Лев Копелев. Киноиндустрия20 июля 2018. 12 неизвестных фактов об Алексее Германе. Лев Копелев. Хранить вечно. Анн Арбор: Ардис, 1975. Раиса Орлова, Лев Копелев "Мы жили в Москве 1956-1980" Москва. Общественная организация Форум Льва Копелева была основана после смерти Копелева его друзьями и соратниками в 1998 году в Кёльне. Надгробие на могиле ва на Донском кладбище (уч. у колумбария 12).
Копелев Лев Зиновьевич
Лев Копелев — все последние новости на сегодня, фото и видео на Рамблер/новости. Лев Копелев так же, как Богатырев, пробивал эту стену страха и отчуждения, которая была, на мой взгляд, не менее прочной, чем Берлинская. От редакции: Письмо Л. Копелева А. Солженицыну передал нам Е. Г. Эткинд в 1990 году с просьбой не печатать до его разрешения. Из биографии ва в " Википедии": «В 1941 записался добровольцем в Красную армию.
Лев Копелев. Встреча с дочерью литературоведа, правозащитника и героя войны
| Добро пожаловать на сайт Федерального министерства иностранных дел | Видео. Похожие. Следующий слайд. Лев Копелев: Гуманист и гражданин мира Издательство Молодая гвардия. |
| Добро пожаловать на нашем сайте! | Лев Зиновьевич Копелев. Всего публикаций: 8. |
| Лев Копелев: пройти своей тропой - Федеральное министерство иностранных дел Германии | 26 лет назад умер Лев Зиновьевич Копелев (1912-1997), русский писатель, литературовед, критик, правозащитник, политзаключенный в 1945-1954 годах. |
| У Гааза нет отказа... | 26 мая в нашем музее состоялся вечер "Друзья Булата Окуджавы: Лев Копелев и Генрих Бёлль". |
Лев Копелев: Гуманист и гражданин мира
Лев Копелев снискал славу человека большого гражданского мужества — он, отсидевший после войны почти десять лет в сталинских лагерях. Общественная организация Форум Льва Копелева была основана в Кельне после его смерти в 1998 году. Незадолго до меня приехал в Германию Лев Копелев со своей женой Раисой Орловой. писатель, известный германист, литературный критик и орденоносец, который горячо любил свою Родину. Таксист-немец, узнав, что мы держим путь к Льву Копелеву, долго справлялся о здоровье знаменитого и уважаемого горожанина, сделавшего так много.
Аудиокниги слушать онлайн
Рубин, Нержин, Сологдин. Это человек энциклопедически образованный, с живыми черными глазами и курчавой бородой. В любом коллективе его уважают и любят, прислушиваются к его советам. Автобиографическая повесть «Утоли мои печали» - особое проникновение в мир беззащитности осужденных. Он искренне верит в Ленина и Маркса. Он преподает историю зарубежной печати в Московском полиграфическом институте, работает научным сотрудником во ВНИИ искусствознания. Копелев женится второй раз, на соратнице, Раисе Давыдовне Орловой.
За плечами каждого супруга тяжелые годы сложной борьбы за свободу. Внешне такие разные они вдруг становятся единым целым, маленьким семейным оазисом. Лев Зиновьевич окружает свою Раечку теплом и заботой. Она называет его Левушкой, дает ему советы в литературной деятельности, с радостью встречает дома всех его знакомых. Копылевы в Коктебеле. Здесь звучат стихи и отрывки прозы, которых никогда не пропустят в печать, разыгрываются фрагменты спектаклей, отсюда товарищи собирают посылку ссыльному И.
Семья Копелевых воспитывает дочерей Светлану и Марию. От института Копелев совершает ряд дружественных поездок, в рамках обмена опытом и знаниями в ГДР. Он открыт в общении, честен и прямолинеен. В совершенстве владея несколькими языками, в том числе и немецким, Лев Зиновьевич быстро подружился с восточногерманскими писателями Бертольд Брехтом, Анной Зегерс, Кристой Вольф, Генрихом Бёлль. Всегда есть темы для диалога: Лев Копелев и Генрих Бёлль. Он настойчиво предлагает свои варианты, основанные на пропаганде лучших произведений русских писателей.
В 1968 году подписывает протестное письмо, против преследования диссидентов. Выступая на лекциях, Копелев критикует советское вторжение в Чехословакию. Представители власти делают ему предупреждение, налаживают запрет на любые публикации и издания. Выручает самиздат. Несколько работ друзья перевозят и публикуют за границей.
Согласно информации с официального сайта, форум занимается исследованием тем, связанных с политическими, социальными и культурными изменения в странах Восточной Европы Ежегодно организация вручает правозащитную премию, лауреатами которой в последние годы становились «ОВД-Инфо», глава карельского «Мемориала» Юрий Дмитриев, а также беларуские оппозиционерки Светлана Тихановская, Мария Колесникова и Вероника Цепкало.
Долгое время лучший друг и прототип одного из центральных персонажей романа Солженицына «В круге первом», — с 1980 года, лишенный советского гражданства, Лев Копелев жил в Германии, где и умер.
Предлагаемое читателю повествование является частью автобиографической трилогии.
Потом мне не верили: «Неужели вы даже не прочли?.. Одни осторожно заговаривают, другие обходят. Я не сразу сообразила, что произошло.
А на следующий день примчалась из Москвы Нина Антоновна. Показала недавно полученный первый том сочинений Гумилева, изданный в США. В предисловии строки из «Ямбов», посвященные разрыву с молодой женой, комментируются так: «Об этой личной драме Гумилева еще не пришло время говорить иначе, как словами его собственных стихов: мы не знаем всех ее перипетий, и еще жива А. Ахматова, не сказавшая о ней в печати ничего».
И гневно: — Видите ли, этому господину жаль, что я еще не умерла. Мы пытались возражать, — это просто неуклюжий оборот. Ему это просто мешает. Написать ему, что ли?
И посмотрите, как гадко он пишет о Леве: «Позднее, при обстоятельствах, до сих пор до конца не выясненных, он был арестован и сослан». Невыясненные обстоятельства! Что ж они там предполагают, что он банк ограбил? У кого из миллионов арестованных тогда обстоятельства были ясными… Не понимают.
И не хотят понять. Ничего они не знают. Да, да, они предпочли бы, чтобы мы все умерли, чтобы нас всех арестовали. Им мало двух раз.
Посмотрите, вот тут же: «Но в 1961 году за границу дошли слухи быть может, и неверные о новом аресте Л. И вот теперь сочиняют невесть что. Одоевцева уверяет, что Гумилев мне изменял. Да я ему еще раньше изменяла!
Для нее оставались злободневными соперничества, измены, споры, которые волновали ее и ее друзей полвека тому назад. В тот день она читала стихи из цикла «Шиповник цветет», из «Реквиема». Ее комната в дальнем конце коридора была узкая, длинная, небрежно обставленная старой случайной мебелью. Диван, круглый стол, секретер, ширма, туалет, этажерка.
Книги и неизменный портфельчик с рукописями лежали на круглом столе. Потом повела нас в столовую — показать картину Шагала. Здесь она была так же, как во всех московских пристанищах, «не у себя дома», а словно проездом, в гостях… Вышла на кухню, вернулась огорченная. Мы рассказали, как Панова благоговейно говорила о ней и читала ее стихи.
Она слушала отстраненно, мы не сразу поняли, что она не хочет говорить о Пановой. Едва услышав, что та собирается писать книгу о Магомете, взметнулась, глаза потемнели от гнева, голос задрожал: — Магомета ненавижу. Половину человечества посадил в тюрьму. Мои прабабки, монгольские царевны, диких жеребцов объезжали, мужей нагайками учили.
А пришел ислам, их заперли в гаремы, под паранджу, под чадру. Мы услышали лекцию по истории ислама, о первых халифатах, настоящую лекцию серьезного, разносторонне образованного историка. О Магомете она говорила с такой ненавистью, как говорят лишь о личном враге, еще живом. В сентябре 1963 года американский поэт Роберт Фрост впервые приехал в Россию.
В детстве он мечтал о таинственной стране белых медведей. Юношей и зрелым поэтом он жил в магнитном поле русской литературы. В Москву он приехал как посланец президента Кеннеди. У нас его принимали необычайно почетно.
Когда он заболел в Пицунде, Хрущев навещал его в номере гостиницы, сидел у постели, развлекал анекдотами. Приехав в Ленинград, Фрост попросил, чтобы его познакомили с Анной Ахматовой. Мы несколько раз слышали, как она рассказывала об их встрече. Потемкинскую деревню заменила дача академика Алексеева.
Не знаю уж, где достали такую скатерть, хрусталь. Меня причесали парадно, нарядили, все мои старались. Потом приехал за мной красавец Рив, молодой американский славист. Привез меня заблаговременно.
Там уже все волнуются, суетятся. И я жду, какое это диво прибудет — национальный поэт. И вот приходит старичок. Американский дедушка, но уже такой, знаете, когда дедушка постепенно становится бабушкой.
Краснолицый, седенький, бодренький. Сидим мы с ним рядом в плетеных креслах, всякую снедь нам подкладывают, вина подливают. Разговариваем не спеша. А я всю думаю: «Вот ты, милый мой, национальный поэт, каждый год твои книги издают, и уж, конечно, нет стихов, написанных «в стол», во всех газетах и журналах тебя славят, в школах учат, президент как почетного гостя принимает.
А на меня каких только собак не вешали! В какую грязь не втаптывали! Все было — и нищета, и тюремные очереди, и страх, и стихи, которые только наизусть, и сожженные стихи. И унижение, и горе.
И ничего ты этого не знаешь и понять не мог бы, если бы рассказать… Но вот сидим мы рядом, два старичка, в плетеных креслах. И словно бы никакой разницы. И конец нам предстоит один. А может быть, и впрямь разница не так уж велика?
Осенью 1963 года я послала Ахматовой письмо из больницы: Дорогая Анна Андреевна! Никогда я не решилась бы написать Вам, если бы не чрезвычайное обстоятельство. Я болела все лето и осень, и это закончилось тяжелой операцией, после которой мне как-то стало все все равно. Не читала, не думала, лежала на больничной кровати, не смотрела на своих родных и близких.
И тогда Лев Зиновьевич принес мне томик Ваших стихов — попробуй читать. И Ваши стихи стали для меня мостиком к этому миру. Я читала давно знакомые и будто совсем незнакомые строки и возвращалась. Потому мне и захотелось очень написать Вам с глубокой личной благодарностью теперь, когда стало легче я все еще в больнице , пытаюсь разобраться, что же за чудо произошло в ту ночь, когда я опять, несмотря на все уколы, не спала и пробовала читать.
Меня поразило мужество поэта. Я часто думала о Вас, о Вашей судьбе, как, о примере необыкновенного, редкого мужества. Но только теперь я поняла главное — Вы знаете, что человек смертен, Вы знаете самую сердцевину трагедии человеческой «… но кто нас защитит от ужаса, который…» Знаете и в отвлеченно-философском, и в самом конкретном земном смысле «… даже ветхие скворешни». Знаете и учите людей жить, не закрывая на это глаза как я прожила , а — зная.
Мне раньше Ваши стихи казались холодно-прекрасными, мраморно-прекрасными. И только теперь, может быть, причастившись страданий сама, я ощутила раскаленную лаву, которой овладел художник. В поэзии Цветаевой страдание льется через край, захватывает читателя боль, содрогание… А здесь страдание преодоленное, снятое. И в этом огромная победа художника, победа нравственная и победа эстетическая.
Мне эта преодоленность, скромность страдания кажется чертой очень русской… Еще раз спасибо Вам, низко кланяюсь Вам за то, что Вы есть, за все, за то, что Вы писали и пишете сейчас прекрасно молодые стихи. Перед моими глазами — Ваш портрет, не тот, что в книжке, а мой любимый, теперешний, в белом цвету, где изображена величественная, необыкновенно счастливая женщина — великий поэт — олимпиец на вершине славы, увенчанный всеми мыслимыми отечественными и иностранными лаврами, собраниями сочинений и пр2. Ведь те лавры главные — в читательских сердцах, они у Вас действительность, а не иллюзия. Спасибо Вам.
С надеждой увидеть Вас, если позволено будет — мы приедем на ноябрь в Комарове. Нежно Вас обнимаю, В ответ получила телеграмму: «Ваше письмо принесло утешение и помощь в тяжелый час. Благодарю Вас. Ваша Ахматова».
В этом письме — только правда, но не вся правда. Я не писала и никогда не говорила ей, как поздно я пришла к ней и почему поздно. Она была убеждена, что возможен лишь один выбор между опасной правдой и спасающей ложью, и считала, что именно эта коллизия определяла существование всех советских людей. В двенадцать часов в музее Революции собрание: 70-летие Артемия Халатова.
В шесть часов в музее Маяковского — вечер, посвященный 75-летию Анны Ахматовой. Ни о том, ни о другом событии газеты не писали. Для официальной истории они всего лишь заметки на полях. Смотрю на знамена музея.
А слышу не торжественный шелест, нет, отчетливо слышу металлический звук — так дребезжат цветы на искусственных венках. Когда похороны кончаются, венки прислоняют к могиле, все расходятся по домам. Живые цветы вянут, а эти дребезжат. Над столом президиума — фотопортрет: ассирийская курчавая борода и шевелюра Халатова.
Красив, молод, взгляд устремлен вдаль, в будущее. Когда его убили в 37-м, ему было 43 года. До революции — «профессиональный революционер», потом — профессиональный начальник. Начальник столовых, начальник вагонов, начальник книг.
Мой отец работал с Халатовым с первых лет революции; куда бы того ни переводили тогда говорили: «бросали» , он брал с собой несколько сотрудников, в том числе и отца. С матерью, с сестрой Халатова мои родители сохранили дружбу и после его гибели. Потому я и оказалась в музее Революции 30 мая 64-го года. Сквозь пустые, бесцветные слова академика Островитянова изредка прорывается живое: «Говорят, что и на Колыме Артемий Багратович заведовал малым Нарпитом3 — делил арестантские пайки».
Большинство присутствующих — отсидевшие или их родственники. Третьекурсницей ее арестовали. Она шепчет: «Плохо сделано собрание, вот я сделала в честь папы — все плакали…» В речах — ни следа преступлений. Просто чествуют человека, умершего в своей постели.
О нем, как всегда о мертвых, только хорошее. Когда я читала книгу Кестлера «Мрак в полдень»5, герой Рубашов виделся мне похожим на Халатова. Властный, сильный, умный. Но чего-то важного, вероятно, самого важного, у Рубашова не оказалось.
Вероятно, не было и у Халатова. Не должно было быть у человека того рода, к которому оба они принадлежали. К которому стремилась принадлежать и я. Люди этого рода должны были непременно освободиться от себя, от своего мнения, от своей совести.
Не освободившись, нельзя было принадлежать к этой когорте.
У Гааза нет отказа...
Условия нелёгкие. Тут это многие поймут. Мне понравилось Грибанов Алексей - Серые Мне очень понравилось! Спасибо Олег Лаймон Ричард - Кол.
Организация названа в честь родившегося в Киеве писателя и правозащитника Льва Копелева. Согласно информации с официального сайта, форум занимается исследованием тем, связанных с политическими, социальными и культурными изменения в странах Восточной Европы Ежегодно организация вручает правозащитную премию, лауреатами которой в последние годы становились «ОВД-Инфо», глава карельского «Мемориала» Юрий Дмитриев, а также беларуские оппозиционерки Светлана Тихановская, Мария Колесникова и Вероника Цепкало.
Но я, вот видишь, вполне в себе... А все почему? Потому что правильный образ жизни. Каждый день - зарядка и утром, и вечером, в выходной день - на рыбалку или на охоту.
Никаких этих излишеств: выпивал редко, это теперь уж, в войну, позволяю себе больше. Насчет баб, ни-ни. У меня семья и я вообще люблю порядок... Жена у него была рослая, могучая блондинка, красивая, злая и глупая.
Он почтительно обожал ее, так же как и 4-х летнюю дочку, беленькую, синеглазую, очень ухоженную и нарядную. Они обе командовали им, жена сердито покрикивала и, как рассказывали соседи, даже била своего грозного мужа по щекам. Потом в конце лета они были почти наполовину истреблены в яростных и безнадежных атаках на Старую Руссу. Одним из батальонов 1-й дивизии командовал старший лейтенант Шатров - простодушный, неглупый, энергичный парень, в прошлом профессиональный спортсмен.
Он деловито, без лишней суеты, строго, но справедливо и заботливо управлял батальонным хозяйством: в меру ссорился с артиллеристами, разведчиками и интендантами, ладил с саперами. Бойцы его любили, начальство доверяло, зная, что у него всегда все в порядке, фланги, стыки надежно прикрыты, окопы глубокие, боеприпасов вдоволь, бойцы сыты и вымыты, НП на самом подходящем месте и записи наблюдений ведутся настоящие, а не липовые... Помполитом у него был капитан Розанов, до войны - секретарь астраханского горкома комсомола. Очень худой, похоже, что туберкулезный.
Рядом с подвижным, зычным, смешливым комбатом он казался иногда вялым, смирным интеллигентом. Но он был из первых комсомольских заводил 20-х годов, фанатично самоотверженный, упрямый, добрый, и храбрый без рисовки. Говорил не очень складно, но с тем неподдельным вдохновением, которое придавало живую силу даже стандартно выспоренной митинговой риторике. А лучше всего он умел разговаривать «по душам» с глазу на глаз или с небольшими группами солдат.
Он любил весь батальон как целое и многих бойцов каждого самого по себе. Знал участливо их домашние дела и заботы. Большинство солдат, недавние школьники, относились к своему комиссару примерно так же, как раньше к самым душевным учителям. Командир и комиссар всегда жили в одной землянке.
Шатров то и дело тревожился: - Носит его там черт, опять полез днем, куда не надо, там каждый вершок простреливают. Батальонной поварихой была Варя, восемнадцатилетняя девочка из сибирского таежного села. Рослая, пышная, но с детским округлым скуластым лицом и толстой темно-русой косой. Она оказалась единственной девушкой среди нескольких сотен молодых парней.
Варя считала КП батальона, расположенный в лесу в 500-700 метрах от передовой, глубоким тылом, очень досадовала, что ей не доверяют быть снайпером. А у нас, знаешь, кака школа, однако, каждая девчонка стрелять умеит, а я и мальчишков перестреливала хоть с колена, хоть стоя, хоть по тарелочкам... Но и командир, и помполит строго запрещали ей отлучаться от главного поварского дела. Но Варя дружила с бойцами, которых кормила шаньгами и пельмешками, и, несмотря на запреты, «сбегала на огневую».
И каждый раз она обязательно ухитрялась пострелять. Веселая добрая девочка азартно спорила. К Варе в батальоне относились как к общей сестре. Подшучивали по поводу снайперских претензий и нескольких кулинарных неудач.
Были и влюбленные. Но словно по молчаливому уговору никаких ухаживаний. Молодые офицеры, которые были ее соседями по землянке, иногда затевали с ней возню, но она лихо управлялась с крепкими парашютистами, так же, как легко ворочала тяжелые термосы. Розанов снабжал ее книжками, требовал, чтобы она занималась, «после войны пойдешь учиться на доктора».
Один из дивизионных разведчиков, «гостивших» в батальоне, рассказывая в присутствии Вари какую-то байку, «выразился».
Харьковская правозащитная группа оказывает поддержку внутренним беженцам и собирает факты и свидетельства о военных преступлениях, чтобы как можно скорее привлечь преступников к суду», — отмечается в документе. Правозащитник Лев Копелев родился и вырос в Киеве и посвятил жизнь борьбе за мир и права человека.
Лев Копелев: "Хочу быть свободен от какой бы то ни было рабской зависимости духа"
| Лев Копелев о событиях в Восточной Пруссии 1945 года | 26 лет назад умер Лев Зиновьевич Копелев (1912-1997), русский писатель, литературовед, критик, правозащитник, политзаключенный в 1945-1954 годах. |
| Адвокат из Чечни становится лауреатом Премии Льва Копелева - Новости | Премия им. Льва Копелева. „Толерантность, нравственность и человечность – идеалы и мечты немецких и российских просветителей – это не утопии, чуждые действительности. |
| Копелев Лев Зиновьевич | В начале 70-х Лев Копелев подружился с известным немецким писателем-антифашистом Генрихом Беллем. |
| Из Союза писателей СССР исключён Лев Копелев: праздники и памятные даты (события) 24 марта | Имя Льва Копелева связано с литературой, гуманизмом, борьбой за свободу и особенно с русско-немецкой дружбой. |
Аудиокниги слушать онлайн
| «Форум имени Льва Копелева»* признали нежелательным в России | * Естественно, что германист Лев Копелев просто не мог разминуться с романистом Генрихом Бёллем. |
| Книга "У Гааза нет отказа..." - Лев Зиновьевич Копелев скачать бесплатно | Правозащитник и литератор Лев Копелев познакомился, а затем и подружился с писателем Александром Солженицыным в «шарашке» ГУЛАГа. |
| Копелев Лев Зиновьевич | 26 мая в нашем музее состоялся вечер "Друзья Булата Окуджавы: Лев Копелев и Генрих Бёлль". |
| Копелев и его Вуппертальский проект / Игорь Резников | Надгробие на могиле ва на Донском кладбище (уч. у колумбария 12). |
Лев Копелев в Харькове
Адвокат из Чечни Зайнап Гашаева в воскресенье, 20 ноября, в Кёльне получила премию Льва Копелева. Из биографии ва в " Википедии": «В 1941 записался добровольцем в Красную армию. Лев Зиновьевич Копелев — писатель, советский и российский критик, литературовед (германист), диссидент и правозащитник, патриарх русской культуры XX века. Фонд Льва Копелева объявил о присуждении престижной немецкой премии имени Льва Копелева за мир и права человека народу Украины в 2023 году. Тихановской, Колесниковой и Цепкало присуждена Премия им. Льва Копелева за мир и права человека Все подробности на сайте / Фотография Лев Копелев (photo Lev Kopelev).
Просветительский онлайн-проект «Они прошли по той войне. Писатели-фронтовики»: Лев Копелев
"Форум Льва Копелева"*, названный в честь правозащитника и советского диссидента, отсчитывает свою историю с 2001 года. Но для Льва Копелева, чей единственный брат погиб на войне, чьи дедушка, бабушка, дядя и тетя были расстреляны в Бабьем Яру, такая логика была неприемлема. Германский "Форум имени Льва Копелева" (Lew Kopelew Forum) Минюст включил в перечень нежелательных организаций. Имя Льва Копелева связано с литературой, гуманизмом, борьбой за свободу и особенно с русско-немецкой дружбой. Немецкий писатель Зигфрид Ленц удостоен международной премии имени Льва Копелева "За мир и права человека". Лев Копелев стремился напомнить нам, что знаменитое изречение Гете, в котором он призывает современников научиться если не любви.
Раиса Орлова и Лев Копелев. «Мы жили в Москве 1956-1980: встречи с Анной Ахматовой»
Поляка на хранение материалы подпольного центра оппозиции. Вскоре Поляка арестовали, материалы были перепрятаны у И. На квартире у Копелевых прошел обыск. Лев явился в ГПУ с повинной, после беседы отпущен. Распространял листовки с протестом против арестов «большевиков-ленинцев» самоназвание троцкистов. Но отец бросился в ноги знакомому, герою Гражданской войны, у которого оказался знакомый прокурор, и уже 9 апреля — в день, когда ему исполнилось 17 лет — Льва освободили и передали на поруки отцу. Первую постоянную работу Лев Копелев получил в 17 лет: осенью 1929 года биржа труда подростков направила его в вечернюю рабочую школу для малограмотных. Там он преподавал украинский и русский языки, арифметику, основы политграмоты и естествознания. В 1930 году женился на однокласснице Надежде Колчинской. В этом браке у него родились дочери Майя и Елена. Работал токарем в ремонтном цеху на Харьковском паровозостроительном заводе имени Коминтерна, сотрудничал с редакцией заводской многотиражки.
После вступления в комсомол был назначен редактором особой многотиражки танкового цеха. В 1932—1933 годах во время голода на Украине участвовал в хлебозаготовках в Миргородском и Староводолажском районах в составе агитационно-редакционной бригады. Своими глазами наблюдал работу НКВД по ликвидации кулачества — эти наблюдения впоследствии легли в основу книги его мемуаров «И сотворил себе кумира». В 1933 году поступил на философский факультет Харьковского университета. Совмещал учебу с работой секретарем редакции университетской многотиражки. Обучаясь в Харьковском университете, написал свои первые статьи на русском и украинском языках, некоторые из них были опубликованы в газете «Комсомольская правда». В феврале 1935 года был арестован двоюродный брат Льва Марк. После этого Копелева исключили из комсомола и из университета «за связь с родственником-троцкистом». Позднее благодаря хлопотам знакомых исключение из комсомола отменили, ограничившись выговором «за притупление политической бдительности». Несколько позже Копелев был восстановлен и в университете.
Однако на занятия больше не ходил, оформил восстановление, сдал сессию за третий курс и отчислился. В том же году отца Копелева перевели на работу в Москву. Лев с женой уехал в столицу вместе с отцом. Он перевелся в Московский институт иностранных языков на факультет немецкого языка. С 1938 года преподавал в Московском институте философии, литературы и истории. В Москве установил дружеские отношения с немецкими эмигрантами-коммунистами. В 1941 году защитил кандидатскую диссертацию о драмах Шиллера и проблемах Французской революции. Сразу после начала Великой Отечественной войны Копелев пошел на фронт добровольцем, хотя у него было право на бронь. Благодаря своему знанию немецкого языка стал пропагандистом и переводчиком. В мощные говорящие установки через линию фронта призывал немецких солдат и офицеров сдаваться в плен.
Мы используем cookie файлы для некоторых функций сайта и не собираем персональные данные. Продолжая использовать сайт, вы соглашаетесь с этим. И другие места бывают тоже. Глава 2.
И меня завоевали навсегда стихи о капитанах, о Нигере, о храбрецах и таинственных дальних краях. Ахматова была для нас жена Гумилева, которая тоже писала стихи. Языческий храм моих мальчишеских и юношеских идеалов был варварски загроможденным капищем. То вспыхивали, то чадно угасали кадильницы перед разнообразными кумирами. Для Ахматовой там не было места. Ее стихи застревали в памяти, вспоминались «под настроение». Но я считал: как ни прекрасны краски, звуки, главное — идеи, содержание слов. Правда, А. Толстой, Киплинг, Гумилев были и вовсе «по ту сторону баррикады». На том же вечере Маяковский отвечал на вопрос о Гумилеве: — Ну, что же, стихи он умел сочинять, но какие: «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего государя». Говорят: «Хороший поэт». Это мало и неправильно. Он был хорошим контрреволюционным поэтом. О Киплинге у нас писали: «бард британского империализма…», «певец колонизаторов…» Однако мужественные воинственные стихи Гумилева и Киплинга мне были необходимы почти так же, как «ретроградные» баллады А. В двадцатые годы мы, «… надцатилетние», еще не превратились в оказененных, узколобых фанатиков. Тогда еще допускали, что и классовые враги, и непримиримые идейные противники могут быть бескорыстны, благородны, мужественны. И такой «либеральный объективизм» еще не стал смертным грехом, уголовным преступлением. Но в последующие годы наш художественный мир быстро скудел. Наступал «великий перелом» — коллективизация, пятилетки, разоблачение вредителей. Новые силы оттесняли и непокорных муз, и недостаточно последовательных «попутчиков». Наши поэтические храмы пустели и закрывались — как и церкви, с которых сбивали кресты, снимали колокола и превращали в склады, в клубы… В те годы я, кажется, только один раз встретился с именем Ахматовой. В 1934 году харьковская газета «Пролетарий» праздновала десятилетний юбилей. На банкет, необычайно обильный для той поры соевые пирожные, мороженое , пригласили не только известных литераторов, но и рабкоров. Рядом с главным редактором сидел почетный гость, помощник прокурора республики Ахматов — моложавый, с «кремлевской бородкой», утомленно-снисходительный партийный интеллигент. На нижнем конце стола вместе с нами, рабкорами, пировал Максим Фадеевич Рыльский. Предоставляя ему слово, тамада-редактор сказал: «Еще недавно мы называли Рыльского «знаменем украинского национализма», но сегодня мы рады приветствовать его в нашей среде как товарища и соратника в борьбе за социалистическое строительство, за победу пятилетки». Рыльский напевно продекламировал куплет в честь юбилея газеты. А затем прочитал экспромт, встреченный хмельным одобрением: Хай плаче Анна Ахматова, А нас поведуть Ахматови За гранi. Прокурор Ахматов исчез в тридцать седьмом году. Анна Ахматова для меня еще долго оставалась «плачущей и блуждающей в тумане». В «Правде» стихи: Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Негромкое стихотворение прозвучало внятней всех — барабанных, фанфарных, огнестрельных… В моем планшете оно лежало вместе со «Жди меня» и «Землянкой»; позднее всех оттеснил «Теркин». Тогда казалось, что ахматовские строки волнуют и радуют лишь как подтверждение великой объединяющей правды нашей войны. И она, чужая Прекрасная Дама, с нами заодно — так же, как старые георгиевские кавалеры, как патриарх Сергий, как Деникин и Керенский, призывающие помогать Красной Армии. Но стихи жили в памяти. Речь Жданова и постановление ЦК 1946 года я прочел в лагере. Неприятны были брань, хамский тон. Не мог понять, зачем это нужно именно сейчас, после таких побед. Почему именно Ахматова, Зощенко, Хазин и уж вовсе непричастный Гофман — опасны, требуют вмешательства ЦК, разгромных проработок?.. Но тогда у меня были другие мучительные заботы и тревоги. И личные — второй год заключения, дело «за Особым Совещанием» — и общие: послевоенная разруха в стране, начало холодной войны. Прошло еще десять лет, прежде чем я начал постепенно, спотыкаясь, запинаясь, открывать поэзию Ахматовой. Впервые я услышала имя и стихи Ахматовой в 1935 году от кого-то из подруг на первом курсе института. С тех пор остались — забылись, потом всплыли — отдельные строки. Строки жили, как фольклор, с голоса. Книги Ахматовой я впервые увидела лет двадцать спустя. В мое разгороженное на строгие рубрики сознание Ахматова вошла в клеточку «любовные стихи». И я решила: «Об этом мне уже все сказал Блок». Гумилев, который никогда не был моим поэтом, все же чаще присутствовал в моей юности, чем Ахматова. И сейчас не могу объяснить, почему в моей комсомольской душе так гулко отзывалось Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвет пистолет, Так, что сыплется золото с кружев Розоватых брабантских манжет… Гумилевские стихи были одним из источников песни «Бригантина», написанной Павлом Коганом. Она стала нашим ифлийским гимном. Многие современницы Ахматовой воспринимали ее стихи как страницы дневников влюбленной, ревнующей, покинутой и бросающей, оскорбленной женщины. Почти всегда несчастной. Тогда многие любили «по Ахматовой». Осознавали или придумывали свою любовь, свои страсти и беды по ее стихам. Со мною не было ничего подобного. Ахматова была женой Гумилева. Но долго я даже не знала, жива ли она еще. Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» застало меня в поездке. У них был переводчик, плохо владевший русским, чуть получше — английским. Мы и переводили вдвоем: разговоры на бытовые темы, вопросы о фабриках Тбилиси и Еревана и туристские выжимки из древней истории. Но в день публикации постановления Ли Ги Ен, глава делегации, спросил меня об Ахматовой. Ответить я не могла. Меня это постановление ЦК не возмутило, не испугало, просто не задело. В моем тогдашнем мире Ахматовой не было. Зощенко я знала гораздо лучше. Читала рассказы, «Голубую книгу» и «Возвращенную молодость». Не очень его любила. Не полюбила и потом. Покоробило в тексте постановления ЦК слово «подонок». Ругань всегда неприятна. Но раз сказала партия!.. Ахматова пришла ко мне в середине пятидесятых годов. Тогда же я впервые испытала ожог Цветаевой. Эти имена — Ахматова и Цветаева — часто называли рядом. Для меня сначала Цветаева была важнее. А потом стихи и судьба Ахматовой медленно, но неотвратимо прорастали, заполняя все большую часть моей души. Анну Андреевну Ахматову я увидел впервые в мае 62-года. Меня привела к ней Надежда Яковлевна Мандельштам. Большой дом на Ордынке, прямо напротив того, где я прожил шесть довоенных московских лет. Грязная лестница. Именно прекрасна. Подумать «старуха» было бы дико. Рядом с ней — медлительной, медленно взглядывавшей, медленно говорившей, — сидела Фаина Раневская. Она острила, зычно рассказывала что-то веселое, называла Анну Андреевну «рэбе», и показалась шумной, громоздкой старухой. Анна Андреевна и Раневская — на тахте. Мы с Надеждой Яковлевной — на стульях, почти вплотную напротив. Никто больше уже не мог бы войти. От смущения и страха я онемел. Что говорить? Куда девать руки и ноги?.. Очень хотел все запомнить. Смотрел, но заставлял себя отводить взгляд, не таращиться. При этом, кажется, глупо ухмылялся. Бормотал какую-то чушь. Раневская вскоре ушла. И Ахматова внезапно спросила, как бы между прочим: — Хотите, я почитаю стихи? Но только прошу ничего не записывать. И стала читать из » Реквиема». Я глядел на нее, уже не стесняясь, неотрывно. Должно быть, очень явственным было изумленное восхищение. Она, конечно, все понимала — привыкла. Но любой новый слушатель был ей нужен. Она читала удивительно спокойным, ровным — трагически спокойным голосом. Ушла и Надежда Яковлевна. Она продолжала читать. И если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне… Глаза у меня были мокрые. Она, вероятно, и это заметила. Сдавленным голосом я попросил: — Пожалуйста, можно это еще раз? В те минуты я думал только: «Запомнить побольше». Она прочла еще раз Эпилог. Музыка стихов рождалась где-то в груди и в глубине гортани. Я уже не слышал шепелявости, не видел ни морщин, ни болезненной грузности. Я видел и слышал царицу, первосвященницу поэзии. Законная государыня — потому так безыскусственно проста, ей не нужно заботиться о самоутверждении. Ее власть неоспорима. Естественным было бы опуститься на колени. Но у меня достало отваги лишь на несколько беспомощных слов, когда она, помолчав, спросила: — Вам нравится? Она даже не улыбнулась. А я понял, что ей — поэту и женщине — никакие похвалы, ни поклонение не могут быть избыточны. Десятилетиями ее жестоко обделяли признанием, постыдно хулили и травили. Я старался запомнить и, едва выйдя за двери, повторял: Для них соткала я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов, … Затверженные отрывки «Реквиема» я в тот же день прочитал Рае. И она тоже запомнила. Потом, нарушив обещание, все, что вспомнилось, записали — каждый своей «тайнописью».
В статье рассматривается правозащитная деятельность Льва Зиновьевича Копелева, его взаимоотношения с советской властью, проводится параллель между проблемой борьбы за права граждан в современном мире, в условиях наличия свобод и в СССР второй половины ХХ в. Особое внимание уделяется деятельности писателя в период 1941—1945 гг. Наряду с вышеперечисленными темами важным является вклад германиста в развитие российско-немецких отношений после войны, исследуется взаимодействие с его ближайшим окружением, а также последствия борьбы писателя против существующего режима для всей его семьи.