказов о послевоенном детстве. Эта книжечка сейчас второй раз уже вышла, переиздание было. И был издательский проект «После Великой победы», а книжка, которая выйдет в обозримое время, будет называться «Детство 45-53». Это письма людей, переживших послевоенное детство. Это письма моих ровесников, людей чуть меня старше, их детей, которые вспоминают о рассказах, и даже их внуков. Самому старшему корреспонденту — 93, самому младшему — 12. Это их письма, я их собрала. Я — составитель этого сборника. Они написаны, поскольку был конкурс, и люди написали на конкурс. После выхода моей книжки был объявлен. В октябре был дедлайн. Там больше тысячи писем пришло. И это фантастически интересная книжка. Она получилась… Просто я, во-первых, не ожидала, что это будет такая работа, при которой я сделала открытие. Например, все акценты переместились. Мои акценты. Удивительно теплое и любовное отношение к этому времени, как было хорошо. Вспоминают все с любовью и с теплотой. И при этом они пишут такие чудовищные вещи… И как это совмещается между собой? Кроме того, еще одна поразительная вещь — какой потрясающий народ, сколько благородства, сколько великодушия. Какая это роскошь просто невероятная и какая сволочная власть, и как человек, как только он делается сторожем… Этот же человек, как только он делается сторожем, и в руки его вот столько власти попадает, как он преображается. И это противоречие между качеством людей и качеством тех же самых людей, когда они оказываются обличены небольшой властью. Это мое открытие. Пока я все это составляла, вот несколько вещей, меня совершенно поразивших. Вообще книжка потрясающе интересная. Я ее собрала. Я разделила на главы. И писала я только ключики, как читать, некоторый путеводитель. Потрясающе получилось. Как-то вы сказали, что Шариков так и не полюбил Преображенского и не полюбит никогда, и не пустит его никогда. Надо ли это так понимать, что, на самом деле, скажем, мы с вами проиграли Шарикову? Всегда профессор Преображенский проигрывает Шарикову. Но дело в том, что он отличается от Шарикова тем, что он будет до конца профессором Преображенским. Побежденным он не будет. Он будет проигрывать, но побежденным он не будет, потому что он до конца ведет свою линию. И в этом смысле я думаю, что ничего не остается, как, понимая, что надежды на выигрыш нет, тем не менее, все-таки, культуру надо каким-то образом защищать — это самое ценное, что создало человечество. Он сказал, что сталинизм — это воплощение ожиданий народа. Никакого сталинизма бы не было. Сталин мог быть. Но если бы народ не ждал этого как манны небесной, условно говоря, не было бы никакого сталинизма. Как вы думаете, это так? Все-таки, у нас в стране очень давняя традиция власти сильной. И это уважение к власти, преклонение перед властью, служение власти. Государев муж — это очень почтенный эпитет. То есть не принадлежность себе, а быть служебным человеком. Такова традиция. И даже порой она очень бывает и хороша, когда человек ставит идею служения выше, чем идею развлечения, скажем, житейского. Но идея сильной власти — она в современном мире абсолютно себя исчерпала, потому что сегодня это тонтон-макуты, это жестокие тоталитарные государства и правления. В сегодняшнем мире этого быть не может. Так мне представляется. Откуда берется это? Это имперский миф, который не разрушен, который очень глубоко укоренен в сознании. И Советский Союз очень удачно заменял его. Он и был империей. И эта трехсотлетняя реальная сильная империя создала определенный человеческий психотип с ощущением собственного превосходства, силы, силы государственной и моей, как члена этого сообщества. Мир категорически поменялся, имперские времена закончены. Планета маленькая. Сегодня империй быть не может. Есть другие формы борьбы — они очень интересны. Мы впадем в область экономики, в которой я ничего не понимаю и боюсь ее, потому что другое устройство. Сегодня уже реально правление планетарное. Это уже реально. И миром правят деньги и ничто другое. Это довольно отвратительно, но ничего нового пока не придумали. Поэтому империя нашего государства, которое по всем параметрам скатилось к глубоко провинциальным… У нас, может быть, прекрасный балет. Но, понимаете, сегодня никакой… Империя несла культуру. И у империи были свои некоторые достоинства, потому что она интегрировала человечество и несла культуру. А сегодняшняя империя наша вряд ли какую культуру сможет нести. И от этого, конечно, надо избавляться. Надо быть равным государством среди равных партнеров. И это требует полного переформатирования мышления, потому что мы до сих пор живем, конечно, в большой степени по советским клише и они сегодня очень вредны. И они укрепляются. Эта идея воскрешенного Сталина — она сегодня, конечно, прискорбна безумно, потому что мы отбрасываем себя в совершенно провинциальную какую-то область. Это очень обидно. Значит, живу здесь давно. Много ездил по стране, еще когда был студентом. Да и вообще. И много где бывал, и разговаривал с тысячами людей, наверное. И могу сказать вам, что я никогда не встречал такого уровня агрессивности, нетолерантности, расизма, шовинизма, какой я встречаю сегодня. И я не очень понимаю, почему это так. Уже пять лет как я пытаюсь чуть-чуть расцарапать эту ситуацию. Мы выпускаем книжки для подростков, серию «Другой, другие, о других» по культурной антропологии — как едят, как пьют, как одеваются, как рожают, как воспитывают детей. Последняя книжка, не сделанная еще, но она у меня в компьютере лежит, «Агрессия». Не выпущена еще «Праздники». Отсутствие культуры всегда повышает уровень ксенофобии. Чем более культурный человек, тем менее он подвержен этому пороку. И агрессия, которую мы постоянно наблюдаем, на самом деле, имеет очень глубокие антикультурные корни. Не знают. У меня замечательный есть один библиотекарь, который, получив книжку о еде… Потому что еда — это тоже то, что людей разъединяет, на самом деле.
Календарно мы уже довольно долго живем в XXI столетии, но чувствуется, что мы застряли в прошлом веке. У Вас нет такого ощущения? Переход в новое время не календарный, в разных странах и в разных сферах он происходит с разной скоростью. В исламском мире, к примеру, сейчас идет 1438-й. Это вполне соответствует технологическому и психологическому уровню этой цивилизации. У нас 2017 на календаре, но по многим показателям мы от быстро летящего времени отстаем. Современная наука вне всякого сомнения улетела в будущее, к сожалению, не в нашей стране. В России ХХI века было несколько крупных культурных прорывов, например, фильм «Фауст» Александра Сокурова — это сообщение всему человечеству: зло, которое производит сегодня человек, намного превосходит то зло, которое в прежние века ассоциировалось с инфернальным злом Сатаны, и сегодня Мефистофель оказывается побежден тем злом, которое в себе накопил человек. Каждый человек живет в том времени, которое он себе выбирает. Я ощущаю, что я этого порога в ХХI век не перешагнула, я живу в прошлом, честно говоря, я и с ним еще не разобралась. И пока мы не разберемся с прошлым, трудно себе представить, как мы будем жить в «новом» времени. Вас нет на фейсбуке. Как Вы относитесь к феномену социальных сетей и их влиянию на современный мир? Вот этом как раз и есть новая реальность, и я не спешу в ней присутствовать. Информационный поток мне кажется слишком напряженным, мощным, и меня он просто сносит. Я стараюсь скорее ограничить его, чем в него войти. Социальные сети — новая реальность жизни, новый механизм коммуникации. Они, может быть, лучше всего описывают новую цивилизацию — нравится нам это или не нравится. В эссе «Своя комната» Вирджиния Вулф пишет: «У каждой женщины, если она собирается писать, должны быть средства и своя комната». А что, по Вашему мнению, нужно современной женщине, чтобы стать писательницей? У каждой женщины, даже если она не собирается писать, должна быть своя комната. И средства для существования нужны каждой женщине и каждому мужчине, даже если они не собираются писать.
«На помойку!» Народ возмущен Сорокиным и Улицкой за денежную поддержку ВСУ
Я думаю, очень полезно смотреть, как изменилась за XX век вся эта гендерная история. Хотя глобально две важные стратегии по-прежнему живы и правят миром. Вторая — в русле маховика индустрии красоты. Она направлена на то, чтобы женщина выглядела все более и более сексуально привлекательной, зовущей — взять хотя бы то, сколько женщины тратят денег, сил и времени на косметику, одевание, белье; я тут видела бюстгальтеры за полторы тысячи евро, прямо обалдела. Согласно этой стратегии, максимально продемонстрировавшая себя женщина — косметика, отсутствие одежд — как будто говорит: вы на меня обратите внимание, а я уж сама выберу, кто мне из вас понравится. Эти две стратегии абсолютно противоречат друг другу. Но кажется, победила та, при которой женщина — выбирает. Ведь выбирает она, по сути, из тех, кто выбрал ее. Но все это прекрасно сочетается: с одной стороны феминистки суровы и жаждут равноправия, с другой — им хочется быть выбранными.
Здесь масса дико смешных вещей, но вот тебе актуальная проблема культурной антропологии: как в этих новых обстоятельствах растить детей, девочек, например? Как их ориентировать? Покупать им белорозовые платьица или спортивные костюмы? Кроссовки или лакированные туфельки? Например, мою внучку Марьяну ее мама всегда наряжала очень по-девчачьи, но теперь она подросла и я вижу, как сама она выбирает моду, исключающую половую или сексуальную маркировку: джинсы, кроссовки. Да и мы все вокруг стали носить одинаковые куртки с капюшонами. Если и есть отличие — так в том, на какую сторону пуговицы застегиваются. Я так и одеваюсь.
Мама моя приходила в ужас, когда я надевала свою кожаную мини-юбку, сверху — купленную в комиссионном магазине защитного цвета армейскую американскую рубашку, подпоясывалась и вставала на 15-сантиметровые шпильки. Я считала, что очень круто одета. Я шла по улице и на меня оборачивались, но мама хваталась за голову. А потом как-то все утихло. Я очень спокойно теперь одеваюсь, хотя и не надеваю на себя ничего случайного. И есть, разумеется, вещи, которые я не надену никогда. Я пару раз его надела, очень была собой довольна, а потом — повесила в шкаф и оно провисело до тех пор, пока я не отдала его какой-то более молодой или более озабоченной нарядами подружке. Меня лет 20 тому назад впервые в жизни пригласили на прием во французское посольство.
И все мои подруги забегали: кто-то несет туфли, кто-то — брошку, колготки какие-то суперские. Мой муж смотрит на всю эту суету и говорит: «Люся, это они должны одеваться, те, для которых написан дресс-код. А мы — художники. Мы можем ходить в том, в чем нам хочется». Андрей, конечно, гений. Эта фраза меня раз и навсегда освободила от идеи, что я надену то, что мне не нравится вместо того, в чем мне удобно и комфортно. Маленькое черное платье? Да никогда в жизни!
И меня это и не волнует, и не беспокоит. Идея всеобщего политкорректного равенства, которая во всей этой истории постоянно вылезает, мои скромные шансы совершенно уничтожила: русскоязычной женщине-писательнице Нобелевскую премию уже дали, это была Светлана Алексиевич. И я ее от души поздравила. Ее награда полностью избавила меня от беспокойства и я, наконец, смогла освободившись от некоторой нервозности — все время ведь протекала какая-то информация и я знала, что где-то там в каких-то списках моя фамилия фигурировала — выдохнуть. Но ты понимаешь еще в чем штука, весь мир — это повсюду, не только в России — совершенно неправильно оценивает значение Нобелевской премии в области литературы. Когда эту премию получила Алексиевич, то в России писатели просто попадали в обморок и впали в негодование: «Как это так! Ей дали, а Набокову не дали! То есть, эта премия за идеалы человечества, она не про литературу, строго говоря.
В отличие, например, от Букеровской английской премии — вот она про литературу. И список букеровских лауреатов — это всегда совершенно точно литературный факт. Хотя и там есть нюансы: гораздо важнее попасть в шорт-лист, чем получить первую премию. Но когда речь заходит о первом месте, начинаются колоссальные интриги. Так в Англии, так и у нас. И то, что я трижды была в шорт-листе русского Букера, для меня гораздо ценнее, чем то, что однажды я ее получила. Мне дали ее лет пятнадцать тому назад, когда на стенах Будапешта еще были видны шрамы от выстрелов, сделанных во время подавления восстания 56-го года. Но город дал мне — русскому еврею — свою премию.
Для меня это значило полную победу культуры над политикой. А у самой меня складывается грустное ощущение, что я не догоняю. Но, на самом деле, все упирается в то, что в жизни каждого из нас всегда есть задача. Иногда мы не отдаем себе отчёт в том, в чем она состоит. Но чаще начинаем отвечать прежде, чем успеваем понять и принять этот вызов. В моем случае, я совершенно точно знаю, что написала все свои большие книги. Я его придумала, он висит где-то в воздухе, но напишет его уже кто-нибудь другой, не я. Мне 75 лет, времени объективно мало.
Это не половина жизни у меня впереди, и не треть, а маленький кусочек остался. Поэтому я хотела бы какие-то маленькие задания себе давать и — даю, и выполняю. Я очень радуюсь. Мне по-прежнему интересно и нравится работать. Но роман — это четыре года ты ни о чем другом думать не можешь — и во сне думаешь. Наяву разговариваешь с кем-то абсолютно о других вещах и все равно об этом думаешь. Он тебя съедает полностью. Я не умею по-другому работать.
Другие — могут. Например, Борис Акунин в ответ на вопрос как он работает, недавно гениально ответил: два часа утром. Я, конечно, не поверила: за два часа просто нельзя столько произвести. Но вообще, какая должна быть внутренняя дисциплина, чтобы со всем своим творческим вдохновением в два часа уложиться?! Значит — решила я — во все остальное время он думает! А у меня, видимо, просто меньше мощности, я так не могу. Когда я пишу большую книжку, я там с потрохами, целиком, а в жизни меня нет. Хорошо, если этого люди не замечают, потому что я, находясь физически с ними, вообще-то отсутствую.
А отсутствовать я больше не хочу, хочу посмотреть по сторонам, порадоваться жизни, сколько осталось. Это «радование» ко мне не так уж давно пришло: я в молодые годы была большой мизантроп, мне всё не нравилось, все не нравились, и только с годами, благодаря отчасти раку, который я пережила и, слава богу, выскочила, у меня сейчас совершенно изменилось отношение к проживанию дня, минуты, часа. И радость от этого проживания. И я должна была это сделать. Потому что при полном ощущении, что ничего сделать нельзя, есть еще ощущение, что ничего не делать хуже. Вот и полезла. Ничего особенного не произошло: Пушкинское метро от меня в 10 минутах, доехала, постояла 15-20 минут, это имело абсолютно нулевой эффект. Даже интересно, до какой степени прохожие не обращали внимания на эту маленькую группку старых придурков.
Покрепче духом, в том числе? Просто так сложилось конкретно в этот раз. Во мне нет никакого ворчания, мне нравится и ваше поколение и те два, что за вами выросли. Самое существенное — мы, в нашем поколении, друг без друга просто не выживали. Жизнь была так устроена, что для того, чтобы пойти к врачу, надо было попросить подружку с посидеть с ребенком. Для того, чтобы достать билет в Ленинград, надо было позвонить двоюродной сестре твоей знакомой, чтобы она тебе билет купила. Быт был чрезвычайно сложен: я приходила в мясную лавку в подвал, где у меня был знакомый мясник, и всегда покупала шесть кусков мяса: Раде, Наташе, Тане, Диане, Ире, — потому что я не каждый день туда ходила, да и ни черта не было. Эти шесть кусков мяса я притаскивала домой, и дальше шла раздача.
Социальность была гораздо выше, чем сейчас.
Расположение отличное: вторая линия Ленинградского проспекта, вокруг скверы, рядом Ходынское поле, Петровский парк и стадион, рукой подать до Садового кольца. Общая стоимость недвижимости — до 150 млн рублей. ЖСК "Советский писатель" на улице Красноармейской. Его персональные выставки проводили и Третьяковская галерея, и Русский музей. Есть эксперты, которые поют ему оды.
Среди самых пылких воздыхателей его таланта — искусствовед Галина Ельшевская, в 2014 году подписавшая петицию, где возвращение Крыма в Россию осуждалось и называлось "вторжением". Большинству россиян искусство Красулина непонятно. В блогосфере над ним посмеиваются. Особенно достаётся серии из 20 написанных им полотен с изображением... Табуретки Красулина.
Комментируя сообщения о «преследовании» артистов, которые поддерживают террористический киевский режим, в Министерстве иностранных дел России заявили, что всех, кто его поддерживает, нужно судить. Ранее «ФедералПресс» писал, что грозит правнучке Чкалова за призывы нанести ядерный удар по Москве. По словам юриста, ее действия могут быть расценены как призывы к терроризму. Фото: unsplash.
Табуретки Красулина. Также у него есть скромная двушка в Пушкино до 8 млн рублей. Входил, например, в совет директоров АО "Международный центр" строительное предприятие бизнесмена Руслана Байсарова, имеющего сына от Кристины Орбакайте. У него есть гражданство США. Каких взглядов придерживается — неизвестно, но, когда развернулась специальная военная операция, эмигрировал в Израиль. У братьев остаётся приличная недвижимость в Москве: четырёхкомнатная квартира в сталинке на Ленинградском проспекте около 50 млн рублей и хоромы в объекте культурного наследия в отреставрированном доходном доме Блиновых в Старосадском переулке около 60 млн. Старший брат в своё время купил почти полгектара земли в подмосковной деревне Рахново это престижное Новорижское направление, территория заповедника "Завидово". Сейчас там посёлок с коттеджами из бруса в скандинавском стиле оценивают до 45 млн рублей. Также Алексей Евгеньев занимал жилплощадь в одной из самых помпезных сталинок столицы на Новинском бульваре стоимость составляет до 50 млн рублей. Сталинка на Новинском бульваре.
Людмила Улицкая: «Перебить друг друга – ума много не надо»
Читайте последние новости на тему улицкая в ленте новостей на сайте Аргументы недели. Читайте последние новости на тему в ленте новостей на сайте Радио Sputnik. Людмила Улицкая родилась в годы Великой Отечественной, в башкирской эвакуации, но почти всю жизнь прожила в Москве. Живущий, как и Улицкая, сейчас в Берлине Андрей Шашков поговорил с живым классиком о том, почему она уехала именно сюда, чего ей больше всего не хватает из прошлой, московской жизни и как она переживает новости последних месяцев. последние новости на сегодня, февраль 2024 | STARHIT. Писательница Людмила Улицкая охотно дает интервью и высказывается по разным вопросам, но беседа с автором и ведущим передачи "Детский недетский вопрос" (полный вариант доступен на. Издательство АСТ приостановило выплаты по всем договорам писательнице Людмиле Улицкой после ее заявлений о переводе средств на Украину. Известную писательницу Людмилу Улицкую не нужно пускать в Россию, а также издавать ее произведения в связи с ее последними высказываниями.
«На помойку!» Народ возмущен Сорокиным и Улицкой за денежную поддержку ВСУ
Себя Людмила Улицкая* идентифицирует как еврейку, принявшую христианство, о чём неоднократно повторяла в интервью. Читайте последние новости на тему в ленте новостей на сайте Радио Sputnik. Издательство АСТ приостановило выплаты по всем договорам писательнице Людмиле Улицкой после ее заявлений о переводе средств на Украину.
В пандемию мы оказались в неизвестном
- «Пишите семейную историю!»
- Забыла свою жизнь
- «Воевать и убивать»: Писательница Улицкая призналась в ненависти к России
- Людмила Улицкая в разговоре с пранкерами оскорбила российских добровольцев на СВО
Остаться человеком
Писательница Людмила Улицкая, уехавшая из России в Германию после начала вооруженного конфликта на Украине, стала гостьей программы RTVI "Хроники нового мира". Улицкую лишили звания почетного профессора 30 августа 2023 года. Семейная летопись, разговоры о России и переоцененный роман «Мастер и Маргарита»: Людмила Улицкая в новой книге о том, что нас ждет завтра.
Людмила Улицкая: О блокадниках, феномене советского человека и русском космизме
| Издательство АСТ приостановило выплаты Улицкой после ее признания в финансировании ВСУ | О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам Условия использования Конфиденциальность Правила и безопасность Как работает YouTube Тестирование новых функций. |
| Издательство АСТ приостановило выплаты Улицкой после ее признания в финансировании ВСУ | Позже в своих интервью Людмила Улицкая будет называть развод сильным поступком, который определил ее жизнь. |
Казус писателя: На что будет жить Улицкая после того, как лишилась гонораров за поддержку Украины
| Казус Улицкой | Интервью Улицкой до степени смешения похоже на откровения народной артистки России Лии Ахеджаковой, которая в последнее время стала ярой русофобкой. |
| Провокатор со стажем Улицкая снова «не ожидала» российской реакции | Вечерняя Москва. |