Новости а зори здесь тихие автор

Борис Васильев А зори здесь тихие Серия «100 главных книг» В оформлении переплета использованы фотографии: Анатолий Гаранин, Олег Кнорринг, С. Альперин, Ярославцев / РИА Новости; Архив РИА Новости Фотография снайпера Розы Шаниной на корешке. Круглосуточные новости Екатеринбурга

Литература. 9 класс

Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за три дня не прибыло ни одного человека. Фронт перетряси, и то — сомневаюсь... Опасения его, однако, оказались необоснованными, так как уже утром хозяйка сообщила, что зенитчики прибыли. В тоне ее звучало что-то вредное, но старшина со сна не разобрался, а спросил о том, что тревожило: — С командиром прибыли? И оторопел: перед домом стояли две шеренги сонных девчат. Старшина было решил, что спросонок ему померещилось, поморгал, но гимнастерки на бойцах по-прежнему бойко торчали в местах, солдатским уставом не предусмотренных, а из-под пилоток нахально лезли кудри всех цветов и фасонов. Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали доски, держали, где велел, и трещали как со...

Нет, не оправдание. На зорьке разбужу. Какой там, к лешему, сон! Даже холода комендант не чувствовал, даром, что в одной гимнастерке… — Погоди ты со сном, Осянина. Будет мне, понимаешь, вечный сон, ежели фрицев проворонил. Люди же они. Сами говорили, что Синюхина гряда — единственный удобный проход к железной дороге. А до нее им… — Погоди, Осянина, погоди! Полста верст, это точно, даже больше.

Да по незнакомой местности. Да каждого куста пугаясь… А? Так мыслю? В буреломе где-нито. И спать будут до солнышка. А с солнышком… А? Рита улыбнулась. И опять посмотрела, как бабы на ребятню смотрят. Я разбужу.

Правильно подсказала: отдыхать должны. И ты ступай, Рита. Гудят с непривычки небось? Но старшина все-таки уговорил ее, и Рита легла тут же, на будущей передовой, на лапнике, что Лиза Бричкина для себя заготовила. Укрылась шинелью, думала передремать до зари и — заснула. Крепко, без снов, как провалилась. А проснулась, когда старшина за шинель потянул: — Что? Рита сбросила шинель, одернула юбку, вскочила. Солнце уже оторвалось от горизонта, зарозовели скалы.

Выглянула: над дальним лесом с криком перелетали птицы. Значит, идет кто-то, беспокоит их. Не иначе — гости. Крой, Осянина, подымай бойцов. Но скрытно, чтоб ни-ни!.. Рита убежала. Старшина залег на свое место — впереди и повыше остальных. Проверил наган, дослал патрон в винтовку. Шарил биноклем по освещенной низким солнцем лесной опушке.

Сороки кружили над кустами. Громко трещали, перещелкивались. Подтянулись бойцы. Молча разошлись по местам, залегли. Гурвич к нему подобралась. Как там Четвертак этот? Будить не стали. Будь рядом, для связи. Только не высовывайся.

Сороки подлетали все ближе и ближе, кое-где уже вздрагивали верхушки кустов, и Федоту Евграфычу показалось даже, будто хрустнул валежник под тяжелой ногой идущего. А потом вроде замерло все и сороки вроде как-то успокоились, но старшина знал, что на самой опушке, в кустах, сидят люди. Сидят, вглядываясь в озерные берега, в лес на той стороне, в гряду, через которую лежал их путь и где укрывался сейчас и он сам, и его румяные со сна бойцы. Наступила та таинственная минута, когда одно событие переходит в другое, когда причина сменяется следствием, когда рождается случай. В обычной жизни человек никогда не замечает ее, но на войне, где нервы напряжены до предела, где на первый жизненный срез снова выходит первобытный смысл существования — уцелеть, — минута эта делается реальной, физически ощутимой и длинной до бесконечности. Колыхнулись далекие кусты, и на опушку осторожно выскользнули двое. Они были в пятнистых серо-зеленых накидках, но солнце светило им прямо в лица, и комендант отчетливо видел каждое их движение. Держа пальцы на спусках автоматов, пригнувшись, легким кошачьим шагом они двинулись к озеру… Но Васков уже не глядел на них. Не глядел, потому что кусты за их спинами продолжали колыхаться, и оттуда, из глубины, все выходили и выходили серо-зеленые фигуры с автоматами на изготовку.

Шестнадцать… Замерли кусты. С далеким криком отлетали сороки. Шестнадцать диверсантов, озираясь, медленно шли берегом к Синюхиной гряде… 6 Всю свою жизнь Федот Евграфыч выполнял приказания. Выполнял буквально, быстро и с удовольствием, ибо именно в этом пунктуальном исполнении чужой воли видел смысл собственного существования. Как исполнителя его ценило начальство, а большего от него и не требовалось. Он был передаточной шестерней огромного, заботливо отлаженного механизма: вертелся и вертел других, не заботясь о том, откуда началось это вращение, куда направлено и чем заканчивается. А немцы медленно и неуклонно шли берегом Вопь-озера, шли прямо на него и на его бойцов, что лежали сейчас за камнями, прижав, как велено, тугие щеки к холодным прикладам винтовок. Осяниной скажешь, чтоб немедля бойцов на запасную позицию отводила. Скрытно чтоб, скрытно!..

Стой, куда ты? Бричкину ко мне пришлешь. Ползком, товарищ переводчик. Теперь покуда что ползком жить будем. Гурвич уползла, старательно виляя между камней. Комендант хотел что-то придумать, что-то немедленно решить, но в голове было отчаянно пусто, и только одно, годами воспитанное желание назойливо тревожило: доложить. Сейчас же, сию же секунду доложить по команде, что обстановка изменилась, что своими силами ему уже не заслонить ни Кировской железной дороги, ни канала имени товарища Сталина. Отряд его начал отход: где-то брякнула винтовка, где-то сорвался камень. Звуки эти физически отдавались в нем, и, хотя немцы были еще далеко и ничего не могли слышать, Федот Евграфыч переживал самый настоящий страх.

Эх, пулемет бы сейчас с полным диском и толковым вторым номером! Даже бы и не «дегтярь» — автоматов бы тройку да к ним мужиков посноровистей… Но не было у него ни пулеметов, ни мужиков, а была пятерка смешливых девчат да по пять обойм на винтовку. Глянул в близкие, донельзя растопыренные глаза, подмигнул: — Веселей дыши, Бричкина. Это ж даже лучше, что шестнадцать их, поняла? Почему шестнадцать диверсантов лучше, чем два, старшина объяснять не стал, но Лиза согласно покивала и неуверенно улыбнулась. Пройдешь его, опушкой держи вдоль озера. Оттуда иди к протоке. Напрямик, там не собьешься. Главное дело — болото, поняла?

Бродок узкий, влево-вправо трясина. Ориентир — береза. От березы — прямо на две сосны, что на острове. С островка целься на обгорелый пень, с которого я в топь сигал. Точно на него цель: он хорошо виден. Мы тут фрицев покружим маленько, но долго не продержимся, сама понимаешь. Налегке дуй. Побежала я. Лиза молча покивала, отодвинулась.

Прислонила винтовку к камню, стала патронташ с ремня снимать, все время ожидаючи поглядывая на старшину. Но Васков смотрел на немцев и так и не увидел ее растревоженных глаз. Лиза осторожно вздохнула, затянула потуже ремень и, пригнувшись, побежала к сосняку, чуть приволакивая ноги, как это делают все женщины на свете. Диверсанты были совсем уже близко — можно разглядеть лица, — а Федот Евграфыч, распластавшись, все еще лежал на камнях. Кося глазом на немцев, он смотрел на сосновый лесок, что начинался от гряды и тянулся к опушке. Дважды там качнулись вершинки, но качнулись легко, словно птицей задетые, и он подумал, что правильно поступил, послав именно Лизу Бричкину. Удостоверившись, что диверсанты не заметили связного, старшина поставил винтовку на предохранитель и спустился за камень. Здесь он подхватил оставленное Лизой оружие и прямиком побежал назад, шестым чувством угадывая, куда ставить ногу, чтобы не слышно было топота. Бросились, как воробьи на коноплю, даже Четвертак из-под шинели вынырнула.

Непорядок, конечно: следовало прикрикнуть, скомандовать, Осяниной указать, что караула не выставила. Он уж и рот раскрыл, и брови по-командирски сдвинул, а как в глаза их напряженные заглянул, так и сказал, будто в бригадном стане: — Плохо, девчата, дело. Хотел на камень сесть, да Гурвич вдруг задержала, быстро шинельку свою подсунула. Он кивнул ей благодарно, сел, кисет достал. Они рядком перед ним устроились, молча следили, как он цигарку сворачивает. Васков глянул на Четвертак. В лоб такую не остановишь. И не остановить тоже нельзя, а будут они здесь часа через три, так надо считать. Осянина с Комельковой переглянулись.

Гурвич юбку на коленке разглаживала, а Четвертак на него во все глаза смотрела, не моргая. Комендант сейчас все замечал, все видел и слышал, хоть и просто курил, цигарку свою разглядывая. А до ночи, ежели в бой ввяжемся, нам не продержаться. Ни на какой позиции не продержаться, потому как у них шестнадцать автоматов. Закружить надо, вокруг Легонтова озера направить, в обход. А как? Просто боем — не удержимся. Вот и выкладывайте соображения. Больше всего старшина боялся, что поймут они его растерянность.

Учуют, нутром своим таинственным учуют и — все тогда. Кончилось превосходство его, кончилась командирская воля, а с нею и доверие к нему. Поэтому он нарочно спокойно говорил, просто, негромко, поэтому и курил так, будто на завалинку к соседям присел. А сам думал, думал, ворочал тяжелыми мозгами, обсасывал все возможности. Для начала он бойцам позавтракать велел. Они возмутились было, но он одернул и сало из мешка вытащил. Неизвестно, что на них больше подействовало — сало или команда, а только жевать начали бодро. А Федот Евграфыч пожалел, что сгоряча Лизу Бричкину натощак в такую даль отправил. После завтрака комендант старательно побрился холодной водой.

Бритва у него еще отцовская была, самокалочка, — мечта, а не бритва, но все-таки в двух местах он порезался. Залепил порезы газетой, да Комелькова из вещмешка пузырек с одеколоном достала и сама ему эти порезы прижгла. Все-то он делал спокойно, неторопливо, но время шло, и мысли в его голове шарахались, как мальки на мелководье. Никак он собрать их не мог и все жалел, что нельзя топор взять да порубить дровишек: глядишь, и улеглось бы тогда, ненужное бы отсеялось, и нашел бы он выход из этого положения. Конечно, не для боя немцы сюда забрались — это он понимал ясно. Шли они глухоманью, осторожно, далеко разбросав дозоры. Для чего? А для того, чтобы противник их обнаружить не мог, чтобы в перестрелку не ввязываться, чтоб вот так же тихо, незаметно просачиваться сквозь возможные заслоны к основной своей цели. Значит, надо, чтобы они его увидели, а он их вроде не заметил?

Тогда бы, возможное дело, отошли, в другом месте попробовали бы пробраться. А другое место — вокруг Легонтова озера: сутки ходьбы… Однако кого он им показать может? Четырех девчонок да себя самолично? Ну, задержатся, ну, разведку вышлют, ну, поизучают их, пока не поймут, что в заслоне данном — ровно пятеро. А потом?.. А потом, товарищ старшина Васков, никуда они отходить не станут. Окружат и без выстрела, в пять ножей снимут весь твой отряд. Не дураки же они, в самом-то деле, чтоб от четырех девчат да старшины с наганом в леса шарахаться. Четвертак, отоспавшись, сама в караул вызвалась.

Выложил без утайки и добавил: — Ежели через час-полтора другого не придумаем, будет, как сказал. Готовьтесь… А что — готовьтесь-то? На тот свет разве? Так для этого времени чем меньше, тем лучше… Ну, он, однако, готовился. Достал из сидора гранату, наган вычистил, финку на камне наточил. Вот и вся подготовка: у девчат и этого занятия не было. Шушукались чего-то, спорили в сторонке. Потом к нему подошли. Не понял Васков: каких лесорубов?

Война ведь, леса пустые стоят, сами видели. Они объяснять взялись, и — сообразил комендант. Сообразил: часть — какая б ни была — границы расположения имеет. Точные границы: и соседи известны, и посты на всех углах. А лесорубы — в лесу они. Побригадно разбрестись могут: ищи их там, в глухоте. Станут их немцы искать? Ну, навряд ли: опасно это. Чуть где проглядишь — и все: засекут, сообщат куда требуется.

Потому никогда ведь неизвестно, сколько душ лес валят, где они, какая у них связь… — Ну, девчата, орлы вы у меня! Позади запасной позиции речушка протекала, мелкая, но шумливая. За речушкой прямо от воды шел лес — непролазная темь осинников, бурелома, еловых чащоб. В двух шагах здесь человеческий глаз утыкался в живую зеленую стену подлеска, и никакие цейсовские бинокли не могли пробиться сквозь нее, уследить за ее изменчивостью, определить ее глубину. Вот это-то место и имел в соображении Федот Евграфыч, принимая к исполнению девичий план. В самом центре, чтоб немцы в них уперлись, он Четвертак и Гурвич определил. Велел костры палить подымнее, кричать да аукаться, чтоб лес звенел. Но из-за кустов все же не слишком высовываться: ну, мелькать там, показываться, но не очень. И сапоги велел снять.

Сапоги, пилотки, ремни — все, что армейскую форму определяет. Судя по местности, немцы могли попробовать обойти эти костры только левее: справа каменные утесы прямо в речку смотрелись, здесь прохода удобного не было, но чтобы уверенность появилась, он туда Осянину поставил. С тем же приказом: мелькать, шуметь да костры палить. А вот левый фланг на себя и Комелькову взял: тут другого прикрытия не было. Тем более что оттуда весь плес речной проглядывался: в случае, если б фрицы все ж таки надумали переправляться, он бы двух-трех отсюда свалить бы успел, чтобы девчата уйти смогли, разбежаться. Времени мало оставалось, и Васков, усилив караул еще на одного человека, с Осяниной да Комельковой спешно занялся подготовкой. Пока они для костров хворост таскали, он, не таясь пусть слышат, пусть готовы будут! Выбирал повыше, пошумнее, подрубал так, чтоб от толчка свалить, и бежал к следующему. Пот застилал глаза, нестерпимо жалил комар, но старшина, задыхаясь, рубил и рубил, пока с передового секрета Гурвич не прибежала.

Замахала с той стороны: — Идут, товарищ старшина!.. За деревьями мелькайте, не за кустами. И орите, позвончее да почаще орите. Разбежались его бойцы. Только Гурвич да Четвертак подтянулась к тому времени все еще на том берегу копошились. Гурвич голой ногой воду щупала, а Четвертак все никак бинты развязать не могла, которыми чуню ее прикручивали. Старшина подошел поспешно: — Погоди, перенесу. Вода — лед, а у тебя хворь еще держится. Примерился, схватил красноармейца в охапку пустяк: пуда три, не боле.

Она рукой за шею обняла, вдруг краснеть с чего-то надумала. Залилась аж до шеи. Вода почти до колен доставала — холодная, до рези. Впереди Гурвич брела, юбку подобрав. Мелькала худыми ногами, для равновесия размахивая сапогами. И юбку сразу опустила, подолом по воде волоча. Комендант крикнул сердито: — Подол подбери! Остановилась, улыбаясь: — Не из устава команда, Федот Евграфыч… Ничего, еще шутят! Это Васкову понравилось, и на свой фланг, где Комелькова уже костры поджигала, он в хорошем настроении прибыл.

Заорал что было сил: — Давай, девки, нажимай веселей!.. Издалека Осянина тотчас же отозвалась: — Э-ге-гей!.. Иван Иваныч, гони подводу!.. Кричали, валили подрубленные деревья, аукались, жгли костры. Старшина тоже иногда покрикивал, чтоб и мужской голос слышался, но чаще, затаившись, сидел в ивняке, зорко всматриваясь в кусты на той стороне. Долго ничего там уловить невозможно было. Уже и бойцы его кричать устали, уже все деревья, что подрублены были, Осянина с Комельковой повалить успели, уже и солнце над лесом встало и речку высветило, а кусты с той стороны стояли недвижимо и молчаливо. Леший их ведает, может, и ушли. Васков не стереотруба, мог и не заметить, как к берегу они подползали.

Они ведь тоже птицы стреляные: в такое дело не пошлют кого ни попадя… Это он подумал так. А сказал коротко: — Годи. И снова в кусты эти, до последнего прутика изученные, глазами впился. Так глядел, что слеза прошибла.

Вскоре Бориса Васильева исключили из партии, а затем попросили освободить одну из двух комнат в квартире. Товарищеский суд чести требовал лишить его офицерского звания инженер-капитана. Чтобы отвлечься от происходящего, Борис Васильев начал писать пьесы. Первой стала драма «Танкисты».

Борис Васильев, «Век необычайный» Пятого марта 1953 года скончался Сталин. Через несколько дней Бориса Васильева вызвали в районный комитет партии, все обвинения с него сняли, а за отказ подготовить доклад Васильеву сделали лишь выговор. Театральные пьесы и киносценарии В конце апреля 1953 года Борис Васильев получил ответ от Театра Советской армии. Заведующий литературной частью Антон Сегеди просил его приехать в театр. На майские праздники автор отправился в Москву. На репетиции, на спектакли, на читки, просто так. Глядишь, тогда и пьеса получится». Борис Васильев решил посвятить себя литературе и уволился с завода.

В 1955 году постановка была готова. Незадолго до премьеры Политуправление Советской Армии без объяснения причин запретило спектакль — он так и не увидел свет. С печати сняли и тираж журнала «Театр», в котором должны были опубликовать пьесу под новым названием — «Офицеры». Если бы надавали замечаний, я бы растратил уйму времени, пьесу все равно бы угробили в этом ведомстве своих мнений не меняют , а я бы привык доделывать да переделывать по указаниям, слухам, мнениям… Я слушаю только редакторов, устраняю их замечания или принимаю к сведению, но никогда ничего не переделываю во имя, так сказать, сиюминутного момента». В этом ему помог главный редактор издания «Театр» Николай Погодин — он работал там преподавателем и как раз набирал себе курс. Свой первый киносценарий Васильев написал за три дня. В 1958 году по нему сняли фильм «Очередной рейс» про двух враждующих шоферов. В мемуарах «Век необычайный» Васильев писал: «В кино я работал с огромным удовольствием не только потому, что с детства любил его, но и понимая, что это — моя единственная литературная школа, в которой я приобрету навыки литературной работы».

Драматург написал пьесы-сценарии «Стучите — и откроется», «Веселый тракт», «Начало», «Отчизна моя, Россия» и «Длинный день». В 1960 году он стал членом Союза кинематографистов. Однако за произведения платили мало.

Не старшина, а сержант, и не девушки, а мужчины Известный российский сценарист и публицист Кирилл Олюшкин в интервью с Борисом Васильевым в 2000 году спрашивал 76-летнего Бориса Васильева о предыстории создания знаменитой повести. Васильев рассказал, что поначалу хотел написать о «лесной войне», которую хорошо знал сам — в Великую Отечественную будущий прозаик служил в истребительном батальоне, полку ВДВ, был в окружении. Повесть должна была рассказать о группе сражавшихся бойцов, оставшихся без поддержки извне — в лесу, со всеми вытекающими из этого последствиями. Толчком к написанию повести «А зори здесь тихие…» послужила маленькая заметка в «Известиях», где описывалась оборона одного из участков Кировской железной дороги КЖД , который намеревались взорвать немецкие диверсанты. В военной историографии КЖД существует много описаний реальных боевых операций СМЕРШа по защите этой рокады, связывавшей Мурманск с центральными областями СССР — она была важна для воюющего Советского Союза, в частности, в плане доставки военных грузов по ленд-лизу в 1942—1944 годах.

В известинской заметке писалось о некоем сержанте, у которого в подчинении было 6 бойцов. Все семеро — фронтовики, оказавшиеся после лечения в госпиталях на узловой станции.

Читаем вслух: Борис Васильев «А зори здесь тихие»

Поорал для той стороны, а что Комелькова ответила — не расслышал. Он весь туда был сейчас нацелен, на немцев, в кусты. Так был нацелен, что казалось ему, шевельнись листок, и он услышит, уловит, успеет вот за этот валун упасть и наган выдернуть. Но пока вроде ничего там не шевелилось. Женька потянула его за руку, он рядом сел и вдруг увидел, что она улыбается, а глаза настежь распахнутые, ужасом полны, как слезами. И ужас этот живой и тяжелый, как ртуть. Она что-то еще говорила, даже смеялась, но Федот Евграфыч ничего не мог слышать. Увести ее, увести за кусты надо было немедля, потому что не мог он больше каждое мгновение считать, когда ее убьют. Но чтоб легко все было, чтоб фрицы проклятые недоперли, что игра все это, что морочат им головы их немецкие, надо было что-то придумать.

Васков сперва по бережку побегал, от нее уворачиваясь, а потом за кусты скользнул и остановился, только когда в лес углубился. И хватит с огнем играться! Ругнуться хотел, оглянулся — а боец Комелькова, закрывши лицо, скорчившись, сидела на земле, и круглые плечи ее ходуном ходили под узкими ленточками рубашки… Это потом они хохотали. Потом — когда узнали, что немцы ушли. Хохотали над охрипшей Осяниной, над Гурвич, что юбку прожгла, над чумазой Четвертак, над Женькой, как она фрицев обманывала, над ним, старшиной Васковым. До слез, до изнеможения хохотали, и он смеялся, забыв вдруг, что старшина по званию, а помня только, что провели немцев за нос, лихо провели, озорно, и что теперь немцам этим в страхе и тревоге вокруг Легонтова озера сутки топать. И пока они занимались этими бабскими делами, старшина, как положено, сидел в отдалении, курил, ждал, когда к столу покличут, и устало думал, что самое страшное позади… 7 Лиза Бричкина все девятнадцать лет прожила в ощущении завтрашнего дня. Каждое утро ее обжигало нетерпеливое предчувствие ослепительного счастья, и тотчас же выматывающий кашель матери отодвигал это свидание с праздником на завтрашний день.

Не убивал, не перечеркивал — отодвигал. Лиза шла во двор задавать корм поросенку, овцам, старому казенному мерину. Умывала, переодевала и кормила с ложечки мать. Готовила обед, прибирала в доме, обходила отцовские квадраты и бегала в ближнее сельпо за хлебом. Подружки ее давно кончили школу: кто уехал учиться, кто уже вышел замуж, а Лиза кормила, мыла, скребла и опять кормила. И ждала завтрашнего дня. Завтрашний этот день никогда не связывался в ее сознании со смертью матери. Она уже с трудом помнила ее здоровой, но в саму Лизу было вложено столько человеческих жизней, что представлению о смерти просто не хватало места.

В отличие от смерти, о которой с такой нудной строгостью напоминал отец, жизнь была понятием реальным и ощутимым. Она скрывалась где-то в сияющем завтра, она пока обходила стороной этот затерянный в лесах кордон, но Лиза знала твердо, что жизнь эта существует, что она предназначена для нее и что миновать ее невозможно, как невозможно не дождаться завтрашнего дня. А ждать Лиза умела. С четырнадцати лет она начала учиться этому великому женскому искусству. Вырванная из школы болезнью матери; ждала сначала возвращения в класс, потом — свидания с подружками, потом — редких свободных вечеров на пятачке возле клуба, потом… Потом случилось так, что ей вдруг нечего оказалось ждать. Подружки ее либо еще учились, либо уже работали и жили вдали от нее, в своих интересах, которые со временем она перестала ощущать. Парни, с которыми когда-то так легко и просто можно было потолкаться и посмеяться в клубе перед сеансом, теперь стали чужими и насмешливыми. Лиза начала дичиться, отмалчиваться, обходить сторонкой веселые компании, а потом и вовсе перестала ходить в клуб.

Так уходило ее детство, а вместе с ним и старые друзья. А новых не было, потому что никто, кроме дремучих лесников, не заворачивал на керосиновые отсветы их окошек. И Лизе было горько и страшно, ибо она не знала, что приходит на смену детству. В смятении и тоске прошла глухая зима, а весной отец привез на подводе охотника. У нас мать помирает. За дощатой стеной надсадно бухала мать. Лиза бегала в погреб за капустой, жарила яичницу и слушала. Говорил больше отец.

Стаканами вливал в себя водку, пальцами хватал из миски капусту, пихал в волосатый рот и, давясь, говорил и говорил: — Ты погоди, погоди, мил человек. Жизнь, как лес, прореживать надо, чистить, так выходит? Сухостой там, больные стволы, подлесок. Дурную траву с поля вон. Ежели лес, то мы, лесники, понимаем. Тут мы понимаем, ежели это лес. А ежели это жизнь? Ежели теплое, бегает да пишшит?

А почему мешает? По совести это? Погоди ржать, погоди, мил человек! Взялись мы за это всенародно и всенародно же перестреляли всех волков во всей России. Бегать им надо, зверью-то, чтоб в здоровье существовать. Бегать, мил человек, понятно? А чтоб бегать, страх нужен, страх, что тебя сожрать могут. Конечно, можно жизнь в один цвет пустить.

Только зачем? Для спокойствия? Так ведь зайцы зажиреют, обленятся, работать перестанут без волков-то. Что тогда? Своих волков выращивать начнем или за границей покупать для страху? Невыгодно им меня кулачить. В дверях остановился. А тебя дочка проводит.

Укажет там. Лиза тихо сидела в углу. Охотник был городским, белозубым, еще молодым, и это смущало. Неотрывно рассматривая его, она вовремя отводила глаза, страшась столкнуться с ним взглядом, боялась, что он заговорит, а она не сможет ответить или ответит глупо. На сеновале было темно, как в погребе. Лиза остановилась у входа, подумала, забрала у гостя тяжелый казенный тулуп и комковатую подушку. По шаткой лестнице поднялась наверх, ощупью разворошила сено, бросила в изголовье подушку. Можно было спускаться, звать гостя, но она, настороженно прислушиваясь, все еще ползала в темноте по мягкому прошлогоднему сену, взбивая его и раскладывая поудобнее.

В жизни она бы никогда не призналась себе, что ждет скрипа ступенек под его ногами, хочет суетливой и бестолковой встречи в темноте, его дыхания, шепота, даже грубости. Нет, никаких грешных мыслей не приходило ей в голову; просто хотелось, чтобы вдруг в полную мощь забилось сердце, чтобы пообещалось что-то туманное, жаркое, помаячило бы и — исчезло. Но никто не скрипел лестницей, и Лиза спустилась. Гость курил у входа, и она сердито сказала, чтобы он не вздумал закурить на сеновале. И ушел спать. А Лиза побежала в дом убирать посуду. И пока убирала ее, тщательно, куда медленнее обычного вытирая каждую тарелку, опять со страхом и надеждой ожидала стука в окошко. И опять никто не постучал.

Лиза задула лампу и пошла к себе, слушая привычный кашель матери и тяжелый храп выпившего отца. Каждое утро гость исчезал из дому и появлялся только поздним вечером, голодный и усталый. Лиза кормила его, он ел торопливо, но без жадности, и это нравилось ей. Поев, он сразу же шел на сеновал, а Лиза оставалась, потому что стелить постель больше не требовалось. Так ничего и не подстрелил. Смешно, правда? Больше они не говорили, но как только он ушел, Лиза кое-как прибрала на кухне и юркнула во двор. Долго бродила вокруг сарая, слушала, как вздыхает и покашливает гость, грызла пальцы, а потом тихо отворила дверь и быстро, боясь передумать, полезла на сеновал.

Лиза молчала, сидя где-то совсем рядом с ним в душной темноте сеновала. Он слышал ее изо всех сил сдерживаемое дыхание. Лизе казалось, что он улыбается. Злилась, ненавидела его и себя и сидела. Она не знала, зачем сидит, как не знала и того, зачем шла сюда. Она почти никогда не плакала, потому что была одинока и привыкла к этому, и теперь ей больше всего на свете хотелось, чтобы ее пожалели. Чтобы говорили ласковые слова, гладили по голове, утешали и — в этом она себе не признавалась — может быть, даже поцеловали. Но не могла же она сказать, что последний раз ее поцеловала мама пять лет назад и что этот поцелуй нужен ей сейчас как залог того прекрасного завтрашнего дня, ради которого она жила на земле.

И зевнул. Длинно, равнодушно, с завыванием. Лиза, кусая губы, метнулась вниз, больно ударилась коленкой и вылетела во двор, с силой хлопнув дверью. Утром она слышала, как отец запрягал казенного Дымка, как гость прощался с матерью, как скрипели ворота. Лежала, прикидываясь спящей, а из-под закрытых век ползли слезы. В обед вернулся подвыпивший отец. Со стуком высыпал из шапки на стол колючие куски синеватого колотого сахара, сказал с удивлением: — А он птица, гость-то наш! Сахару велел нам отпустить, во как.

А мы его в сельпе-то совсем уж год не видали. Целых три кило сахару! В лесу совсем одичаешь. В августе приезжай: устрою в техникум с общежитием». Подпись и адрес. И больше ничего — даже привета. Через месяц умерла мать. Всегда угрюмый отец теперь совсем озверел, пил втемную, а Лиза по-прежнему ждала завтрашнего дня, покрепче запирая на ночь двери от отцовских дружков.

Но отныне этот завтрашний день прочно был связан с августом, и, слушая пьяные крики за стеной, Лиза в тысячный раз перечитывала затертую до дыр записку. Но началась война, и вместо города Лиза попала на оборонные работы. Все лето рыла окопы и противотанковые укрепления, которые немцы аккуратно обходили, попадала в окружения, выбиралась из них и снова рыла, с каждым разом все дальше и дальше откатываясь на восток. Поздней осенью она оказалась где-то за Валдаем, прилепилась к зенитной части и поэтому бежала сейчас на 171-й разъезд… Васков понравился Лизе сразу: когда стоял перед их строем, растерянно моргая еще сонными глазами. Понравились его твердое немногословие, крестьянская неторопливость и та особая, мужская основательность, которая воспринимается всеми женщинами как гарантия незыблемости семейного очага. А случилось так, что вышучивать коменданта стали все: это считалось хорошим тоном. Лиза не участвовала в подобных разговорах, но когда всезнающая Кирьянова со смехом объявила, что старшина не устоял перед роскошными прелестями квартирной хозяйки, Лиза вдруг вспыхнула: — Неправда это! В душку военного втюрилась!

Тут все загалдели, захохотали, а Лиза разревелась и убежала в лес. Плакала на пеньке, пока ее не отыскала Рита Осянина. Проще жить надо. Проще, понимаешь? Но Лиза жила, задыхаясь от застенчивости, а старшина — от службы, и никогда бы им и глазами-то не столкнуться, если бы не этот случай. И поэтому Лиза летела через лес как на крыльях. И, думая о нем, она проскочила мимо приметной сосны, а когда у болота вспомнила о слегах, возвращаться уже не хотелось. Здесь достаточно было бурелома, и Лиза быстро выбрала подходящую жердь.

Перед тем как лезть в дряблую жижу, она затаенно прислушалась, а потом деловито сняла с себя юбку. Привязав ее к вершине шеста, заботливо подоткнула гимнастерку под ремень и, подтянув голубые казенные рейтузы, шагнула в болото. На этот раз никто не шел впереди, расталкивая грязь. Жидкое месиво цеплялось за бедра, волоклось за ней, и Лиза с трудом, задыхаясь и раскачиваясь, продвигалась вперед. Шаг за шагом, цепенея от ледяной воды и не спуская глаз с двух сосенок на островке. Но не грязь, не холод, не живая, дышащая под ногами почва были ей страшны. Страшным было одиночество, мертвая, загробная тишина, повисшая над бурым болотом. Лиза ощущала почти животный ужас, и ужас этот не только не пропадал, а с каждым шагом все больше и больше скапливался в ней, и она дрожала беспомощно и жалко, боясь оглянуться, сделать лишнее движение или хотя бы громко вздохнуть.

Она плохо помнила, как выбралась на островок. Вползла на коленях, ткнулась ничком в прелую траву и заплакала. Всхлипывала, размазывала слезы по толстым щекам, вздрагивая от холода, одиночества и омерзительного страха. Вскочила — слезы еще текли. Шмыгая носом, прошла островок, прицелилась, как идти дальше, и, не отдохнув, не собравшись с силами, полезла в топь. Поначалу было неглубоко, и Лиза успела успокоиться и даже повеселела. Последний кусок оставался и, каким бы трудным он ни был, дальше шла суша, твердая, родная земля с травой и деревьями. И Лиза уже думала, где бы ей помыться, вспоминала все лужи да бочажки и прикидывала, стоит ли полоскать одежду или уж потерпеть до разъезда.

Там ведь совсем пустяк оставался, дорогу она хорошо запомнила, со всеми поворотами, и смело рассчитывала за час-полтора добежать до своих. Идти труднее стало, топь до колен добралась, но теперь с каждым шагом приближался тот берег, и Лиза уже отчетливо, до трещинок видела пень, с которого старшина тогда в болото сиганул. Смешно сиганул, неуклюже: чуть на ногах устоял. И Лиза опять стала думать о Васкове и даже заулыбалась. Споют они, обязательно даже споют, когда выполнит комендант боевой приказ и вернется опять на разъезд. Только схитрить придется, схитрить и выманить его вечером в лес. А там… Там посмотрим, кто сильнее: она или квартирная хозяйка, у которой всего-то достоинств, что под одной крышей со старшиной… Огромный бурый пузырь вспучился перед ней. Это было так неожиданно, так быстро и так близко от нее, что Лиза, не успев вскрикнуть, инстинктивно рванулась в сторону.

Всего на шаг в сторону, а ноги сразу потеряли опору, повисли где-то в зыбкой пустоте, и топь мягкими тисками сдавила бедра. Давно копившийся ужас вдруг разом выплеснулся наружу, острой болью отдавшись в сердце. Пытаясь во что бы то ни стало удержаться, выкарабкаться на тропу, Лиза всей тяжестью навалилась на шест. Сухая жердина звонко хрустнула, и Лиза лицом вниз упала в холодную жидкую грязь. Земли не было. Ноги медленно, страшно медленно тащило вниз, руки без толку гребли топь, и Лиза, задыхаясь, извивалась в жидком месиве. А тропа была где-то совсем рядом: шаг, полшага от нее, но эти полшага уже невозможно было сделать. Взлетал к вершинам сосен, путался в молодой листве ольшаника, падал до хрипа и снова из последних сил взлетал к безоблачному майскому небу.

Лиза долго видела это синее прекрасное небо. Хрипя, выплевывала грязь и тянулась, тянулась к нему, тянулась и верила. Над деревьями медленно всплыло солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет — теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее… 8 Пока хохотали да закусывали понятное дело, сухим пайком , противник далеко оторвался. Драпанул, проще говоря, от шумного берега, от звонких баб да невидимых мужиков, укрылся в лесах, затаился и — как не было. Это Васкову не нравилось. Опыт он имел — не только боевой, но и охотничий — и понимал, что врага да медведя с глазу спускать не годится. Леший его ведает, что он там еще напридумает, куда рванется, где оставит секреты.

Тут же выходило прямо как на плохой охоте, когда не поймешь, кто за кем охотится: медведь за тобой или ты за медведем. И чтобы такого не случилось, старшина девчат на берегу оставил, а сам с Осяниной произвел поиск. Я стал — ты стала, я лег — ты легла. С немцем в хованки играть — почти как со смертью, так что в ухи вся влезь. В ухи да в глаза. Сам он впереди держался. От куста к кусту, от скалы к скале. До боли вперед всматривался, ухом к земле приникал, воздух нюхал — весь был взведенный, как граната.

Высмотрев все и до звона наслушавшись, чуть рукой шевелил — и Осянина тут же к нему подбиралась. Молча вдвоем слушали, не хрустнет ли где валежник, не заблажит ли дура-сорока, и опять старшина, пригнувшись, тенью скользил вперед, в следующее укрытие, а Рита оставалась на месте, слушая за двоих. Так прошли они гряду, выбрались на основную позицию, а потом — в соснячок, по которому Бричкина утром, немцев обойдя, к лесу вышла. Все было пока тихо и мирно, словно не существовало в природе никаких диверсантов, но Федот Евграфыч не позволял думать об этом ни себе, ни младшему сержанту. За соснячком лежал мшистый, весь в валунах пологий берег Легонтова озера. Бор начинался отступя от него, на взгорбке, и к нему вел корявый березняк да редкие хороводы приземистых елок. Здесь старшина задержался: биноклем кустарник обшаривал, слушал, а потом, привстав, долго нюхал слабый ветерок, что сползал по откосу к озерной глади. Рита, не шевелясь, покорно лежала рядом, с досадой чувствуя, как медленно намокает на мху одежда.

Только все ли шестнадцать? Слушай вот что. Ежели стрельба поднимется — уходи немедля, в ту же секунду уходи. Забирай девчат и топайте прямиком на восток, аж до канала. Там насчет немца доложишь, хотя, мыслю я, знать они об этом уже будут, потому как Лизавета Бричкина вот-вот должна до разъезда добежать. Все поняла? Уж ежели обнаружат меня, стало быть, живым не выпустят, в том не сомневайся. И потому сразу же уходи.

Ясен приказ? Рита промолчала. Старшина усмехнулся и, пригнувшись, побежал к ближайшему валуну. Рита все время смотрела ему вслед, но так и не заметила, когда он исчез: словно раствопился вдруг среди серых замшелых валунов. Юбка и рукава гимнастерки промокли насквозь; она отползла назад и села на камень, вслушиваясь в мирный шум леса. Ждала она почти спокойно, твердо веря, что ничего не может случиться. Все ее воспитание было направлено к тому, чтобы ждать только счастливых концов: сомнение в удаче для ее поколения равнялось почти предательству. Ей случалось, конечно, ощущать и страх и неуверенность, но внутреннее убеждение в благополучном исходе было всегда сильнее реальных обстоятельств.

Но как Рита ни прислушивалась, как ни ожидала, Федот Евграфыч появился неожиданно и беззвучно: чуть дрогнули сосновые лапы. Молча взял винтовку, кивнул ей, нырнул в чащу. Остановился уже в скалах. Никудышный боец. Говорил он не зло, а озабоченно, и Рита улыбнулась: — Почему? А приказано было лежать. Двое — в секрете: тоже видал. Остальные, полагать надо, службу с других концов несут.

Устроились вроде надолго: носки у костра сушат. Так что самое время нам расположение менять. Я тут по камням полазаю, огляжусь, а ты, Маргарита, дуй за бойцами. И скрытно — сюда. И чтоб смеху ни-ни! И вещички само собой. Пока Осянина за бойцами бегала, Васков все соседние и дальние каменья на животе излазал. Высмотрел, выслушал, вынюхал все, но ни немцев, ни немецкого духу нигде не чуялось, и старшина маленько повеселел.

Ведь уже по всем расчетам выходило, что Лиза Бричкина вот-вот до разъезда доберется, доложит, и заплетется вокруг диверсантов невидимая сеть облавы. К вечеру — ну, самое позднее к рассвету! Подальше, чтоб мата не слыхали, потому как без рукопашной тут не обойдется. И опять он своих бойцов издаля определил. Вроде и не шумели, не брякали, не шептались, а — поди ж ты! То ли пыхтели они здорово от усердия, то ли одеколоном вперед их несло, а только Федот Евграфыч втихаря порадовался, что нет у диверсантов настоящего охотника-промысловика. Курить до тоски хотелось, потому как третий, поди, час лазал он по скалам да по рощицам, от соблазну кисет на валуне оставив, у девчат. Встретил их, предупредил, чтоб помалкивали, и про кисет спросил.

А Осянина только руками всплеснула: — Забыла! Федот Евграфыч, миленький, забыла! Был бы мужской — чего уж проще: загнул бы Васков в семь накатов с переборами и отправил бы растяпу назад за кисетом. А тут улыбку пришлось пристраивать: — Ну, ничего, ладно уж. Махорка имеется… Сидор-то мой не забыли, случаем? И не успел он расстройства своего скрыть, как Гурвич назад бросилась: — Я принесу! Я знаю, где он лежит! Когда сапоги по ноге, — они не топают, а стучат: это любой кадровик знает.

И хотя папа был простым участковым врачом, а совсем не доктором медицины, дощечку не снимали, так как ее подарил дедушка и сам привинтил к дверям. Привинтил, потому что его сын стал образованным человеком, и об этом теперь должен был знать весь город Минск.

В центре сюжета пять отчаянных девушек-зенитчиц и их командир. Повесть впервые была напечатана в журнале «Юность».

Борис Васильев пояснил, что в основу сюжета повести "А зори здесь тихие" лег реальный военный случай. Только в той истории солдаты были мужчинами. Начав писать произведение, автор застопорился, боясь банального описания частного случая на войне. Однако, поменяв героев на молодых девушек, дело сдвинулось с мертвой точки.

События повести «А зори здесь тихие... В центре внимания — Федот Евграфыч Васков. Он служит на 171-ом разъезде в одной из карельских глубинок. В его подчинении были разгильдяи, которые только и занимались тем, что пьянствовали и совращали местных женщин.

Васков был очень не доволен таким поведением подчиненных, и поэтому просит у своего начальства прислать ему других, нормальных зенитчиков. К его желанию прислушались — и прислали, к его удивлению, - молодых женщин. В первые дни комендант и зенитчицы не находили общего языка.

Она сочиняла сказки о том, что в монастыре, где размещался их детский дом, по ночам бродит призрак «бородатого монаха», спрятаны зарытые монахами сокровища. Однако все рассказы Гали — «не ложь, а желания, выдаваемые за действительность». Выдумка о маме — «медицинском работнике» - была рождена страстной мечтой Гали иметь семью… Галю Четвертак скосила автоматная очередь. Так, Рита Осянина занимает в строю защитников Отечества место своего мужа-пограничника, погибшего в первый же день войны… «Строгая, не засмеётся никогда, только чуть поведёт губами, а глаза по-прежнему серьёзными остаются. Не отдавать немцам ни клочка на этом берегу... И не было во всем мире больше никого: лишь он, враг да Россия.

Только девчат еще слушал каким-то третьим ухом: бьют еще винтовочки или нет. Бьют — значит, живы. Значит, держат свой фронт, свою Россию. Васков берет в плен четверых немцев: «Слезы текли по грязному, небритому лицу, он тряся в ознобе, и смеялся сквозь эти слезы, и кричал: « - Что, взяли?... Взяли, да?.. Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро!.. А не прошли вы, никуда не прошли и сдохнете здесь, все сдохнете!.. Лично каждого убью, лично, даже если начальство помилует! А там пусть судят меня!

Пусть судят! Он получает серьёзные ранения, демобилизовывается и усыновляет сына погибшей Риты Осяниной. Приблизительно через двадцать лет он приезжает с приёмным сыном на место гибели матери и встречает там отдыхающих парней и девушек. Антитеза — основной авторский приём, помогающий раскрыть «самое невероятное, несочетаемое сочетание явлений — женщина и война. Невозможно переоценить воспитательное значение литературы о войне Лучшие произведения советских писателей заставляют постигать величие и красоту патриотизма, задуматься над кровавой платой, которая была отдана за каждую пядь родной земли, постигать «какою ценой завоевано счастье «победы и обретен мир. Да, у войны, действительно, не женское лицо. Погибли девушки, почти ваши ровесницы. У каждой была своя судьба, были свои мечты, стремления. А самое страшное- она прервала нить в «бесконечной пряже человечества».

Человечество потеряло не только 5 девчат, но и их нерождённых детей, и детей их детей. В этом вся трагедия. Эта небольшая повесть не может оставить равнодушным и ни взрослых, ни подростков. Для всех трагическая судьба юных девушек, отдавших жизнь за Родину, за победу в жестокой схватке с фашизмом, олицетворяет собой то, какой ценой досталась нашему народу победа. Коровина, В. Журавлев, В.

Война решила по-своему. Пять героинь, пять историй, пять жизней.

Женя Комелькова. Галя Четвертак. Соня Гурвич. Рита Осянина. Лиза Бричкина. В годы создания книги и фильма, люди еще очень остро помнили ужасы войны, у многих оставался живой след военных событий. Народ был патриотически настроен, и это чувство было искренним. Равнодушных к трагическим судьбам девушек не было.

Нет равнодушных и сейчас. При создании образов зенитчиц Васильев использовал наблюдения над реальными женщинами. В основном у писателя получились собирательные персонажи, в которых воплотились черты различных радисток, разведчиц, медсестёр и даже одноклассниц писателя. Интеллигентную еврейку Соню Гурвич, знающую немецкий язык, прозаик преимущественно «списал» с собственной жены — Зори Поляк, с которой познакомился во время учёбы в Военной академии бронетанковых войск. Соня описывается как скромная тихая девушка — такой была и Зоря Альбертовна, ставшая музой для Васильева до конца его дней. Первая публикация повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие…» состоялась в августовском номере журнала «Юность» в 1969 году. До сих пор это произведение возглавляет список лучших книг о Великой Отечественной войне.

►▒"А зори здесь тихие..." Борис Васильев

А зори здесь тихие автор Борис Васильев читает Алена Сидорова. А зори здесь тихие Серия «100 главных книг». В оформлении переплета использованы фотографии: Анатолий Гаранин, Олег Кнорринг, С. Альперин, Ярославцев / РИА Новости; Архив РИА Новости. В книгу вошли две его повести: "А зори здесь тихие " о героическом подвиге небольшой группы девушек-зенитчиц и их командира, столкнувшихся с превосходящими силами врага, и "Завтра была война" о последнем предвоенном годе обычных советских старшеклассников. Мероприятие сопровождалось электронной презентацией, фрагментами из фильмов: «А зори здесь тихие», «В списках не значился». А зори здесь тихие (повесть) — У этого термина существуют и другие значения, см. А зори здесь тихие. А зори здесь тихие А зори здесь тихие Обложка, поставленного по произведению в 1972 году Станиславом Ростоцким.

Читать книгу: «А зори здесь тихие… (сборник)»

«А зори здесь тихие» — художественное произведение, написанное Борисом Васильевым, повествующее о судьбах пяти самоотверженных девушек-зенитчиц и их командира во время. Читайте краткое изложение повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие», подробный разбор данного произведения, его стилистических особенностей и характеристик, основные сведения об авторе. 3 А зори здесь были тихими-тихими. Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. Здесь есть возможность читать онлайн «Борис Васильев: А зори здесь тихие. Борис Васильев.

История создания книги “А зори здесь тихие…” Бориса Васильева

Повесть «А зори здесь тихие» Бориса Васильева – одно из самых проникновенных и трагических произведений о Великой Отечественной войне. Популярность писателю принесла повесть «А зори здесь тихие», которая была поставлена на сцене театра на Таганге Ю. Любимовым, а в 1972 году была экранизирована С. Ростоцким. Кадр из кинофильма "А зори здесь тихие " В повести Васильев дает глубокое психологическое обоснование мотивации геройских поступков девушек.

CodyCross Автор повести А зори здесь тихие ответ

Разные судьбы на экране и в жизни, в героинях картины ветераны узнавали своих боевых подруг. В репортаже Алены Германовой — о женщинах, сражавшихся за Родину. Смотрите также.

Начав работать над повестью, писатель вскоре понял: получается не то — рассказ о «простом» частном случае на войне принципиально новым сюжетом быть не может. Тогда Васильеву пришло в голову заменить 6 солдат-мужчин на 5 девушек-зенитчиц, а безымянный сержант превратился в старшину Федота Васкова. И повесть пошла. Образы собирательные, кроме Гурвич Сам Борис Васильев в своих интервью каждый раз пояснял, почему он решился на «гендерную» замену персонажей повести: до него ни в советской прозе, ни тем более в отечественном кинематографе так откровенно о судьбе женщины на войне никто не рассказывал, хотя воевали в Великой Отечественной свыше 350 тысяч представительниц слабого пола писатель специально интересовался статистикой. Создавая образы девушек-зенитчиц и старшины Васкова, писатель использовал свои воспоминания о различных людях, с которыми приходилось встречаться на войне и в мирное время.

Поэтому эти персонажи получились собирательными. Все, кроме Сони Гурвич — ее прототипом называют супругу писателя Зорю Поляк впрочем, сам Борис Васильев этого в интервью никогда не говорил — журналисты и другие исследователи биографии ссылаются на схожесть национальностей одной из героинь повести и жены прозаика обе еврейки и их характеров.

Откройте книгу , включите фильм, вспомните страницы героического прошлого! Щербакова представили на суд зрителей свой рассказ о молодых девушках, чью жизнь исковеркала война, о подлинном героизме и любви к Родине.

Бойцы благополучно добираются до озера и, затаившись на Синюхиной гряде, ждут немцев. Те появляются на берегу озера только на следующее утро. Их оказывается не двое, а шестнадцать. Пока немцам остаётся около трёх часов ходу до Васкова и девушек, старшина посылает Лизу Бричкину обратно к разъезду — доложить об изменении обстановки. Но Лиза, переходя через болото, оступается и тонет. Об этом никто не знает, и все ждут подмоги. А до тех пор девушки решают ввести немцев в заблуждение. Они изображают лесорубов, громко кричат, Васков валит деревья.

Немцы отходят к Легонтову озеру, не решаясь идти по Синюхиной гряде, на которой, как они думают, кто-то валит лес. Васков с девушками перебирается на новое место. На прежнем месте он оставил свой кисет, и Соня Гурвич вызывается принести его. Торопясь, она натыкается на двоих немцев, которые убивают её. Васков с Женей убивают этих немцев. Соню хоронят. Вскоре бойцы видят остальных немцев, приближающихся к ним. Спрятавшись за кустами и валунами, они стреляют первыми, немцы отходят, боясь невидимого противника.

Женя и Рита обвиняют Галю в трусости, но Васков защищает её и берет с собой в разведку в «воспитательных целях». Но Васков не подозревает, какой след в душе Гали оставила Сонина смерть. Она напугана до ужаса и в самый ответственный момент выдаёт себя, и немцы убивают её. Реклама Федот Евграфыч берет немцев на себя, чтоб увести их от Жени и Риты. Его ранят в руку. Но ему удаётся уйти и добраться до острова на болоте. В воде он замечает юбку Лизы и понимает, что помощь не придёт. Васков находит место, где остановились на отдых немцы, убивает одного из них и идёт искать девушек.

Борис Васильев

В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться. Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки. Шел май 1942 года. На западе в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград. А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати дворах осталось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из комариного писка.

Она спасла своего командира, когда он боролся с немцем. А затем, подставив себя под пули, увела немцев от места, где спрятались старшина и ее раненая подруга Рита. Четвертак Галина Очень молодая и восприимчивая девушка, отличалась низким ростом и привычкой сочинять истории и небылицы. Выросла в детском доме и даже не имела своей фамилии. Из-за ее маленького роста престарелый завхоз, который относился к Гале по-дружески, придумал ей фамилию Четвертак.

До призыва девушка почти успела закончить 3 курса библиотечного техникума. Во время разведывательной операции Галя не смогла справиться со страхом и выскочила из прикрытия, попав под немецкие пули. Осянина Маргарита Старшее лицо по взводу, Рита отличалась серьезностью, была весьма сдержана и редко улыбалась. В девичестве она носила фамилию Муштакова. В самом начале войны погиб ее муж, лейтенант Осянин.

Желая отомстить за гибель родного человека, Рита отправилась на фронт. Своего единственного сына Альберта она отдала на воспитание матери. Гибель Риты стала последней из пятерых девушек в разведке. Она застрелилась, понимая, что смертельно ранена и является непосильной обузой для своего командира Васкова. Перед смертью она просила старшину позаботиться об Альберте.

И тот сдержал данное обещание. Другие персонажи "А зори здесь тихие" Кирьянова Была старшим боевым товарищем Риты, промкомвзвода. До службы на границе участвовала в Финской войне. Зная о тайных вылазках Риты к своему сыну и матери во время службы у Васкова, она не выдала давнюю сослуживицу, заступившись за нее в то утро, когда девушка встретила немцев в лесу. Краткий пересказ повести "А зори здесь тихие" События повествования приведены в сильном сокращении.

Диалоги и описательные моменты опущены. Глава 1 Действие происходило в тылу. На недействующем железнодорожном разъезде под номером 171 осталось всего несколько уцелевших домов. Бомбежек уже не было, но для предосторожности командованием были здесь оставлены зенитные установки. По сравнению с другими частями фронта, на разъезде был курорт, солдаты злоупотребляли спиртным и заигрывали с местными жительницами.

Еженедельные рапорты коменданта разъезда старшины Васкова Федота Евграфыча на зенитчиков приводили к регулярной смене состава, однако картина снова и снова повторялась. Наконец, проанализировав сложившуюся ситуацию, командование направило под руководство старшины команду девушек-зенитчиц. Проблем с выпивкой и разгулом у нового состава не было, однако для Федота Евграфыча было непривычным командование женским задиристым и обученным составом, так как сам он имел всего 4 класса образования. Глава 2 Гибель мужа сделала Маргариту Осянину суровым и замкнутым в себе человеком. С момента утраты любимого, в ее сердце горело желание отомстить, потому она осталась служить на границе близ тех мест, где погиб Осянин.

На замену погибшей подносчице прислали Комелькову Евгению — озорную рыжую красавицу. Она тоже пострадала от фашистов — ей своими глазами пришлось видеть расстрел немцами всех членов семьи. Две непохожих девушки подружились и сердце Риты стало оттаивать от пережитого горя, благодаря веселому и открытому нраву Жени. Две девушки приняли в свой кружок стеснительную Галю Четвертак. Когда Рита узнает о том, что можно перевестись на 171-й разъезд, она сразу соглашается, так как совсем рядом живут ее сын и мать.

Все трое зенитчиц поступают под командование Васкова и Рита с помощью своих подруг предпринимает регулярные ночные вылазки к родным. Глава 3 Возвращаясь под утро после одной из своих тайных вылазок, Рита столкнулась в лесу с двумя немецкими солдатами. Они были вооружены и несли в мешках что-то тяжелое. Рита немедленно сообщила об этом Васкову, который догадался, что это диверсанты, целью которых является подрыв стратегически важного железнодорожного узла. Старшина предал важную информацию командованию по телефону и получил приказ прочесать лес.

Он решил пройти к озеру Вопь коротким путем наперерез немцам. На разведку Федот Евграфыч взял с собой пятерых девушек во главе с Ритой. Перед отправкой бойцов пришлось научить правильно обуваться, чтобы не стереть ноги, а также заставить вычистить винтовки.

Рита приводит остальных девушек. Васков обнаруживает пропажу памятного кисета. Соня Гурвич бежит забрать дорогую сердцу старшины вещицу, несмотря на возражения командира.

Вдалеке слышится слабый, как вздох крик. Старшина чувствует неладное и, взяв с собой Женю, отправляется на поиски Гурвич. Страшной находкой для обоих становится убитая немцами Соня. Глава 9. Месть Васкова охватила ярость. Он напал на диверсантов, погубивших Соню.

Немцев было двое. Одного старшина убил, а второй его чуть не зарезал. К счастью, вмешалась Женя. Это было первое убийство девушки. Понимая, как тяжело ей приходится, Федот Евграфыч объяснил, что фашист — это не человек и даже не животное, так как он преступил все законы человеческие. Глава 10.

Проверка боем После скромных похорон Сони, осиротевший отряд продолжил движение и вскоре встретился с немцами лоб в лоб. Девушки смело ринулись в бой и заставили фашистов отступить. Только Галочка Четвертак, испугавшись, бросила оружие и упала ниц на землю. После боя девушки хотели судить Галю, но старшина отменил собрание по этому поводу и объяснил поведение бойца простой неопытностью. Собравшись в разведку, Васков берёт Четвертак с собой. Глава 11.

Гибель Гали Четвертак Галя тихо шла вслед за старшиной. При виде мёртвой Сони девушка осознала реальность происходящей войны и теперь никак не могла прийти в себя. Разведчики обнаружили трупы добитых раненых немцев. Оставалось ещё 12 фашистов. Галя и Васков устроились в засаде. Федот решил отстреливать немцев по мере появления, но неожиданно им наперерез выскочила боец Четвертак и была убита автоматной очередью.

Чтобы фашисты не нашли двух оставшихся девушек, старшина уводил их за собой в лес до самой ночи. Раненому в руку ему удалось укрыться на болоте. Когда рассвело, Васков выбрался из укрытия и увидел шест с узелком одежды Лизы Бричкиной. Старшина понял, что девушка погибла, не добравшись до своих. Помощь ждать бессмысленно. Глава 12.

Радостная встреча С тяжёлым сердцем, живой лишь надеждой, что Рита и Женя уцелели, отправляется Васков на поиски немецких диверсантов. Он натыкается на избушку, где обосновались фашисты, видит, как прячут взрывчатку. Большая часть фашистов уходит на разведку, одного из оставшихся Васков убивает и забирает его оружие. Добравшись до берега речки, где совсем недавно разыгрывал спектакль с девчонками, Васков встретил Риту и Женю. Обливаясь слезами радости, обнимались они, не веря, что снова встретились на этом свете. Глава 13.

Последний бой команды Васкова Появились немцы. Это был последний бой, в котором нельзя было уступать. Держать до последнего. Васкову показалось в те минуты, что он один остался на защиту всей Родины.

До прибытия основных сил — подразделений СМЕРШа — они сдерживали наступление немецкой диверсионной группы, подступавшей к железнодорожному полотну, чтобы взорвать его. Деталей газетной публикации Борис Васильев уже не помнил, знал только, что из семерых выжил один израненный сержант, продолжавший до конца отстреливаться из пулемета. После войны его наградили медалью «За боевые заслуги». Начав работать над повестью, писатель вскоре понял: получается не то — рассказ о «простом» частном случае на войне принципиально новым сюжетом быть не может. Тогда Васильеву пришло в голову заменить 6 солдат-мужчин на 5 девушек-зенитчиц, а безымянный сержант превратился в старшину Федота Васкова. И повесть пошла.

Образы собирательные, кроме Гурвич Сам Борис Васильев в своих интервью каждый раз пояснял, почему он решился на «гендерную» замену персонажей повести: до него ни в советской прозе, ни тем более в отечественном кинематографе так откровенно о судьбе женщины на войне никто не рассказывал, хотя воевали в Великой Отечественной свыше 350 тысяч представительниц слабого пола писатель специально интересовался статистикой.

А зори здесь тихие… (сборник)

«А зори здесь тихие» — повесть, написанная Борисом Васильевым в 1969 году, повествующая о судьбах пяти самоотверженных девушек-зенитчиц и их командира во время Великой Отечественной войны. На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «А зори здесь тихие (сборник)», автора Бориса Васильева. 3 А зори здесь были тихими-тихими. Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. Произведение Бориса Васильева "А зори здесь тихие." о войне,но в первую очередь о безграничной женской самоотверженности.

История создания книги “А зори здесь тихие…” Бориса Васильева

Повесть «А зори здесь тихие» написал Борис Васильев в 1969 году. рукотворный памятник русскому народу, который победил в Великой Отечественной войне. Борис Львович Васильев «А зори здесь тихие » 1 На 171м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый, длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня.

Похожие новости:

Оцените статью
Добавить комментарий