Иван Бунин в 1901 году Это список всех рассказов, опубликованных Нобелевской премией по литературе лауреат.
Краткие содержания произведений И. А. Бунина
Но часов через пять ему сообщили, что Галя отравилась насмерть ядом. Он хотел застрелиться, чуть с ума не сошёл. Генрих В морозный вечер Глебов доделывал последние дела перед отъездом в Ниццу. Ему было грустно от расставания с московской жизнью и знакомыми, особенно с Ли и Надей. Надя пришла проститься в номер, начала жаловаться, что он не берёт её с собой и даже не разрешает проводить на вокзал, и под конец, прижавшись к нему, расплакалась. Приехав на вокзал, он увидел Ли, которая сразу заявила ему, что он негодяй и, что он пожалеет, что бросает её и уезжает. Страстно поцеловав Глебова, она сказала, что обожает его, но если он её бросит, она обольёт его серной кислотой. Поезд тронулся и из соседнего купе вышла Генрих, и засмеялась — она слышала, как он прощался с Ли. Сказав, что Ли страшная женщина, и только поэтому она её терпит рядом с ним. В ответ Глебов сказал, что он тоже терпит её австрийца, с которым она послезавтра будет ночевать. Нет, возразила она, я не буду с ним ночевать, а предложу ему разорвать наши отношения, но хочу остаться на него работать, где он ещё найдёт поставщика всех сплетен Москвы и Петербурга?
Так что 19го я уже буду в Ницце. Всё время в поезде они провели вместе по семейному, в одном купе, пили вино и целовались. В Вене они расстались, она пошла в кафе навстречу с австрийцем, а он отправился в Ниццу. Этим же днём она собиралась отправиться за ним. Разместившись в отеле, он стал ждать от неё телеграмму об отъезде, но её не было. Она должна была приехать в 12 ночи, но и утром её всё не было. Осталась с австрийцем, подумал Глебов, я так и думал! Целый день он провёл в Монте-Карло, проиграл много денег и напился. На следующий день он просто напился. От неё никаких новостей всё не было.
На третий день он уже был уверен, что она не приедет, он собрал вещи, заказал счёт и собрался вернуться в Москву через Венецию завтра утром. Натали В то лето Мещерский стал студентом, у него началась вольная жизнь, и ему захотелось любовных утех, так как он воспитывался в строгой дворянской семье. Он начал ездить в поисках любви по имениям родственников и знакомых. Так он заехал в имение дяди по матери, где дядя жил с единственной дочерью — Соней. По приезду он стал сразу заигрывать с ней, Соня поддержала эту игру, но сказала, что у них ничего не получится, так как у неё в гостях находится подруга Натали, в которую он точно влюбится поутру. Он отнёсся к этому скептически, сказав, что всегда был влюблён только в неё. Перед расставанием спать они долго и страстно целовались, после чего он счастливый быстро уснул. Утром Мещерский, проснувшись поздно, всё думал о начинающейся любви с Соней, о Натали, кто она такая, а также пообщался с отцом Сони, который был очень приятный человек. Затем завтракая, он мельком увидел Натали, и сразу понял, что слова Сони о её красоте не выдумка. После завтрака Соня сказала ему, чтобы он притворялся, что влюблён в Натали, чтобы отец ничего не заподозрил, но если это станет на самом деле — жди беды!
Начались встречи с Соней, где они целовались до изнеможения, но он всегда думал также и о Натали. В один из дней, он читал вслух Гончарова Натали, по настоянию Сони. Они были вдвоём и он начал ухаживать за ней, а на вопрос, что он любит Соню, быстро соврал, что нет. На следующий день, Натали проплакала всё утро, но к вечеру вышла более нарядная и весела, чем обычно. Через несколько дней он задумал уехать от Сони, а потом, когда Натали приедет домой, поехать к ней. Рассказав ей об этом, она сказала - уезжайте завтра же, а я вернусь через несколько дней домой. Вернувшись в свою комнату, он был на седьмом небе от счастья. Войдя в комнату, он услышал шепот Сони - где ты был, иди ко мне скорей, давай целоваться. Но только он к ней подошёл, как она его с силой оттолкнула — в это время к нему в комнату вошла украдкой Натали. Через год Натали вышла замуж за нелюбимого, но богатого помещика.
На свадьбу никого не пригласили, а сразу после свадьбы они уехали в Крым, подальше от всех. В январе следующего года он случайно встретил её с мужем на балу, где они очень красиво танцевали. А ещё через полтора года её муж скоропостижно скончался от удара, оставив её с ребёнком. Мещерский принял решение приехать к ней на похороны. Ему было страшно и очень интересно увидеть её после трёх лет разлуки. Увидев, он понял, что она всё такая же красавица. За всё время похорон они обменялись всего несколькими словами и не смотрели друг другу в глаза. Прошло ещё время, Мещерский окончил учёбу, потерял отца и мать, начал жить с деревне с Гашей, которая служила у них в доме при матери. Она родила ему мальчика, перестала служить, он хотел с ней обвенчаться, но она была против. Гаша предложила поехать ему в Москву повеселиться, но если он в кого влюбится, она сразу утопится вместе с ребёнком.
Он уехал на 4 месяца заграницу, всё время грустил и думал, что жизнь для него закончилась. На обратном пути неожиданно решил заехать к Натали, дорога была мимо её дома. Она встретила его приветливо, они начали откровенный разговор, в котором Мещерский ей рассказал всё, включая предупреждение Гаши, если он влюбится. Ночью, когда он лёг спать, она пришла к нему. У них началась безумная любовь, которая не могла иметь продолжения. А в декабре Натали умерла в Швейцарии при преждевременных родах. Часть III В одной знакомой улице Главный герой идёт по улице в Париже, рассказывает стихи и вспоминает историю, похожую на эти стихи. Как он приходил к одной юной девушке, дочери дьячка из Серпухова, которая приехала на курсы в Москву. Как зимой он заходил к ней домой, как обнимал её ещё в прихожей, как вёл её в комнату, как целовал ей грудь. Как потом они пили чай с хлебом и сыром, слушая, как падает снег за окном.
Помнит он ещё, что провожал её на вокзале в Серпухов, как обещал приехать через 2 недели к ней. А больше ничего не помнит, а больше ничего и не было. Речной трактир Главный герой зашёл в ресторан Прага и был приглашён за столик к знакомому доктору. Доктор после вина вдруг неожиданно предложил выпить коньяку, что было на него не похоже. После стопки коньяка он рассказал, что только что заходил в ресторан поэт Брюсов с молодой девушкой-жертвой и устроил скандал, так как заказанного места по телефону для него не оказалось. В связи с этим доктор вспомнил случай из своей жизни и решил его рассказать. Лет 20 назад он шёл по улице отправить письмо и вдруг увидел спешащую девушку впереди себя. Доктору стало интересно, куда она идёт и он пошёл за ней. Она пришла в церковь, упала на колени и стала горячо что-то молить у бога. Когда она выходила из церкви, он увидел, что девушка необыкновенной красоты.
В тот же вечер он снова увидел её в летнем трактире, в который он заехал совершенно случайно. Доктор сидел пил пиво и вдруг увидел, что она вошла с одним его знакомым, который был промотавшийся пьяница, развратник и шулер. Не помня себя от гнева, он оттолкнул его, а ей начал рассказывать, кто он такой. Он вывел её плачущую из трактира, довёз до центра на извозчике, там она неожиданно поцеловала его руку и ушла. Больше он её никогда не видел. Кума На одной из дорогих дач под Москвой за столиком на террасе сидят двое — хозяйка и друг мужа, он же кум. Он просит её поцеловать ручку, она лениво отмахивается. Он рассказывает историю, намекая на себя, одного персидского поэта, как у одного человека сердце ушло из рук, и он сказал уму: прощай! Она соглашается с ним, что он точно уму сказал прощай и интересуется — а давно ли это с ним? Друг мужа отвечает, что с тех пор, как они крестили младенца и стали кумом и кумой.
Вот тогда-то он и заболел и его надо лечить, а вылечить может только она. Хозяйка на это отвечает, что жалко, что муж сегодня заночует в городе, а то он бы посоветовал врача. Утром, после близости, она ему говорит, уезжайте в Кисловодск, а я через 2 недели к вам приеду. Не обманите? Начало Молодой человек рассказывает, что он влюбился или даже можно сказать потерял невинность в 12 лет. Ехал он в поезде домой в деревню, ехал один, в первом классе, и вот на одной из станций к нему в купе подсела молодая женщина с барином. Она сразу же легла на диван, и он смог за ней наблюдать долгое время, как она устраивалась, как сняла обувь, отстегнула что-то от чулок, показав случайно ему часть своего обнажённого тела. Потом спала, и он впервые увидел спящёю женщину, ведь до этого он видел только сон матери или сестры. Он смотрел на её губы, глаза, коротко постриженные волосы и смог оторвать взгляд только когда поезд остановился на его станции. Дубки Рассказчик описывает события, которые произошли с ним давно, ему было тогда всего 23 года.
Стал он к ним захаживать, общаясь со старостой о хозяйственных делах, а сам поглядывать на хозяйку. Когда подошёл срок отъезда на службу, он сообщил им об этом, но когда муж по делам куда-то вышел, Анфиса вдруг пригласила его к себе завтра вечером и сообщила, что мужа не будет. Приехав, увидел, что она принарядилась, накрыла стол, но только он подошёл к ней, как они услышали, что муж вернулся. Он был здоровый, бородатый детина. Он конечно сразу в дверь, а утром узнали, что староста Анфису повесил на крюке, за что был бит плетьми и отправлен в Сибирь. Мадрид Он шёл уже довольно поздно по Тверскому бульвару и познакомился с девушкой, она сама к нему подошла и предложила составить компанию. Она согласилась и они пошли. Он начал её расспрашивать и она рассказала, что зовут её Поля, ей 17 лет, что ходит уже с весны, что работают они втроем, но других девушек уже забрали.
И сперва я думал, что это будет ряд довольно забавных историй. А вышло совсем, совсем другое…». В дневнике Бунин писал о «Натали»: «Никто не хочет верить, что в ней все от слова до слова выдумано, как и во всех почти моих рассказах, и прежних и теперешних. И кажется, что уж больше не смогу так выдумывать и писать» запись в дневнике 20 сентября 1942 г. Часть III В одной знакомой улице 25 мая 1944 опубл. В этой газете целая полоса была полностью посвящена 75-летию Ивана Бунина. В рассказе Бунин цитирует неточно отрывки из стихотворения Я. Полонского «Затворница». Речной трактир 27 октября 1943 опубл. Добужинского 1875—1957 , в количестве одной тысячи нумерованных экземпляров. Бунин писал М. Оценка критики была иной. Алданов писал Бунину 26 декабря 1945 года о рассказах «Таня», «Натали», «Генрих» и др. Кума 25 сентября 1943 опубл. Начало 23 октября 1943 опубл. Барышня Клара 17 апреля 1944 опубл. Прегель: «…ведь и тут такая прелесть русской женской души; оба эти рассказа меня самого до сих пор трогают…». О них Бунин также писал М. Алданову 3 сентября 1945 г. Второй кофейник 30 апреля 1944 опубл. В «Происхождении моих рассказов» Бунин писал: «Сплошь выдумано. В рассказе упоминаются реальные лица: русские художники — Г. Ярцев 1858—1918 , К. Коровин 1861—1939 , С. Кувшинникова 1847—1907 , Ф. Малявин 1869—1940 — и журналист, литературный и театральный критик С. Голоушев псевдоним Глаголь; 1855—1920.
Послушайте прозу Бунина, и вас зачарует то, как Бунин говорит о России со всеми ее приметами: старинными церквями, монастырями, колокольным звоном, деревенскими погостами, разорившимися "дворянскими гнездами", с ее богатым красочным языком.
Иван Алексеевич Бунин читать все книги автора онлайн бесплатно без регистрации
Молодой литератор познакомился с корректором газеты Варварой Пащенко, вышедшей за него замуж в 1891 году. Правда, из-за того что родители Пащенко были против брака, супруги так и не венчались. В конце августа 1892 года молодожены переехали в Полтаву. Здесь старший брат Юлий взял Ивана к себе в Управу. Он даже придумал для него должность библиотекаря, оставлявшую достаточно времени для чтения и поездок по губернии. Бунин Иван Алексеевич. После того как жена сошлась с другом Бунина А. Бибиковым, писатель покинул Полтаву.
Несколько лет он вел беспокойный образ жизни, нигде не задерживаясь надолго. В январе 1894 года Бунин посетил в Москве Льва Толстого. Отголоски этики Толстого, его критики городской цивилизации слышны в рассказах Бунина. Пореформенное оскудение дворянства вызывало в его душе ностальгические ноты «Антоновские яблоки», «Эпитафия», «Новая дорога». Бунин гордился своим происхождением, но был равнодушен к «голубой крови», а ощущение социальной неприкаянности переросло в стремление «служить людям земли и Богу вселенной, — Богу, которого я называю Красотою, Разумом, Любовью, Жизнью и который проникает все сущее». В 1896 году вышла в переводе Бунина поэма Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате».
В 1897 году в Петербурге издана книга Бунина «На край света» и другие рассказы. Фильмы о жизни и творчестве, биография Бунина И. Перебравшись на берег Черного моря, Бунин стал сотрудничать в одесской газете «Южное обозрение», печатал свои стихи, рассказы, литературно-критические заметки. Издатель газеты Н. Цакни предложил Бунину принять участие в издании газеты. Но жизнь у молодых не сложилась. В 1900 году они развелись, а в 1905 году скончался их сын Коля.
В 1898 году в Москве вышел сборник стихов Бунина «Под открытым небом», упрочивший его известность. Восторженными отзывами был встречен сборник «Листопад» 1901 , отмеченный вместе с переводом «Песни о Гайавате» Пушкинской премией Петербургской Академии наук в 1903 году и снискавший Бунину славу «поэта русского пейзажа». Продолжением поэзии явилась лирическая проза начала века и путевые очерки «Тень птицы», 1908 год. Но она обладала только ей присущими качествами. Так, Бунин тяготеет к чувственно-конкретному образу; картина природы в бунинской поэзии складывается из запахов, остро воспринимаемых красок, звуков. Особую роль играет в бунинской поэзии и прозе эпитет, используемый писателем как бы подчеркнуто субъективно, произвольно, но одновременно наделенный убедительностью чувственного опыта». Не приемля символизм, Бунин вошел в объединения неореалистов — товарищество «Знание» и московский литературный кружок «Среда», где читал чуть ли не все свои произведения, написанные до 1917 года.
В то время Горький считал Бунина «первым писателем на Руси».
Он его не одной плеткой, а еще и аршином железным перекрестил как следует... Он ему, говорят, все руки, ноги переломал, до того бил. Барыня заявилась, а он убитый лежит... Там «ах, ах», «лови, лови», а его уж и след простыл. Грубым тоном сказав последние слова, Никифор смолкает. Молчит от неловкости за него и барин. Никифор это чувствует и пытается убожество своей выдумки оправдать нравоучением: Да и верно, - говорит он, глядя в сторону, - Не наказывай зря. Вы вот еще молоды, а я этих побасок мальчишкой конца-краю нету сколько наслушался.
Значит, в старину-то тоже не мед был... Разумеется, не мед, - отвечает барин, поглядывая в окошечко и напевая. Черт знает что такое! Скажи, на твое настроение очень действует такая погода или тебе все равно? Как же так все равно? Да у меня-то еще милость: и строенья-то всего одна изба... А, конечно, и та преет, протекает... Железная крыша, и та ржавеет, не то что солома... Барин, легонько усмехнувшись, медленно надевает шапку, медленно застегивается.
В избе темь, - следовало бы дать хоть гривенник на керосин. Но нынче давать особенно неловко. Думая о дурацкой сказке, он бредет в темноте под мелким дождем к своей жалкой усадьбе, мимо ограды старенькой церкви. За оградой, слабо освещая могилы, горит фонарь: церковь недавно обокрали. И говорят, что Никифор пропивал в шинке на большой дороге мелкие складни. Когда входил во двор, пара буйво... Слава - Нет-с, сударь мой, русская слава вещь хитрая! До того хитрая, что об... Я помню спальню и лампадку.
Игрушки, теплую кроватку.
Разрыв отношений с Варварой Пащенко для Ивана Алексеевича явился огромным душевным ударом, он был на грани самоубийства. А здесь пришло известие — словно обухом по голове — его Варя выходит замуж, и не за кого-нибудь, а за друга — Арсения Бибикова. В смятении чувства Бунин едет в Елец. Он не знает, что предпринять.
Узнав о женитьбе друга на Варе, он «насилу выбрался на улицу, потому что совсем зашумело в ушах и голова похолодела, и почти бегом бегал часа три по Ельцу…» Он три часа метался между домами Бибиковых и Пащенко. Бунин «…хотел ехать сейчас же на Воргол, идти к Пащенко и т. На вокзале у меня лила кровь из носу, и я страшно ослабел. А потом ночью пёр со станции в Огневку, и брат, никогда не забуду я этой ночи! Ах, ну к черту их — тут, очевидно, роль сыграли 200 десятин земельки». Навсегда в памяти у него осталась эта кошмарная ночь.
В конце 1894 года Варя прислала ему короткое письмецо. Написала по-женски рассудительно, суховато. И он простил ее. Он всегда прощал женщин за наносимые ему страдания и обиды в благодарность за их любовь. Живя уже в эмиграции, в Париже, Бунин запишет в дневнике: «Да, это уже весна. И сердце вдруг сжалось — молодо, нежно и грустно, — вспомнилось почему-то время моей любви, несчастной, обманутой — и все-таки в ту пору правильной: все-таки в ту пору было в ней, тогдашней, удивительная прелесть, очарование, трогательность, чистота, горячность…» Пащенко навсегда осталась в истории русской литературы.
В романе «Жизнь Арсеньева» — это Лика. В образе этой чудесной и прекрасной девушки угадываются черты Вари Пащенко. Позднее третья жена Ивана Алексеевича — Вера Николаевна Муромцева-Бунина отметит, что «Варвара Владимировна поступила правильно: такая женщина не должна быть женой творческого человека. Для этого в ее натуре не было необходимых черт…» А может, тут был промысел Божий. Разрыв с Пащенко, по сути, спас Бунина. Он воскрес, вернулся к жизни.
Полтавчанка А. Женжурист, ставшая свидетельницей разрыва Бунина и Пащенко, позднее писала о том, что Варвара Владимировна «не ведала, что творила, ища выгодного мужа. Любил Ванечка, конечно, не ту, какой была в действительности его избранница. И вряд ли это первая юношеская любовь не была и последней…» А что же стало с Варей, с ее избранником Арсением Бибиковым? Сбылись ли ее мечты о славе на сцене, известности? Как сложилась их любовь на руинах бунинской любви?
Нет, не хватило Варваре Владимировне прозорливости: не сумела она оценить талант Бунина. Да и в Бибикове крепко ошиблась — он не создал условий, о которых ей мечталось. Дальнейшие отношения между Бибковыми и Буниным были весьма прохладными. Живя с 1909 года в Москве, Бибиковы пытались как-то наладить контакт с супругами Буниными.
И надо было видеть, как дрогнуло, как исказилось на мгновение твое лицо молнией ужаса! И уже без всякой радости, а только для того, чтобы показать, что ты не испугался, криво и жалко ударил в пол каблуками. А я — я кинулся к тебе, дернул тебя за руку, да так, что ты волчком перевернулся передо мною, крепко и с наслаждением шлепнул тебя и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры!
IV От боли, от острого и внезапного оскорбления, так грубо ударившего тебя в сердце в один из самых радостных моментов твоего детства, ты, вылетевши за дверь, закатился таким страшным, таким пронзительным альтом, на какой не способен ни один певец в мире. И надолго, надолго замер… Затем набрал в легкие воздуху еще больше и поднял альт уже до невероятной высоты… Затем паузы между верхней и нижней нотами стали сокращаться, — вопли потекли без умолку. К воплям прибавились рыдания, к рыданиям — крики о помощи. Сознание твое стало проясняться, и ты начал играть, с мучительным наслаждением играть роль умирающего. Ой, мамочка, умираю! Но ты не смолкал. Разговор, конечно, оборвался. Мне было уже стыдно, и я зажигал папиросу, не поднимая глаз на бабушку.
А у бабушки вдруг задрожали губы, брови, и, отвернувшись к окну, она стала быстро, быстро колотить чайной ложкой по столу. Ой, милая моя бабушка! И бабушка едва сидела на месте. Ее сердце рвалось в детскую, но, в угоду мне и маме, она крепилась, смотрела из-под дрожащих бровей на темневшую улицу и быстро стучала ложечкой по столу. Понял тогда и ты, что мы решили не сдаваться, что никто не утолит твоей боли и обиды поцелуями, мольбами о прощении. Да и слёз уже не хватало. Ты до изнеможения упился своими рыданиями, своим детским горем, с которым не сравнится, может быть, ни одно человеческое горе, но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за одного самолюбия. Ясно было слышно: кричать тебе уже не хочется, голос охрип и срывается, слёз нет.
Но ты все кричал и кричал! Было невмоготу и мне. Хотелось встать с места, распахнуть дверь в детскую и сразу, каким-нибудь одним горячим словом, пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами разумного воспитания и с достоинством справедливого, хотя и строгого дяди? Наконец ты затих… V — И мы тотчас помирились? Нет, я таки выдержал характер. Я, по крайней мере, через полчаса после того, как ты затих, заглянул в детскую. И то как?
Подошел к дверям, сделал серьезное лицо и растворил их с таким видом, точно у меня было какое-то дело. А ты в это время уже возвращался мало-помалу к обыденной жизни. Ты сидел на полу, изредка подергивался от глубоких прерывистых вздохов, обычных у детей после долгого плача, и с потемневшим от размазанных слёз личиком забавлялся своими незатейливыми игрушками — пустыми коробочками от спичек, — расставляя их по полу, между раздвинутых ног, в каком-то, только тебе одному известном порядке. Как сжалось мое сердце при виде этих коробочек! Но, делая вид, что отношения наши прерваны, что я оскорблен тобою, я едва взглянул на тебя. Я внимательно и строго осмотрел подоконники, столы… Где это мой портсигар?.. И уже хотел выйти, как вдруг ты поднял голову и, глядя на меня злыми, полными презрения глазами, хрипло сказал: — Теперь я никогда больше не буду любить тебя. Потом подумал, хотел сказать еще что-то очень обидное, но запнулся, не нашелся и сказал первое, что пришло в голову: — И никогда ничего не куплю тебе.
Я от такого дурного мальчика и не взял бы ничего. Впрочем, это твое дело. Потом заходили к тебе мама и бабушка. И так же, как я, делали сначала вид, что вошли случайно… по делу… Затем качали головами и, стараясь не придавать своим словам значения, заводили речь о том, как это нехорошо, когда дети растут непослушными, дерзкими и добиваются того, что их никто не любит. А кончали тем, что советовали тебе пойти ко мне и попросить у меня прощения. И, переждав, пока пожилая худая горничная, всегда молчаливая и печальная от сознания, что она — вдова машиниста, зажгла в столовой лампу, прибавил: — Вот так мальчик! И мы сделали вид, что совсем забыли о тебе. VI В детской огня еще не зажигали, и стекла ее окон казались теперь синими-синими.
Зимний вечер стоял за ними, и в детской было сумрачно и грустно. Ты сидел на полу и передвигал коробочки. И эти коробочки мучили меня. Я встал и решил побродить по городу. Но тут послышался шепот бабушки. Это лишнее. Тут дело не в гостинцах. Но бабушка знала, что делает.
И, помолчав, ударила по самой чувствительной струне твоего сердца: — А кто же купит ему теперь пенал, бумаги, книжку с картинками? Да что пенал! Пенал — туда-сюда. А цифры? Ведь уж этого не купишь ни за какие деньги. Впрочем, — прибавила она, — делай как знаешь. Сиди тут один в темноте. И вышла из детской.
Конечно, самолюбие твое было сломлено! Ты был побежден. Чем неосуществимее мечта, тем пленительнее, чем пленительнее, тем неосуществимее. Я уже знаю это. С самых ранних дней моих я у нее во власти. Но я знаю и то, что, чем дороже мне моя мечта, тем менее надежд на достижение ее. И я уже давно в борьбе с нею. Я лукавлю: делаю вид, что я равнодушен.
Но что мог сделать ты? Счастье, счастье! Ты открыл утром глаза, переполненный жаждою счастья. И с детской доверчивостью, с открытым сердцем кинулся к жизни: скорее, скорее! Но жизнь ответила: — Ну пожалуйста! И на время смолк. Но сердце твое буйствовало. Ты бесновался, с грохотом валял стулья, бил ногами в пол, звонко вскрикивал от переполнявшей твое сердце радостной жажды… Тогда жизнь со всего размаха ударила тебя в сердце тупым ножом обиды.
И ты закатился бешеным криком боли, призывом на помощь. Но и тут не дрогнул ни один мускул на лице жизни… Смирись, смирись! И ты смирился. VII Помнишь ли, как робко вышел ты из детской и что ты сказал мне? И дай мне хоть каплю того счастья, жажда которого так сладко мучит меня. Но жизнь обидчива. Я понимаю, что это счастье… Но ты не любишь дядю, огорчаешь его… — Да нет, неправда, — люблю, очень люблю! И жизнь наконец смилостивилась.
Неси сюда, к столу, стул, давай карандаш, бумагу… И какой радостью засияли твои глаза! Как хлопотал ты! Как боялся рассердить меня, каким покорным, деликатным, осторожным в каждом своем движении старался ты быть! И как жадно ловил ты каждое мое слово! Глубоко дыша от волнения, поминутно слюнявя огрызок карандаша, с каким старанием налегал ты на стол грудью и крутил головой, выводя таинственные, полные какого-то божественного значения черточки! Теперь уже и я наслаждался твоею радостью, с нежностью обоняя запах твоих волос: детские волосы хорошо пахнут — совсем как маленькие птички. Один, два, три, четыре. Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба, простая дворовая.
Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив, вырастив нас, снова воротилась она в Суходол. Помню отрывки наших детских разговоров с нею: — Ты ведь сирота, Наталья? Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Я-то, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого… Кинулась бечь она, добежала, глянула — да и дух вон от ужасти! За то-то и меня, грешную, барышней ославили.
Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью, — истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат! Господа за Можай ее загнали бы! Для нас Суходол был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды: — Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже страшно.
Дня не проходило без войны! Горячие все были — чистый порох. Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей — и обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол, охотничьим собакам, косятся друг на друга — и у каждого арапник на коленях: мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, к источнику своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне. Да вот без усадьбы-то этой и не могла жить Наталья. Где родился, там годился… И не одна она страдала привязанностью к Суходолу.
Боже, какими страстными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола были и все прочие суходольцы! В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда, несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселиться в Луневе. Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась и в его рассказах о Суходоле. Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины своей: — Один, один Хрущев остался теперь в свете.
Да и тот не в Суходоле! Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами, задумывался он, глядя в окно, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая со стены гитару. Но душа-то и в нем была суходольская, — душа, над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта, той древней семейственности, что воедино сливала и деревню, и дворню, и дом в Суходоле. Правда, столбовые мы, Хрущевы, в шестую книгу [12] вписанные, и много было среди наших легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков. Но ведь кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его?
С ранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкое несходство в характерах отца и дяди? Об этом тоже разно говорят. Молочной же сестрой отца была Наталья, с Герваськой он крестами менялся… Давно, давно пора Хрущевым посчитаться родней с своей дворней и деревней! В тяготенье к Суходолу, в обольщении его стариною долго жили и мы с сестрой. Дворня, деревня и дом в Суходоле составляли одну семью. Правили этой семьей еще наши пращуры. А ведь и в потомстве это долго чувствуется.
Жизнь семьи, рода, клана глубока, узловата, таинственна, зачастую страшна. Но темной глубиной своей да вот еще преданиями, прошлым и сильна-то она. Письменными и прочими памятниками Суходол не богаче любого улуса в башкирской степи. Их на Руси заменяет предание. А предание да песня — отрава для славянской души! Бывшие наши дворовые, страстные лентяи, мечтатели, — где они могли отвести душу, как не в нашем доме? Единственным представителем суходольских господ оставался наш отец. И первый язык, на котором мы заговорили, был суходольский.
Первые повествования, первые песни, тронувшие нас, — тоже суходольские, Натальины, отцовы. Да и мог ли кто-нибудь петь так, как отец, ученик дворовых, — с такой беззаботной печалью, с таким ласковым укором, с такой слабовольной задушевностью про «верную-манерную сударушку свою»? Мог ли кто-нибудь рассказывать так, как Наталья? И кто был роднее нам суходольских мужиков? Распри, ссоры — вот чем спокон веку славились Хрущевы, как и всякая долго и тесно живущая в единении семья. А во времена нашего детства случилась такая ссора между Суходолом и Луневом, что чуть не десять лет не переступала нога отца родного порога. Так путем и не видали мы в детстве Суходола: были там только раз, да и то проездом в Задонск. Но ведь сны порой сильнее всякой яви.
И, слушая повествования об этом убийстве, без конца грезили мы этими желтыми, куда-то уходящими оврагами: все казалось, что по ним-то и бежал Герваська, сделав свое страшное дело и «канув как ключ на дно моря». Мужики суходольские навещали Лунево не с теми целями, что дворовые, а насчет земельки больше; но и они как в родной входили в наш дом. Они кланялись отцу в пояс, целовали ему руку, затем, тряхнув волосами, троекратно целовались и с ним, и с Натальей, и с нами в губы. Они привозили в подарок мед, яйца, полотенца. И мы, выросшие в поле, чуткие к запахам, жадные до них не менее, чем до песен, преданий, навсегда запомнили тот особый, приятный, конопляный какой-то запах, что ощущали, целуясь с суходольцами; запомнили и то, что старой степной деревней пахли их подарки: мед — цветущей гречей и дубовыми гнилыми ульями, полотенца — пуньками, курными избами времен дедушки… Мужики суходольские ничего не рассказывали. Да что им и рассказывать-то было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безымянны.
А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны! Ибо плодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается. Копали они пруды в каменистом ложе давно иссякнувшей речки Каменки. Но пруды ведь ненадежны — высыхают. Строили они жилища. Но жилища их недолговечны: при малейшей искре дотла сгорают они… Так что же тянуло нас всех даже к голому выгону, к избам и оврагам, к разоренной усадьбе Суходола? II В усадьбу, породившую душу Натальи, владевшую всей ее жизнью, в усадьбу, о которой так много слышали мы, довелось нам попасть уже в позднем отрочестве. Помню так, точно вчера это было.
Разразился ливень с оглушительными громовыми ударами и ослепительно-быстрыми, огненными змеями молний, когда мы под вечер подъезжали к Суходолу. Черно-лиловая туча тяжко свалилась к северо-западу, величаво заступила полнеба напротив. Плоско, четко и мертвенно-бледно зеленела равнина хлебов под ее огромным фоном, ярка и необыкновенно свежа была мелкая мокрая трава на большой дороге. Мокрые, точно сразу похудевшие лошади шлепали, блестя подковами, по синей грязи, тарантас влажно шуршал… И вдруг, у самого поворота в Суходол, увидали мы в высоких мокрых ржах высокую и престранную фигуру в халате и шлыке [13] , фигуру не то старика, не то старухи, бьющую хворостиной пегую комолую корову [14]. При нашем приближении хворостина заработала сильнее, и корова неуклюже, крутя хвостом, выбежала на дорогу. А старуха, что-то крича, направилась к тарантасу и, подойдя, потянулась к нам бледным лицом. Со страхом глядя в черные безумные глаза, чувствуя прикосновение острого холодного носа и крепкий запах избы, поцеловались мы с подошедшей. Не сама ли это Баба-яга?
Но высокий шлык из какой-то грязной тряпки торчал на голове Бабы-яги, на голое тело ее был надет рваный и по пояс мокрый халат, не закрывавший тощих грудей. И кричала она так, точно мы были глухие, точно с целью затеять яростную брань. И по крику мы поняли: это тетя Тоня. Закричала, но весело, институтски-восторженно и Клавдия Марковна, толстая, маленькая, с седенькой бородкой, с необыкновенно живыми глазками, сидевшая у открытого окна в доме с двумя большими крыльцами, вязавшая нитяный носок и, подняв очки на лоб, глядевшая на выгон, слившийся с двором. Низко, с тихой улыбкой поклонилась стоявшая на правом крыльце Наталья — дробненькая, загорелая, в лаптях, в шерстяной красной юбке и в серой рубахе с широким вырезом вокруг темной, сморщенной шеи. Взглянув на эту шею, на худые ключицы, на устало-грустные глаза, помню, подумал я: это она росла с нашим отцом — давным-давно, но вот именно здесь, где от дедовского дубового дома, много раз горевшего, остался вот этот, невзрачный, от сада — кустарники да несколько старых берез и тополей, от служб и людских — изба, амбар, глиняный сарай да ледник, заросший полынью и подсвекольником… Запахло самоваром, посыпались расспросы; стали появляться из столетней горки хрустальные вазочки для варенья, золотые ложечки, истончившиеся до кленового листа, сахарные сушки, сбереженные на случай гостей. И пока разгорался разговор, усиленно дружелюбный после долгой ссоры, пошли мы бродить по темнеющим горницам, ища балкона, выхода в сад. Все было черно от времени, просто, грубо в этих пустых, низких горницах, сохранивших то же расположение, что и при дедушке, срубленных из остатков тех самых, в которых обитал он.
В углу лакейской чернел большой образ святого Меркурия Смоленского [15] , того, чьи железные сандалии и шлем хранятся на солее в древнем соборе Смоленска. Мы слышали: был Меркурий муж знатный, призванный к спасению от татар Смоленского края гласом иконы Божьей Матери Одигитрии Путеводительницы. Разбив татар, святой уснул и был обезглавлен врагами. Тогда, взяв свою главу в руки, пришел он к городским воротам, дабы поведать бывшее… И жутко было глядеть на суздальское изображение безглавого человека, держащего в одной руке мертвенно-синеватую голову в шлеме, а в другой икону Путеводительницы, — на этот, как говорили, заветный образ дедушки, переживший несколько страшных пожаров, расколовшийся в огне, толсто окованный серебром и хранивший на оборотной стороне своей родословную Хрущевых, писанную под титлами. Точно в лад с ним, тяжелые железные задвижки и вверху и внизу висели на тяжелых половинках дверей. Доски пола в зале были непомерно широки, темны и скользки, окна малы, с подъемными рамами. По залу, уменьшенному двойнику того самого, где Хрущевы садились за стол с татарками, мы прошли в гостиную. Тут, против дверей на балкон, стояло когда-то фортепиано, на котором играла тетя Тоня, влюбленная в офицера Войткевича, товарища Петра Петровича.
А дальше зияли раскрытые двери в диванную, в угольную, — туда, где были когда-то дедушкины покои… Вечер же был сумрачный. В тучах, за окраинами вырубленного сада, за полуголой ригой и серебристыми тополями, вспыхивали зарницы, раскрывавшие на мгновение облачные розово-золотистые горы… Ливень, верно, не захватил Трошина леса, что темнел далеко за садом, на косогорах за оврагами. Оттуда доходил сухой, теплый запах дуба, мешавшийся с запахом зелени, с влажным мягким ветром, пробегавшим по верхушкам берез, уцелевших от аллеи, по высокой крапиве, бурьянам и кустарникам вокруг балкона. И глубокая тишина вечера, степи, глухой Руси царила надо всем… — Чай кушать пожалуйте-с, — окликнул нас негромкий голос. Это была она, участница и свидетельница всей этой жизни, главная сказительница ее, Наталья. А за ней, внимательно глядя сумасшедшими глазами, немного согнувшись, церемонно скользя по темному гладкому полу, подвигалась госпожа ее. Шлыка она не сняла, но вместо халата на ней было теперь старомодное барежевое платье, на плечи накинута блекло-золотистая шелковая шаль. Пахло жасмином в старой гостиной с покосившимися полами.
Сгнивший, серо-голубой от времени балкон, с которого, за отсутствием ступенек, надо было спрыгивать, тонул в крапиве, бузине, бересклете. В жаркие дни, когда его пекло солнце, когда были отворены осевшие стеклянные двери и веселый отблеск стекла передавался в тусклое овальное зеркало, висевшее на стене против двери, все вспоминалось нам фортепиано тети Тони, когда-то стоявшее под этим зеркалом. Когда-то играла она на нем, глядя на пожелтевшие ноты с заглавиями в завитушках, а он стоял сзади, крепко подпирая талию левой рукой, крепко сжимая челюсти и хмурясь.
10 цитат из писем и дневников Бунина
Бунин про Ислам! 2 567 просмотров. Иван Бунин в 1901 году Это список всех рассказов, опубликованных Нобелевской премией по литературе лауреат. Новости музея И.А. Бунина Новости объединенного литературного музея. Официальный сайт литературно-мемориального музея Ивана Алексеевича Бунина. С осени 1889 года Бунин работал в «Орловском вестнике», где печатались его рассказы, стихи и литературно-критические статьи. В 1933 году Бунин стал лауреатом Нобелевской премии по литературе за «строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы»[1].
Короткие стихи Бунина
Смотрите видео онлайн «БУНИН короткие рассказы Муравский шлях,Свидание,Журавли,Капитал» на канале «Народный календарь» в хорошем качестве и бесплатно, опубликованное 20 апреля 2021 года в 11:25, длительностью 00:07:58. Подскажите пожалуйста короткие рассказы (трагедии), что-то типа Бунин "Легкое дыхание". Список рассказов Бунина, в котором по алфавиту собраны все рассказы автора, даст вам возможность лучше ознакомиться с творчеством писателя. непревзойденного мастера слова русской литературы первой половины XX века, превращавшего прозу в подлинную "поэзию в прозе".Послушайте прозу Бунина, и вас зачарует то, как Бунин говорит о России со всеми ее приметами. Страшный рассказ В голом, обезображенном зимней смертью парке, черневшем перед домом, б. Читать все произведения, стихи Ивана Алексеевича Бунина.
Иван Бунин. 10 любимых рассказов.
Первый литературный успех Бунина – рассказ «Антоновские яблоки», демонстрирующий проблему обнищавших дворянских усадеб, подвергся критике за воспевание голубой дворянской крови. Новости музея И.А. Бунина Новости объединенного литературного музея. Своё произведение Бунин определил как былину, скорее всего, потому что хотел акцентировать большее внимание на мысли о том, что нужно задумываться о поступках, которые совершаешь (ведь былины отражают нравственные идеалы народа). Произведения Бунина. Рубрикатор произведений Бунина. Рассказы. И. А. Бунин. Читать онлайн бесплатно и без регистрации полностью (целиком) все книги автора Иван Бунин на сайте электронной библиотеки «LibKing». В этот же период произведения Бунина стали печататься в столичных изданиях, творчество молодого писателя вызвало внимание литературных знаменитостей.
Краткое содержание Тёмные аллеи, Бунин читать
Язык: Русский И. Бунин - первый русский Нобелевский лауреат, создатель эталонной, если можно так выразиться, прозы - "парчовой прозы", по точному определению В.
Датировано «31 декабря 1912 г. Название было изменено, так как Бунин готовил новую книгу рассказов, которая также называлась «Последние встречи». Коллекция Last Rendes-Vous. Повседневная жизнь Будни, Будни. Датировано «25—26 января, 7—8 февраля 1913 г. Личарда Личарда. Русское Слово, Москва, 1913, No 61. Последний день Последний день. Газета «Речь», Санкт-Петербург, 1913.
По машинописной записи, написанной 1—15 февраля. Несколько рецензентов критиковали автора за гротескные изображения и якобы отсутствие сочувствия к своим героям. Fresh Shoots Всходы Новые, Всходы новые. Святое Копье Копьё господне. Постная трава Худая трава, Худая трава. Датировано «22 февраля, Капри». Пыль Пыль, Пыль. Чаша жизни Чаша жизни. Рассказы 1913—1914 гг. Москва, 1915.
По сюжету из реальной жизни, беседы Бунина с путешествующим музыкантом Родионом Кучеренко, в селе Ромашев под Киевом. Сказка Сказка, Сказка. Русское Слово, 1913. Благородной Крови Хороших кровей, Хороших кровей. У дороги При дороге. Сборник «Слово», Москва, 1913 г. Чаша жизни, Чаша жизни. Входит в коллекцию «Любовь Мити». Я все молчу Я все молчу. Собрание «Висячие уши и другие рассказы».
Вестник Европы. Особенности коллекции «Любовь Мити». Датируется автором как «23 января - 6 февраля 1914 г. Первоначально назывался «Блудница Алина». Весенний вечер Весенний вечер. Слово сборник, М. Датируется автором «31 января - 12 февраля 1914 г. Братья Братья, Братья. Любовь Мити. Клаша Клаша.
Архивное дело Архивное дело. Клич Вызов, Клич , благотворительный альманах жертв Первой мировой войны, составленный и составленным Буниным Викентием Вересаевым и Николаем Телешовым. Датируется "Москва, 18. Висячие уши и другие истории. Дала название книге 1916 г. Казимир Станиславович Казимир Станиславович. Несколько первоначальных названий были отброшены в том числе «Лев Казимирович» и «Темный человек». Датировано: «16 марта 1916 г. Песня о готсе, Песня о гоце. Петельные уши.
Легкое дыхание Лёгкое дыхание. Сборник «Иудея весной». Аглая Аглая. Loopy Ears. Альманах «Объединение», Одесса, 1919. Иудея весной. Петлистые уши Петлистые уши. Висячие уши и другие рассказы 1954. Земляк Соотечественник, Соотечественник. Первоначально назывался «Феликс Чуев».
Отто Штейн Отто Штейн. Старуха Старуха, Старуха. Пост Пост, Пост. Третий петушок Третьи петухи, Третьи петухи. Последняя весна Последняя весна. Послание новостей, Париж, 1931, N 3672. Последняя осень Последняя осень. Полное собрание сочинений И. Бунин, Петрополис, Берлин, 1934—1936. Том 10.
До этого не публиковалось. Точная дата неизвестна. Заглавный рассказ первой книги Бунина, изданной в эмиграции, тогда формально был предисловием. Ссора Бран, Брань. В 1929 г. Также в журнале «Родная Земля», Киев, сентябрь 1918 г. Окончательная версия написана в 1918 г. Зимний сон Зимний сон. Последний рассказ Бунина, опубликованный в Москве перед эмиграцией. Написано в Одессе.
Датировано «27 декабря 1920 года, Париж». Датировано «20 марта». Ночь отречения Notch otrecheniya, Ночь отречения. Безумный художник Безумный. Альманах Окно Окно , Париж, 1923, книга I. Первоначально называлось "Рождение нового человека" Рождение нового человека. Дата автографа: «18 октября 1921 года». О дураке Емеле, который вышел умнее всех О герцог Емеле, какой вышел всех неглазых, О Дураке Емеле, какой вышел всех умнее. Альманах Окно, Париж, 1923 г. Роза Джерико.
Конец Конец, Конец. Косцы Кости, Косцы. Альманах «Медный всадник», Берлин, 1923, кн. Полуночная зарница Полуночная зарница. Журнал «Современные записки» , Париж, 1924 г. Преображение Преображение, Преображение. Современные записки, 1924, кн XХ. Первоначально как «Однажды весной». Альманах «Златоцвет», Берлин, 1924. В ночном море В ночном море.
Альманах Окно, Париж, 1924 г. Датировано «18 31 июля 1923 года». В одном царстве В некотором царстве, В некотором царстве. Журнал «Иллюстрированная Россия», Париж, 1924 г. Первоначально как «Пещь огненная». Запоздалая весна Несрочная весна. Современные записки. В повести описывается один эпизод, произошедший во время визита Бунина на Цейлон в 1911 году. Святой Святитель, Святитель. Иудея весной..
Идея рассказа упоминается в записи дневника Бунина от 6 мая 1919 года, где он пересказывает легенду о двух русских православных святых Дмитрии Ростовском и Иоанне Тамбовском. День святых Именины, Именины. Skarabei Скарабеи. Музыка Музыка. Слепой Слепой, Слепой. Мухи Мухи, Мухи. Сосед Сосед, Сосед. Современные записки, 1924 г. Лапочки Лапти, Лапти. Слава Слава, Слава.
Надписи Надписи, Надписи. Русак Русак. Книга Книга.
Оно служило своеобразным лифтом в другие миры. Поэт продолжает древнюю аналогию: его лукоморье способно повернуть время вспять и возвратить лирического героя в молодые годы.
В финальных строках представлена философская формула молодости, которая состоит из двух составляющих - «даль» и «сказка». Герой осознанно поэтизирует былые годы, подчеркивая их отдаленность и недосягаемость. Возвышенно-радостное настроение, переданное пейзажем, подкрепляется лирическим «мы», которое встречается в начальной строке. Влюбленная пара, романтичная и юная, вписывается в общую картину, дополняя ее красотой и согласием своих отношений. В последней строфе эта фраза повторяется трижды, подчиняясь особой логике русской сказки и подчеркивая гармоничность лирической картины-воспоминания.
В избе почти темно. Баба разводит огонь на загнетке: набила в чугун яиц, хочет делать яичницу. В другом чугуне, щербатом, она принесла из лавки два фунта гречневой крупы. Она поставила его на нары, и ребятишки, один за другим, заголяясь, сошмыгнули с печки, сели вокруг чугуна, горстями, торопливо едят сырую крупу, закидывая назад головы, и от жадности дерутся. На лавке возле стола, облокотясь на подоконник, сидит мелкопоместный барин, в глубоких калошах, в теплой поддевке и каракулевой шапке.
Ему двадцать лет, он очень велик, худ и узкогруд. Глаза у него чахоточные, темные; рот большой, белая тонкая шея, со впадинами за ушами, закутана розовым гарусным платком жены. Он недавно женился на дочери винокура, но уже соскучился с женой и ходит по вечерам к соседу, к Никифору: заставляет его рассказывать сказки и были, плохо слушает, но дарит за работу то гривенник, то двугривенный. Никифор - мужик еще молодой, но сумрачный. Как попал он в сказочники, ему самому непонятно.
Началось с шутки: рассказал однажды какой-то пустяк, а барину понравилось, - смеясь, он дал на полбутылки и, зайдя на другой день, потребовал нового рассказа. Пришлось вспоминать всякую чепуху, порою выдумывать что попало, порою брать на себя всякую небылицу. Притворяться балагуром, сказочником неловко, но неловко и сознаться, что нечего рассказывать. Да и как упустить заработок? Все-таки не всегда засыпают голодными ребятишки, закусишь и сам иной раз, купишь табаку, соли, мучицы, а не то, как вот нынче, крупы, яиц.
Никифор сидит за столом, насупясь. Надо рассказывать, а ничего не придумаешь. Держа в зубах трубку, вытянув верхнюю губу, глядя в землю, он до зеленой пыли растирает на ладони над кисетом корешки, выгадывая время. Барин ждет спокойно, но ждет. Хворост под чугуном разгорается, но свет держится только возле печки; уже не видно визжащих ребятишек, смутно и лицо барина.
Однако Никифор не поднимает глаз, боясь выдать свое раздражение.
Началось с шутки: рассказал однажды какой-то пустяк, а барину понравилось, - смеясь, он дал на полбутылки и, зайдя на другой день, потребовал нового рассказа. Пришлось вспоминать всякую чепуху, порою выдумывать что попало, порою брать на себя всякую небылицу. Притворяться балагуром, сказочником неловко, но неловко и сознаться, что нечего рассказывать. Да и как упустить заработок?
Все-таки не всегда засыпают голодными ребятишки, закусишь и сам иной раз, купишь табаку, соли, мучицы, а не то, как вот нынче, крупы, яиц. Никифор сидит за столом, насупясь. Надо рассказывать, а ничего не придумаешь. Держа в зубах трубку, вытянув верхнюю губу, глядя в землю, он до зеленой пыли растирает на ладони над кисетом корешки, выгадывая время. Барин ждет спокойно, но ждет.
Хворост под чугуном разгорается, но свет держится только возле печки; уже не видно визжащих ребятишек, смутно и лицо барина. Однако Никифор не поднимает глаз, боясь выдать свое раздражение. Рассказывать нечего, но раздражение помогает. Притворяясь думающим, он медленно, невыразительно начинает: Старые права были хитрый... Вот так-то поехал один мужик за дровами в лес, дело было, конечно, зимой, самый холод ужасный, и встречается с барином...
У мужика, конечно, лошадь плохая, и барин попался злой. Ну, встречается с ним, кричит: «Сворачивай с дороги... Барин глядит, что такое он буровит, дурак, мол, опять его кутузкой... И он его четыре раза порол, этот самый барин... Потом бросил его пороть и говорит на кучера: «Ну, он, верно, дурак, ну его к черту, сворачивай...
Приезжает домой, «нy, говорит, девка, вряд жив буду; избил барин, вся тело синяя... Выздоровел, конечно, а он был плотник, и сбирается в дорогу. Положил в мешок рубанок, аршин, топор... А барина этого была фамилия Шутов. Шел, шел, приходит, спрашивает, где такой-то барин проживает… Всходит на двор.
Лакей выходит, говорит: «Вы плотник? Приходит к барину. Ну, конечно, договорились ценой, - за двести рублей. Написали между собой расписку, дал пятьдесят рублей задатку...
Лучшие книги Ивана Бунина: последний классик Серебряного века
| Лучшие книги Ивана Алексеевича Бунина | сайт о творчестве автора. Произведения, фотографии, биография, критика, публицистика, воспоминания и другие материалы. |
| Краткие содержания произведений И. А. Бунина | Читать онлайн бесплатно и без регистрации полностью (целиком) все книги автора Иван Бунин на сайте электронной библиотеки «LibKing». |
Ранние рассказы Ивана Бунина
По всей вероятности, «Мелкие рассказы» были написаны в Одессе, где Бунин жил в 1898 г. «Поселившись в Одессе, Бунин подружился с писателями и художниками со всеми был на „ты“ некоторых любил, например маленького трогательного Эгиза. В книгу входят: дневник писателя «Окаянные дни», циклы рассказов «Под Серпом и Молотом» и «Неизвестные рассказы», неизвестные советскому читателю стихотворения и «Воспоминания» И.А. Бунина — портреты его современников. Книги автора Иван Алексеевич Бунин читать онлайн бесплатно без регистрации полностью.
10 самых известных произведений Ивана Алексеевича Бунина
Рассказ «Пароход «Саратов»» — Иван Бунин. В сумерки прошумел за окнами короткий майский дождь. непревзойденного мастера слова русской литературы первой половины XX века, превращавшего прозу в подлинную "поэзию в прозе".Послушайте прозу Бунина, и вас зачарует то, как Бунин говорит о России со всеми ее приметами. Короткие стихи Бунина, читать полное собрание творчества автора.