Продаю книгу Золото бунта Алексея Иванова, мягкая обложка, в идеальном состоянии. В смысле “внутреннего устройства” “Золото бунта” намного проще предпоследней книги Алексея Иванова (“Сердце Пармы”), но в философском смысле одновременно и сложнее, и уязвимее.
Золото бунта, или Вниз по реке теснин: краткое содержание, описание и аннотация
- Рецензия на роман Алексея Иванова Золото бунта
- Книга Золото бунта читать онлайн
- Алексей Иванов. Золото бунта, или Вниз по реке теснин - рецензии и отзывы читать онлайн
- Скачать книгу в формате:
- Алексей Иванов «Золото бунта»
- Книга Золото бунта читать онлайн
Описание и характеристики
- Cкачать Золото бунта бесплатно в fb2, pdf без регистрации
- Иванов Алексей - Золото бунта
- Алексей Иванов «Золото бунта». Зачем читать?
- Популярные книги
- Золото бунта, или Вниз по реке теснин - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
- Книга "Золото бунта" - Алексей Иванов
Иванов Алексей - Золото Бунта
Аудиокнигу «Золото бунта», автор которой — Алексей Викторович Иванов, вы можете послушать на сайте или в приложении для iOS или Android. Могу сказать при этом, что я "Золото бунта" вспомнил сразу после прочтения "Большого побега", да, именно так. Похожие. Следующий слайд. Иванов Алексей: Золото бунта Альпина. Книги.
Часть первая КУПЛИ ЖИТЕЙСКИЕ
- Аудиокниги слушать онлайн
- Золото Бунта, или Вниз по реке теснин Алексей Иванов слушать аудиокнигу онлайн
- Читать Золото бунта, или Вниз по реке теснин онлайн - Иванов Алексей Иванович
- Золото бунта бесплатно скачать epub, fb2, txt, pdf - Флибуста
Алексей Иванов: Золото бунта, или Вниз по реке теснин
Одна часть, описывающая сплав по Чусовой, все встречающиеся на пути преграды и опасности по своей детализации совершенно излишни для художественного произведения. Остальное повествование вертится вокруг пропавшего золота Пугачёва и безтолковых хождений по берегам Чусовой главного героя. При этом периодически возникают мистические мотивы, так, к примеру вогулы манси способны наводить "мленье", в котором несложно заплутать человеку, потерявшему душу а воровать души они тоже умеют.
На это вполне физическое движение героя накладывается и движение духовное: в круговерти событий и приключений, в спорах с речными обитателями — язычниками-вогулами, старцами-истяжателями и православными мужиками — Осташа пытается ответить на самый главный для себя вопрос о сути человеческой души и ее пути в этом мире.
Если на время отставить в сторону все извивы сюжета и сосредоточиться на главном, то в сухом остатке будет известная схема: герой в буквальном и переносном смысле движется по дороге жизни реке жизни. В общем-то, это вещь достаточно распространенная в мировой литературе… Но если в эту схему вернуть яркие детали, благоразумно отставленные в сторону до поры до времени, то схема обретет весьма знакомые черты «толкиеновского» хронотопа, благополучно впоследствии растиражированного авторами жанра фэнтези. Судите сами.
Во-первых, в романе Иванова перед нами предстает особый мир, живущий по волшебным законам и закамуфлированный под мир сибиряков соответствующего исторического периода так хорошо, что на первый взгляд кажется, что имеешь дело с историческим романом. И только когда во плоти начинают являться призраки, которых не убить по три раза, а волшебный клубок ниток спасает жизнь герою, начинаешь понимать, что имеешь дело с миром фантастическим… Во-вторых, говор, которым изъясняются герои и который свободно и широко использует и автор, несмотря на всю его историческую обусловленность, носит явные черты субъективного вмешательства, что по существу превращает его в нечто подобное тому, что пытался изобрести и использовать в своем романе Дж. В-третьих, роднит романы Дж.
Р Толкиена и А.
Река здесь вздулась блестящим бугром, и угрюмую скалу оторочило воротником белой пены. Пена вываливалась из-за гребня Разбойника и длинной полосой текла дальше по гладкому и быстрому плесу, потихоньку истаивая. Так после бури на еще сквозящем ветру бьется и полощется, зацепившись за еловую лапу, сорванная девичья косынка. Был день Лукерьи-комарницы. Стоя на корме легкого шитика с веслом в руках, Осташа вместе с рекой заходил в поворот.
Из-за высоких лесов медленно вылезала серая громада Разбойника. Казалось, он перегородил Чусовую от берега до берега. Он все рос, подымался, глыбился, будто медведь, что выбрался из берлоги и расправляет плечи, лапы, хребет. Солнце полудня столбом света спускалось с неба, пробивая воду до дна. Осташа видел, как его лодка проплывает над зелеными мохнатыми окатанными валунами. И батя свалился с Рубца одесную, как щепка слетает с обода бешено вертящегося колеса.
Бурлаки бросились вытаскивать новые потеси, которые лежали на кочетках на кровле коня. Остаться перед Разбойником без потесей — вернее гибели и не придумать. Это и Осташа понимал. Он стоял на скамейке рядом с отцом как ученик сплавщика. Он вцепился в перильца обеими руками. Барка, теряя ход в западине поворота, прямиком шла носом в берег почти под камнем Кликунум.
Казалось, что и Кликун вытянул шею и вздернул свою глупую башку, чтобы потаращиться, как батина барка отурится, а затем ее всем бортом хряснет о скалу и потопит в пене. Осташа хотел заорать, глядя то на отца, то на берег, то на каменную тушу Разбойника, обляпанную бурыми лишаями. Но лицо бати тогда было твердым и белым, а ветер трепал волосы, обвязанные по лбу тесемкой, и кудлатил бороду — словно стелил длинную траву вокруг валуна. Батя вжал в усы раструб жестяной трубы и крикнул бурлакам: — Потеси не спускать!.. Гурьяна бате не поверил. И Осташа не поверил, не понял: почему нельзя и дернуться, чтобы отгрести от берега и от скалы?..
Барка врезалась тупым носом в берег, круша подлесок. От удара бурлаки полетели на доски настила, кто-то с воплем кувыркнулся за борт. Осташу с батей едва не скинуло со скамейки.
Доски обшивки лопнули, но кокора, похоже, была цела. Огниво от удара растрескалось вдоль слоев. Палубный настил задрало и расшеперило. А в общем, барку можно было починить. В межень, к Прокопьеву дню, вода еще упадет, обнажив пролом наполовину. Днище барки все равно лежит на камнях не плотно. В просветы можно просунуть чегени и на распорах рычагами приподнять гузно барки, полностью выведя пролом из реки. Потом сменить огниво, прибить дощатую заплату, вколотить обратно тесины палубы и засмолить все. Потом отчерпать воду из барки, и барка всплывет. Заплата все ж таки на корме, и на ходовые свойства она особо не повлияет. Да ниже устья Койвы сплавщику и бояться-то нечего, разве что Гребешок боец опасный. А Вашкэрский перебор, Камбсинские мели, протоки Дикого острова за деревней Купально — это другое дело, не смертельное. Но Осташа решил осмотреть барку еще и внутри. Не хотелось лезть в ледяную воду, да не положено было сплавщику оценивать барку на глазок. На палубе барки Осташа разделся догола, взял весло на всякий случай и спрыгнул под кровлю на дно барки, в льяло. Воды оказалось по грудь. Внутри барки полумрак был насечен на ломти полосами света из прорех, где кумышские воры уже сняли доски. В огромном, гулком, пустом коробе барки глухо шлепали о деревянные борта волны, поднятые Осташиными движениями. Бурлаки выбрались после крушения на берег, отогрелись у костра; потом пошарили по прибрежным кустам вниз на пару верст, отыскивая тело Перехода, но не нашли ничего; потом поразмыслили и двинули в Кын-завод. Батя вел барку из строгановского завода Билимбай, поэтому в строгановском Кыне им должны были помочь. Тридцать с лишним верст до Кына шли голодняком два дня; переползали через скалы, перебирались через притоки. В Ослянской пристани на пароме перекинулись на левый берег, перевалили гору Мултыка. Строгановского сплавного приказчика Кузьму Егорыча бурлаки застали в Кыну. Кузьма Егорыч распорядился дать им два межеумка, что были заготовлены на летнюю путину для межени, и сказал: коли бурлаки хотят за сплав свои деньги получить, пусть плывут обратно, перегружают чугун на межеумки и везут его на Левшину пристань, как и должно было. Бурлаки, понятно, согласились; уплыли, разгрузили затонувшую барку и на межеумках побежали дальше, в Каму. Все страшное для них было уже позади: Горчак, Молоков, Разбойник, Четыре Брата пройдены, а мимо Отмётыша бог проведет. Только Гурьяна совсем простыл и остался в Кыне. А поправился — и побрел берегом Чусовой в Кашку, понес Осташе черную весть. Ступая на уже осклизлые плахи подмета, стараясь не запнуться о кирень, хватаясь руками за брусья озд над головой, Осташа внимательно осмотрел барку изнутри. Из пролома живот обдало холодом свежей воды. Кроме самого пролома имелась только одна дыра по левому борту за бараном, почти у днища. Здесь выскочила доска-бокарь, заменить которую было раз плюнуть. Нет, барку рано было разбирать на лес. Можно еще поднять, можно. Напоследок Осташа заглянул в казенку — дощатую каморку под палубой. Залезали в казенку из мурьи. Маленький лаз под потолком был очень неудобен, когда в барке нет груза. Бурлаки прорубили здесь стенку, чтобы достать утопленника. Осташа протиснулся в казенку и огляделся. Тесная конура была бы совсем темной, если б не два оконца-прудуха в потолке, перекрещенные скобами, чтобы в них не проваливались ноги бурлаков. Осташа набрал в грудь воздуха и присел совсем под воду, разглядел в мути и сумраке толстое железное кольцо, намертво ввинченное в брус. К этому кольцу и был прикован колодник. Барка затонула, и он тоже захлебнулся в своей темнице. Ну и смерть… Осташа вынырнул, отплевался и полез обратно на палубу. Теперь ему все было ясно. Барку смело можно продать. Здесь всегда разбивали стан рыбаки, охотники, отдыхавшие рудокопы с недалекого Четырехбратского рудника, пока рудник еще работал, да и просто прохожий или проплывающий мимо народ. Посреди полянки чернело кострище с рогульками, а рядом с ним громоздился навес, покрытый горой порыжевшего лапника, стояли вешала — одежу просушить, лодку. Осташа притащил с берега доску-сходню, на которой решил спать у костра, чтобы не застыть от земли. Над полянкой подымался крутой, заросший соснами склон одного из Братьев. Прямо под склоном торчал крест на могиле колодника, захлебнувшегося в казенке отцовой барки. Колодника наспех схоронили бурлаки. Месяца еще не прошло, а крест уже покосился. И Четырешный лог, и полянка были в сумерках, словно под покровом Богородицы, но чеканные сосны на гребне горы еще горели золотом заката, будто звали к себе. По-иконному лазоревое небо за соснами не успело прогреться за день и студило взгляд. От Чусовой и от ручья две стены холода огородили полянку. Осташа сидел у костерка и следил, чтобы не опрокинулся горшок с водой, воткнутый в уголья. По заводским слободкам давно сипели самовары, что паял демидовский Суксун-завод, но кержаки-двоеданы, не отступавшие от древлеправославной веры, самоваров не держали, называя «чертовым брюхом». И чая не пили, чтобы не отчаяться. На Чусовой работный люд, собранный заводчиками по всей Руси с бору по сосенке, давно утратил и корни свои, и отцов обряд, и прадедовкую Палею. Но пристанские — сплавной народ из коренных чусовлян — веру держали строго. Хотя давно уж вера их растрескалась на десятки толков, в которых только начетчики могли разобраться без ошибки. По реке у дальнего берега изредка проплывали длинные связки плотов — «кобылами» или «гусями», собранные и в гребенку, и в елку, и в накат. На первой сплотке — на хомуте, — на выстилке у длинного весла-дригалки, обычно стоял мужик. На задних сплотках — на круквинах, на журостях — бабы, девки, дети. Осташа издалека слышал звонкий девчоночий смех, и ему хотелось, чтобы плот подгреб для ночевки сюда, к нему. Но огромная затонувшая барка не давала зачалиться, и плоты уплывали дальше. Свет над рекой угасал. Угрюмым синим огнем зажигались омуты. Над лесами расправляли плечи черные скалы. Луна, как небесная полынья, морозно замерцала над косматыми хребтами, дико отражаясь в излучинах плесов.
Рецензия на роман Алексея Иванова Золото бунта
А наступает распря, бунт, восстание — и вдруг на этих же лицах появляется звериный оскал, сосед и сват твой становится врагом твоим. Молодые читательницы в отзывах очень пеняют Иванову за жестокость к женщинам и сцены насилия. Забывают, видимо, исторический контекст. Когда физическое наказание детей, женщин и вообще физическая расправа — с соседом или недругом были нормой.
В романе есть и другое отношение к женщине. По мере столкновения героя с жизнью и ее несправедливостью, в душе его вызревают и любовь, и нежность, и сочувствие. Вы только послушайте: «приплесок», «сверкуны», «божелесье»!
Много, конечно, кораблестроительных терминов. Но все это интуитивно понятно из контекста и будит какие-то наши глубинные семантические конструкции и образы из языка бабушек и прабабушек, из давно забытых сказов и народных песен. Ну и последнее — о моем восхищении Алексеем Ивановым и тем, что один человек, пусть и известный теперь писатель, сделал для Урала, для Перми и Екатеринбурга.
Он их певец и популяризатор, он направил на этот регион интерес россиян и даже туристические потоки. В Сети есть сайт с маршрутами на базе «Золота бунта». В селе Чусовом появился фестиваль «Чусовая России» и памятники сплавщикам.
В региональную историю вернулось понятие «железных караванов» как важной составляющей промышленной инфраструктуры Урала.
Урал дымит горными заводами, для которых существует только одна дорога в Россию — бурная река Чусовая. Но здесь барки с заводским железом безжалостно крушат береговые скалы-бойцы.
У сплавщиков, которые проводят барки по стремнинам реки, есть способ избежать крушений: попросить о помощи старцев, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов и держат в кулаке грандиозный сплав «железных караванов».
Есть только один путь, по которому с Урала переправляют добытое железо — река Чусовая. Каждую весну по ней направляются барки, но быть сплавщиком нелегко — река слишком извилистая и неровная, любой сплавщик может навсегда остаться в реке вместе с грузом, который он сопровождал. Главным героем романа является молодой парень. Недавно во время крушения барки погиб его отец. Осташа хочет продолжить отцовское дело, но сталкивается с препятствиями.
Здесь караваны барок, груженных железом, стремительно летят по течению мимо смертельно опасных скал — бойцов. Здесь власть купцов и заводчиков ничто в сравнении с могуществом старцев — учителей веры, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов. Здесь даже те, кто носит православный крест, искренне верят в силу вогульских шаманов.
Аудиокнига - Золото бунта
Осташа несколькими точными и сильными гребками отвел лодку с той струи, что ударила бы его прямо в скалу. Проплывая под Разбойником, он задрал голову, придерживая шапку на затылке. Над бугристым и морщинистым каменным рылом, над плешивым теменем висело и слепило солнце, словно нимб. Облезлые клочья лишайников испятнали скалу, будто забрызгали кровью. Чего ж: безвинной кровушкой Разбойник трижды умылся с головы до пят. Отвернувшись от Разбойника, Осташа увидел вдали под светлыми глыбами Четырех Братьев отцову барку, лежащую на дне. Палуба ее поднималась над водой на аршин, не больше. Светлела тесом двускатная кровля над льялом.
Косо торчала мачта-щегла. Осташа пригляделся. Какие-то люди ползали по крылу кровли, как мухи по пирогу. Он отложил весло, сел на дно лодки, размотал берестяные ленты лаптей и разулся. Потом обтер ноги тряпкой, накрутил онучи, вытащил из мешка сапоги и напялил; за голенище сунул нож. Снова поднявшись во весь рост, Осташа не стал подгребать, а медленно, вместе с течением, приближался к барке. Издалека походило, что это не барка затонула, а никонианская церковь.
Осташа оглядывал быстроток, а сам все думал о бате: представлял, как батя здесь проходил. Вот он стукнулся в берег под Кликуном; барку отурило, понесло бортом на Разбойник; вот она полезла на водяной вал… И вдруг, вместо того чтобы плавно скользнуть вдоль скалы, она врезалась левым кормовым плечом в камень. Лопнули перебитые пополам черные от смолы доски порубня на огибке, будто пальнуло из пушки, и растопорщились в разные стороны. Волна комом упала в пробоину. В утробе барки загрохотали чугунные чушки, скатываясь с места. Барку проволокло боком по скале и выбросило дальше на быстроток, разворачивая обратно носом вперед. И барка все грузла, заливаясь водой, осаживалась в волну, неповоротливая уже, как мертвая.
Да она и была мертвая — убилась о Разбойник. Ее несло прямо на Четырех Братьев. Будь она жива, ее все равно раздробило бы в щепу. Но она не доплыла, затонула и легла на дно рядом с устьем Четырешного ручья.
У сплавщиков, которые проводят барки по стремнинам реки, есть способ избежать крушений: попросить о помощи старцев, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов и держат в кулаке грандиозный сплав «железных караванов».
Однако молодой сплавщик Осташа, пытаясь разгадать причины гибели своего отца, поднимает бунт против сложившегося на Чусовой порядка. Чтобы вернуть честное имя себе и отцу, он должен будет найти казну самого Пугачёва, спрятанную где-то на бойцах...
Бажов или Мамин-Сибиряк? Самое известное произведение о сплаве «железных караванов» — большой очерк Дмитрия Мамина-Сибиряка «Бойцы».
С этим очерком у моего романа отношения сложные. В очерке автор описывает, как он плыл с караваном от пристани Каменка до устья Чусовой. В романе мой герой тоже плывёт от пристани Каменка. Но у меня Каменка — настоящая, а в очерке Мамин-Сибиряк называл Каменкой пристань Усть-Утка, поэтому в романе Чусовая гораздо длиннее, и скал на ней больше.
Но не в том дело. Мамин-Сибиряк считается «певцом Урала». Между тем, Урала-то как раз он и «не приметил», как персонаж из басни Крылова не приметил в музее чучело слона. Бажов писал, что Мамин-Сибиряк не увидел на Урале главного — человека труда.
Не мифического «труженика» из советской идеологии, а представителя индустриального социума, разделяющего ценности своего социума. Пользуясь формулой Бажова — Мастера. Герой аграрного социума, общины, — Богатырь; герой казачьего социума, вольницы, — Разбойник; герой промыслового социума, артели, — Купец. А Мастер — бажовский Данила — квинтэссенция индустриального социума.
Персонажи романов Мамина-Сибиряка — купцы, мещане, священники, крестьяне на отхожем промысле. То же самое и в очерке «Бойцы». Там сплавщик, то есть Мастер «железных караванов», — просто чудик, фрик, а не олицетворение социума. А я сделал сплавщика культурным героем.
И архетип его — не какой-нибудь Савоська «из Мамина-Сибиряка», а всё тот же Данила-мастер Бажова, хотя Бажов не описывал сплав по Чусовой. Отсюда и «неубиваемость» моего героя. Архетип убить невозможно. На реке Чусовой сложился социум, который обслуживал сплав караванов: бурлаки, сплавщики, работники пристаней, корабелы.
Никто из них ничего не пахал и не сеял. Это социум индустриальный, а не аграрный, хотя люди жили в деревнях. И нелепо слышать о происхождении «Золота бунта» от прозы «деревенщиков». Социум всегда является функцией от того способа производства, которым он кормится.
Чусовая с искусственным половодьем — это механизм, и чусовской социум обслуживает механизм. Это люди промышленности, а не деревни; их ценности и мировоззрение порождены индустрией, как и ценности бажовского Данилы-мастера, а не земледелием. Поэтому «бажовская традиция» вела меня к мистике, и мой герой встречает оживших мертвецов и попадает в ирреальное «мленье». О продолжении «бажовской традиции» в романе сказано прямо, когда тайный толк сплавщиков ставится в один ряд с магией рудокопов, выкопавших и Хозяйку Медной горы, и Каменный Цветок.
Мамонт из Атлантиды Как я уже сказал, исторического индустриального фольклора на Урале практически не осталось. Бажов уже работал «по памяти», а не с традицией в её «живом бытовании». С позиции классической литературы, писать мне было уже не о чем: нет ни носителей культуры, ни источников информации. Но с позиции постмодерна, ничего страшного: можно всё придумать самому, опираясь на семантику.
Я и придумал. Весь мир сплавщиков в романе — это вымышленный фольклор. Но я знаю законы создания фольклора, пусть даже интуитивно, и фольклор я создал из реальной истории и географии. Многим скалам на Чусовой, исходя из их названий и истории Урала, я придумал миф.
Разные «еленкины песни» и «бесы на потесях» — не реальные топонимические легенды, а то, что я придумал сам. Действительных преданий сплава в романе совсем немного, как и в ныне существующем фольклоре. Пришлось придумать и «народную историю» Урала: про Ермака, который сбросил идолов в реку, и про святого Трифона Вятского, который собирает души погибших бурлаков. Я придумал мифы, базовые для индустриальной этики сплава: про «оборотную Чусовую» и про «сплавщицкую тайну».
А что поделать? Если Атлантиду нельзя найти, то надо её придумать. Мы живём в культуре постмодерна. Бажову было нельзя, а мне уже можно.
Но по тем технологиям, которые были открыты Бажовым. Моя реконструкция выглядит убедительно не только из-за Бажова. Вымышленную мифопоэтическую картину мира Чусовой XVIII века я снабдил реальным «каркасом» — народной демонологией из книги Владимира Даля «О повериях, суевериях и предрассудках русского народа». Разные Коровьи Смерти, жердяи, карбыши, овинники и анчутки с их повадками и способами обуздания — они «из Даля».
Я «привил» к Далю бажовский ген, как к современному слону хотят привить ген мамонта, чтобы получить мамонта. И мамонт получился. Было то, чего не было Я не раз встречал похвалы, будто бы «Иванов описал раскольников не хуже Мельникова-Печерского».
Здесь власть купцов и заводчиков ничто в сравнении с могуществом старцев — учителей веры, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов. Здесь даже те, кто носит православный крест, искренне верят в силу вогульских шаманов.
Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дается ни шаманам, ни бродягам-пытарям… Слухай Клуб.
Иванов Алексей - Золото бунта
Зачаровывает внутренний конфликт героя, он стал настоящим борцом и главная победа для него - победа над собой. Сюжет произведения захватывающий, стилистически яркий, интригующий с первых же страниц. Невольно проживаешь книгу — то исчезаешь полностью в ней, то возобновляешься, находя параллели и собственное основание, и неожиданно для себя растешь душой.
И только когда во плоти начинают являться призраки, которых не убить по три раза, а волшебный клубок ниток спасает жизнь герою, начинаешь понимать, что имеешь дело с миром фантастическим… Во-вторых, говор, которым изъясняются герои и который свободно и широко использует и автор, несмотря на всю его историческую обусловленность, носит явные черты субъективного вмешательства, что по существу превращает его в нечто подобное тому, что пытался изобрести и использовать в своем романе Дж. В-третьих, роднит романы Дж. Р Толкиена и А. Иванова наличие предметов, обладающих силой исторгать человеческую душу. Прежде всего это, конечно, пугачевская казна и заговоренные родильные крестики сплавщиков, в которые старцы заключали души их хозяев. Волею судьбы носителем знания о первой и обладателем второго становится главный герой, которому еще только предстоит определить свою жизненную позицию в этом мире. Вам это ничем не напоминает знаменитое Кольцо Всевластья из одного очень известного романа?
Иванов «слизал» сюжет или все тот же хронотоп у Толкиена.
Но Осташа знает, что его отец был человеком чести. Осташа начинает расследование гибели отца, потому что мыслит себя в жизни только сплавщиком. В ходе расследования Осташа выясняет, что «корпорация» контролирует Чусовую и зарабатывает на этом капитал, принимая мзду от заводчиков. И «корпорация» является раскольничьей сектой. Она исповедует некий толк «истяжения», который позволяет человеку извлекать из себя душу без последствий для жизни. Человек без души может совершать любые преступления и оставаться безгрешным. Поэтому «бездушные» сплавщики входят в сношения с нечистой силой местных инородцев — вогулов. Бесы вогулов проводят барки мимо скал, а сплавщики «не берут грех на душу», потому что в это время души у них нет. А отец Осташи никогда не использовал подобные «методы», но был лучшим в своём деле, и сплавщик-конкурент решил его убрать, а попутно завладеть золотом Пугачёва.
Осташа ведёт борьбу один на всех фронтах. Он борется с рекой. Он борется с конкурентом и его подручными убийцами. Он борется с «корпорацией». И он борется с вогульскими бесами. Он честен, отважен и жесток. За ним — только «батина правда». И ему надо не только восстановить доброе имя отца и найти «золото бунта», но понять, как христианину делать непосильное дело, на которое Россию обрекает её бездушная власть. Конец фольклора Было время, когда я работал в туристической фирме и водил группы на байдарках или катамаранах по реке Чусовой. Я откатал 400-километровый маршрут сверху донизу несколько десятков раз и выучил его наизусть.
И чем лучше я его знал, тем больше крепло во мне раздражение против туристов. Не раз бывало, что я говорил: «останавливаемся на этой поляне, потому что потом три часа других полян не будет». Но туристы полагали, что местные жители знают реку лучше, чем я, и лезли за советом к какому-нибудь хмельному мужичку с браконьерской сеткой. Мужичок уверенно заявлял: «да тут через поворот у моего племяша покос! Однако перебить уверенность приезжих в компетенции местных мне так и не удалось. Не мне одному. В 1945-1946 годах профессор Уральского университета Михаил Китайник, филолог, организовал экспедиции по окрестностям Чусовой, которые описаны в сказах Павла Бажова. Китайник искал следы фольклора, переработанного Бажовым: отсветы костра Огневушки-Поскакушки и блеск самоцветов оленя Серебряное Копытце. Китайник не обнаружил ни-че-го. Никто из информантов не поведал историй, подобных бажовским.
Филологи Урала пытались обнаружить следы бажовских историй несколько десятков лет — и всё равно впустую. Любой желающий может убедиться в этом, если возьмёт сборник «Предания и легенды Урала» Свердловск, 1991. Неужели Бажов всё придумал? Но сказы Бажова семантически связаны с древним металлургическим искусством региона — так называемым «звериным стилем». Об этой связи я потом написал статью «Угорский архетип в демонологии сказов Бажова». Эта статья была несколько раз опубликована в местных научных изданиях, её легко найти в Сети. То есть Бажов — интерпретатор, но ни в коем случае не выдумщик. И он сам успел объяснить, почему в фольклоре нет следов его сказов. При старых заводах Урала, говорит Бажов, существовал некий «институт заводских стариков». Страта старых заводчан, которые помнили сказания тех времён, когда русские рабочие — в первую очередь, рудознатцы, — общались с местными жителями, вогулами, знатоками своих мест.
Вогулы делились с русскими не только сведениями о месторождениях, но и сведениями о богах. Бажов записал рассказы «заводских стариков» Чусовой, однако потерял тетради во время скитаний Гражданской войны. Ко времени советской власти вогулы уже давно ушли с Чусовой. Старики умерли. Фольклор остался только в памяти Бажова, единственного заинтересованного слушателя. Очень важным является ещё и то обстоятельство, что с развитием технологий прекращали существование целые профессии. Доменные печи сменились мартеновскими — и исчезли предания, связанные с практикой доменного производства. Ушли в небытие профессии бурлаков, сплавщиков, углежогов, рудознатцев — пропал и их фольклор. Поэтому искать фольклор старого Урала традиционными методами — методами опроса «носителей» — бесполезно. Урал — промышленный регион, и его фольклор эволюционирует вместе с промышленностью.
Это в аграрном регионе фольклор сохраняется вместе с вековыми технологиями сельского труда. Чусовая — ярчайший пример «смены фольклора». Закрылись старые заводы и рудники, завершился сплав «железных караванов» — и рассеялись предания былых форм труда. Нынешние обитатели Чусовой — не рабочие и сплавщики, а пенсионеры, дачники и люмпены, — не являются носителями исторического фольклора.
Он стоял на скамейке рядом с отцом как ученик сплавщика. Он вцепился в перильца обеими руками. Барка, теряя ход в западине поворота, прямиком шла носом в берег почти под камнем Кликунум. Казалось, что и Кликун вытянул шею и вздернул свою глупую башку, чтобы потаращиться, как батина барка отурится, а затем ее всем бортом хряснет о скалу и потопит в пене. Осташа хотел заорать, глядя то на отца, то на берег, то на каменную тушу Разбойника, обляпанную бурыми лишаями. Но лицо бати тогда было твердым и белым, а ветер трепал волосы, обвязанные по лбу тесемкой, и кудлатил бороду — словно стелил длинную траву вокруг валуна.
Батя вжал в усы раструб жестяной трубы и крикнул бурлакам: — Потеси не спускать!.. Гурьяна бате не поверил. И Осташа не поверил, не понял: почему нельзя и дернуться, чтобы отгрести от берега и от скалы?.. Барка врезалась тупым носом в берег, круша подлесок. От удара бурлаки полетели на доски настила, кто-то с воплем кувыркнулся за борт. Осташу с батей едва не скинуло со скамейки. Сосны гибко качнулись над головами через все небо, как волосы над лицом утопленника. А потом течение приподняло барку и потащило дальше, к Разбойнику, разворачивая задом-наперед. Бурлаки вставали на колени и крестились, глядя, как впереди вырастает тусклая, урчащая гора воды. Над ней из пенных кипунов поднимался страшный боец.
И любой бы сплавщик так решил, любой. Не отказываются от последней, хоть и бесполезной попытки спастись; в водовороте не отцепляются и от соломинки. А батя о погибели не думал. Не грести, бога ради! Но никто уже и не тянулся к потесям. Барка, медленно разворачиваясь, теперь всем левым бортом неслась прямо на Разбойника. Ее стало кренить, поднимая на водяную гору перед стеной. И вдруг с этой горы, как сани со склона, огромная барка скользнула вперед и вниз. Пенная туча хлынула на палубу, сугробами заваливая вопящих бурлаков. А из мокрого тумана вознесся мятый каменный парус, тенью мелькнул над баркой на расстоянии вытянутой руки и улетел назад, словно отброшенный ураганом.
Кормой вниз по течению, барка впритирку проскочила вдоль Разбойника с той излуки, на какой гибли все и всегда. Батя успел понять, как надо поставить барку, чтобы струя сама пронесла ее мимо, а боец лишь снял стружку с просмоленного борта. Батя сидел на краю скамейки и молчал, сплевывая кровь. Губы его были разорваны жестью трубы. Рокот воды у Разбойника делался все тише и тише. Батя придумал, как пройти прямо под бойцом, как вывернуться из лап погибели. Никто до него такого не совершал. Да никто бы и не смог повторить его путь, потому что батя никому, кроме Осташи, не указал места на берегу, куда надо ударить носом барки, чтобы барка отурилась и прошла невредимой. Цепким взглядом сплавщика батя успел отметить это место: под сосной, что похожа на суксунский светец. Это был секрет бати — и Осташи… А теперь одного Осташи, потому что нынешней весной батя попробовал вновь пройти Разбойник отуром.
Рецензия на роман Алексея Иванова Золото бунта
Тут находится бесплатная электронная фантастическая книга Золото бунта, или Вниз по реке теснин автора, которого зовут Иванов Алексей Викторович. Алексей Викторович Иванов. Алексей Викторович Иванов. Купли житейские (Алексей Иванов, 2005) Перейдите на сайт, чтобы читать книгу целиком. Alexei Ivanov (Russian: Алексей Иванов) is a Russian award-winning writer. Ivanov was born in Nizhny Novgorod into a family of shipbuilding engineers. Алексей Иванов.
Аудиокнига - Золото бунта
А в художественном отношении «Золото бунта» — лучший роман Алексея Иванова и, возможно, один из лучших в современной русской литературе. Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дается ни шаманам, ни бродягам-пытарям. Алексей Иванов — известный писатель, сценарист и культуролог, автор бестселлеров «Ненастье», «Географ глобус пропил», «Сердце пармы», «Золото бунта». Слушать онлайн аудиокнигу «Золото бунта, или вниз по реке теснин» Алексея Иванова на сайте
Иванов Алексей: Золото бунта
Причем в зависимости от степени коммерциализации произведения читай: доступности сознанию рядового читателя автор может отыгрывать этот самый хронотоп либо абсолютно «в лоб», не допуская никаких вольностей, как в женских романах типа «ночь-гроза-граф-замок-гонимая любовь», либо тонко варьируя хорошо окупившую себя модель. Последнее прекрасно реализовано в романе Алексея Иванова «Золото бунта». Оттолкнусь от изложения краткого содержания романа — жанр рецензии так или иначе требует от ее автора пересказа. Весь этот мир заводских рабочих, бурлаков, золотоискателей-хитников показан глазами молодого сплавщика Осташи Перехода, движущегося по реке в поисках истинной причины гибели его отца, лучшего сплавщика на всей Чусовой, и спрятанной им когда-то казны Пугачева. На это вполне физическое движение героя накладывается и движение духовное: в круговерти событий и приключений, в спорах с речными обитателями — язычниками-вогулами, старцами-истяжателями и православными мужиками — Осташа пытается ответить на самый главный для себя вопрос о сути человеческой души и ее пути в этом мире. Если на время отставить в сторону все извивы сюжета и сосредоточиться на главном, то в сухом остатке будет известная схема: герой в буквальном и переносном смысле движется по дороге жизни реке жизни. В общем-то, это вещь достаточно распространенная в мировой литературе… Но если в эту схему вернуть яркие детали, благоразумно отставленные в сторону до поры до времени, то схема обретет весьма знакомые черты «толкиеновского» хронотопа, благополучно впоследствии растиражированного авторами жанра фэнтези.
Судите сами.
Разные Коровьи Смерти, жердяи, карбыши, овинники и анчутки с их повадками и способами обуздания — они «из Даля». Я «привил» к Далю бажовский ген, как к современному слону хотят привить ген мамонта, чтобы получить мамонта.
И мамонт получился. Было то, чего не было Я не раз встречал похвалы, будто бы «Иванов описал раскольников не хуже Мельникова-Печерского». Это чушь.
Я не описывал старообрядцев. Я описывал индустриальный социум Чусовой, и мне необходимо было дать оправдание его культурной самобытности. Самый правильный способ — через религиозную доктрину.
Но эту доктрину мне пришлось искусственно усилить, и я придумал особый «чусовской» толк раскольников — истяжельство. Для толка я изобрёл восьмое церковное таинство — истяжение души. На раскольничьем диспуте в романе идеолог толка старец Гермон — лицо, кстати, реальное — обосновывает своё учение сугубо начётническим способом.
Но это норма для подобных сообществ. Превращение сплавщиков в раскольников позволило мне использовать технологию Бажова: впустить в православное мировоззрение русских рабочих мистику местных финно-угров, как это было у реальных рудознатцев, которых ещё называли «чёртознаями», или у литературного Данилы-мастера и его коллег-камнерезов. Дело в том, что маргинальные общины раскольников нуждались в «свежей крови» и принимали к себе инородцев — охотнее, чем единоверцев-никониан.
А инородцы привносили в мировоззрение раскольников свои суеверия. Многие исследователи раскола отмечали, что самые дикие убеждения существуют как раз среди раскольников, хотя процент грамотных среди них был куда выше, чем у никониан. В общем, раскольничество для романа стало способом рассказать историю не в формате фэнтези, а в формате реалистического допущения.
И когда «Золото бунта» относят к фэнтези, это звучит непрофессионально. Создать мир Отдельной художественной задачей была реконструкция сплава «железных караванов» — белое пятно в истории уральской промышленности. Неразработанность этой темы у историков объясняется просто: кроме экономических показателей, которые можно взять из архивов, нужно знать географию рек и нужно понимать устройство деревянного судна.
Географию Чусовой я знал по собственной работе, а устройство судна понимал с детства, так как мои родители — профессиональные судостроители, выпускники Горьковского института инженеров водного транспорта. Общую картину судостроения и сплава я обрисовал в небольшой книжке «Железные караваны», которую издал в том же 2006 году, что и роман. Мир, который я реконструировал, нуждался в своём языке, потому что пространство без номинации — пустота.
Для создания языка я воспользовался весьма необычной книгой: П. Верех «Опыт лесоводственного терминологического словаря» СПб, 1898. Это пособие для лесоводов, химиков и судостроителей.
Из него я выписал самые красивые слова. Например: «приплёсок» — пляж; зернистые пески — «сверкуны»; густые заросли — «дерябник»; заповедные территории раскольников — «божелесье». Эти слова ясны по семантике, и они создают нужную атмосферу.
И мне искренне непонятно желание иных читателей иметь толковый словарь для «Золота бунта». Когда в детстве я глотал романы Жюля Верна, я не нуждался в схеме парусного оснащения корабля, чтобы понять, что такое «фор стеньга стаксель» или «грот-брамсель». Ну, это какие-то паруса — неважно, какие.
Когда читатель требует словарь, он просто не вникает в художественный замысел и не доверяет автору: этот роман надо читать без словаря. Формально «Золото бунта» — исторический роман. Он имеет строгую датировку: 1778-1779 годы.
Последняя дата высечена на «Демидовском кресте», за водружением которого наблюдает главный герой. Но в романе нет никаких исторических событий. Эти годы на Чусовой не примечательны ничем.
По сути, «Золото бунта» — исторический роман без истории. Однако время в нём зафиксировано точно: ментальная травма пугачёвщины; уход инородцев; наличие пристаней, рудников и заводов. Впрочем, есть и отступления от правды событий.
Капитан Берг — фигура скорее петровского времени, а не екатерининского. Лоты появились только в конце XIX века. Золотодобытчики не использовали «бутары», промывальные станки, — они были изобретены позже.
Но все эти тонкости не играют никакой роли. К этому статусу я шёл много лет. Сколько себя помню, я всегда хотел стать писателем.
Первую повесть я опубликовал в 1989 году, но первую книгу — только в 2003-м. У меня не осталось никакой надежды на то, что когда-нибудь я увижу свою книгу, однако я не бросал дело, которое любил. Я жил по принципу римских легионеров: «делай, что должно, и будь, что будет».
Но в душе кипел гнев: почему судьба не подпускает меня к тому, для чего я и создан? И в «Золоте бунта» я поставил своего героя Осташу Перехода именно в эту ситуацию. Осташа — прирождённый сплавщик, но его отгоняют от реки и шельмуют.
Яшка обосновался в раскольничьем скиту, в ходе неудачной операции капитана Берга по его аресту был, в конце концов, застрелен Осташей, Чупря стал подручным Конона — его Осташа убил уже на финальных страницах романа. Макариха, их мать и условная тёща Перехода через свою дочь Лукерью, невенчанную жену сплавщика, бежавшую к нему от братьев. Жила вместе с Переходом и Осташей. Пыталась избавиться от Осташи, донеся властям что тот, дескать, знает о местонахождении клада. Узнав от колдуньи Бойтэ о гибели Яшки Гусева, разнесла Осташино хозяйство, передушила всех кур, зарубила корову и сама повесилась. Конон Шелегин — слепой сплавщицкий старейшина, фактический хозяин всей логистики на Чусовой. Состоял в сговоре с братьями Гусевыми и сколотил на Чусовой настоящую мафию вокруг сплава. Пытался привлечь Осташу на свою сторону, но неудачно. Умер от старости и камлания Бойтэ. Что здесь есть Антигерой — Осташа.
Это отнюдь не рыцарь добра и света, за ним полно жестоких поступков, да и секса он почти никакого, кроме изнасилования да тёмной магии, не знает. Но ему противостоят такие мерзавцы, что поневоле сочувствуешь даже этой охваченной страстями душе. Бой-девка для битья — Кикилья, статная и невероятно сильная девушка с главным героем, который тоже парень крепкий, она справляется играючи. Но при этом её избивает родной отец, а в какой-то момент насилует вся артель, осатаневшая от долгого воздержания. После такого Кикилья повредилась умом, помогла лишь процедура отчитки. Великая река — Чусовая как герой едва ли не главнее Осташи. Все оттенки чёрного — по зрелому размышлению, именно так и получается. Даже формально протагонист Осташа в лучшем случае темно-серый, он не чурается совершенно злодейских поступков и постепенно чернеет по ходу романа, но противостоят ему совсем уж монстры. Где-где… В… — часть камлания Бойтэ для победы над Шакулой. Потом из этого ружья, побывавшего в её влагалище, навсегда убивается Шакула.
Изнасилование — худшее из зол. Может показаться злой чернушной если не откровенно мизогинно-патриархальной аверсией : всех своих девушек Осташа насилует, причём Бойтэ и Неждана искренне любят его, и он последовательно, не одновременно влюблён в них; вдобавок именно ту, кто в итоге как раз и стала его светом в окошке и стереотипной примерной женой с дитём и прялкой, он изнасиловал вернее, начал, его спугнули, а потом она сама внезапно отдалась с умыслом, подкараулив в бане, чтобы отомстить её отцу. При этом Осташа сравнительно положительный хотя себя считает очень плохим , да и изнасилованная и её брат-пособник подаются как единственные лучики света среди ада постпугачёвского Урала. Но на самом деле таким образом автор показывает, как всё плохо, и то что секс у главгероя всегда агрессивный и полный ненависти — не романтизация, а способ показать глубины ада, где «всех мужиков сглазили». В том же романе педаль в земную кору — чудовищная но, к счастью, краткая сцена, в которой озверелая толпа насилует сестёр Зырянкиных, после чего расправляется над девушками, ночью перерезавшими насильникам глотки и отстреливавшимися от преследователей. Любовный треугольник — Осташа между Бойтэ и Нежданой.
Река Чусовая бурная и непредсказуемая, на ее порогах погибли сотни смельчаков. Есть единый способ избежать гибели и доставить груз в полной сохранности заручиться поддержкой старцев, управляющих железным караваном. Они прячутся в тайных раскольничьих скитах и знают секреты реки. Молодой сплавщик Осташа не раз сплавлялся по реке с отцом.