Новости цезарь самойлович вольпе

Среди первых сотрудников Власова — бывший секретарь Ростокинского райкома Москвы Г. Н. Жиленков и журналист Мелетий Зыков (в прошлом один из сотрудников Бухарина, Цезарь Самойлович Вольпе). Вольпе, Цезарь Самойлович.

Чуковская Лидия Корнеевна

83.3(2Рос=Рус)6 В 71 Вольпе, Цезарь Самойлович. Искусство непохожести: литературная критика / Ц. С. Вольпе ; сост. рождение: 1906, Российская империя брак: Цезарь Самойлович Вольпе смерть: 1988, РСФСР, СССР. одно и то же лицо.

Цезарь Самойлович Вольпе

• «Спартак» принял решение об увольнении Абаскаля
• Вольпе, Цезарь Самойлович
• В. А. Жуковский
• Информация

Вольпе, Цезарь Самойлович (1905-1941)

Русские символисты читать онлайн. Популярный очерк о русском литературном течении Серебряного века, преимущественно о его вожде Валерии Брюсове предисловие к публикации в Детгизе избранных стихов. 83.3(2Рос=Рус)6 В 71 Вольпе, Цезарь Самойлович. Искусство непохожести: литературная критика / Ц. С. Вольпе ; сост. Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет, посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов. рождение: 1906, Российская империя брак: Цезарь Самойлович Вольпе смерть: 1988, РСФСР, СССР. В "Краткой литературной энциклопедии" сообщается, что Цезарь Самойлович Вольпе умер в 1941 году.

Вольпе Цезарь Самойлович - 9 книг. Главная страница.

Они будут торжественно открыты в 2011 году. Но мало установить доски. Сегодня у нас, к сожалению, очень немного информации о писателях, чьи имена значатся на мраморе. Безусловно, наш долг возродить память о каждом, найти родственников писателей, восстановить их публикации.

Так что начатая в год 65-летия Победы работа, несомненно, будет продолжена. И при помощи наших писателей, и при содействии прессы, поисковых отрядов, сайта «Ленинград.

И у нас есть такие книги. Они написаны по большей части людьми, которые сделали большое дело в истории нашего строительства. Я бы назвал 3 книжки: первая — « Чапаев » Фурманова , которая построена на материале личной работы Фурманова в чапаевской дивизии; вторая — « Как закалялась сталь » Островского и третья — « Педагогическая поэма » А. Макаренко, потому что эта книга также есть результат огромного дела, о котором читаешь с совершенным удивлением и о котором потом, я думаю, с полным основанием, будут складывать легенды. Я должен сказать, что если говорить о книжках А.

Макаренко, то следует отметить, что в литературном плане они обладают огромным достоинством — мы обнаруживаем в них необычайное умение автора видеть человека насквозь. В нескольких словах писатель даёт такое представление о герое своего произведения, что вы потом ни с кем его не смешаете.

Только тогда, думал он, наука будет преподноситься читателю научно — то есть во всем драматическом величии неудач и побед. Только тогда не ограничится научная книга изложением результатов, перечнем готовых сведений, но разбудит в читателе самостоятельность мышления и критическую способность. Не кроется ли в Митином таланте, загадывала я, соединение, которое ищет Маршак: дар ученого и дар художника?

Ученый, способный обращаться не к одной лишь логике, но и к чувствам и к воображению читателя? Были уже у нас попытки рассказать детям об истории письменности «Черным по белому» М. Ильина ; о том, как люди учились и научились измерять время «Который час? Или «Китайский секрет» Елены Данько — история фарфора. Физик-теоретик М.

Бронштейн мог, казалось мне, поведать о вещах более сложных, чем история фарфора или книгопечатания. Более сложно познаваемых, более отвлеченных. Я не ошиблась. Научно-художественные книги М. Но — не дало ли оно еще один плод?

Не плодом ли сближения Матвея Петровича с «ленинградской редакцией», разгромленной в тридцать седьмом, явилась и Митина гибель? Не познакомь я Митю с Самуилом Яковлевичем, не сведи его так тесно с редакцией, научно-художественные его книги, быть может, остались бы ненаписанными, но сам он остался бы жив? И совершил бы те открытия в науке, которых от него с такою уверенностью ожидали люди науки: наставники, коллеги, аспиранты? Вопрос праздный. Работа в науке не в большей степени защищала человека от гибели, чем работа в литературе.

Или в здравоохранении. Или в промышленности. Или на почте. Или где угодно. Или нигде.

В тысяча девятьсот тридцать седьмом опасности подвергалась каждая человеческая жизнь — вне зависимости от профессии, возраста, пола, социальной, национальной или политической принадлежности. Опасно было — жить. Работа над книгой сблизила нас. Собственно, она же нас и поженила. Брака нашего мы ни от кого не скрывали, но некоторое время вынуждены были жить врозь, на разных квартирах — он у себя на Петроградской, на улице Скороходова, 22, а я, вместе с Идой и Люшей, на Литейном, 9.

Совместный литературный труд был для нас чем-то вроде свадебного путешествия. Все серьезнее и глубже узнавали мы друг друга. Редактировал книгу Маршак. Я ассистентка. Все трое влюблены: Митя и я друг в друга, Маршак в Бронштейна.

Редактировать что-либо, не влюбившись в рукопись и в автора, не поверив в его великое будущее, Маршак вообще не умел. В одних случаях от общения с Маршаком рождались прекрасные книги. В работе с ним совершенствовали свой вкус и свой слог начинающие литераторы и шли далее, не нуждаясь уже в маршаковской опеке; другие союзы производили на свет всего лишь одну-единственную, совместно сработанную книжку, а самостоятельно автор не способен был сделать ни шагу; третьи оканчивались плачевно: литературной неудачей, а вослед неудаче личною злобой. О своем литературном романе с Бронштейном Маршак вспоминал с гордостью до конца своих дней: «В работе с Бронштейном мне дорого одно воспоминание. Полная неудача в работе с Дорфманом, который был не только физик, но и профессиональный журналист, и полная удача с Бронштейном.

То, что делал Бронштейн, гораздо ближе к художественной литературе, чем журналистика Дорфмана, у которого одна глава якобы беллетристическая — салон мадам Лавуазье! Знакомство с Бронштейном пришлось в самую точку. Ко времени моего нового замужества Маршак был уже о Бронштейне наслышан. Значит — влюбился. Однако нельзя сказать, чтобы работа, начатая при столь благоприятных предзнаменованиях, с самого начала пошла успешно.

Она была работой счастливой потому, что увлекала автора, редактора и меня, но поначалу ни Митины познания, ни наша увлеченность ни к чему не вели. Вариантов, отвергнутых Маршаком, были десятки, неудачи длились месяцы. Если бы не упорство Маршака, Митя наверное бросил свои старания. При том, что и сам он отличался завидным упорством. Зачем, собственно, было ему учиться писать для детей?

Даже с той приманкой, что хорошая научная книга для подростков неизбежно превращается в общенародную? Он занят был сложнейшими проблемами теоретической физики, да и преподавать студентам умел. Высоко ценили в природоведческих популярных журналах и Бронштейна-«популяризатора». В журнале «Человек и природа» или «Социалистическая реконструкция и наука» статьи его о последних достижениях современной физики или о ее первых шагах публиковались чуть не в каждом номере — случалось, и на самом почетном месте: номер журнала открывался статьей Бронштейна. Его популярные статьи пользовались успехом среди редакторов, рецензентов, среди коллег-ученых и, как он надеялся, среди читателей.

Параллельно с чисто научными и научно-популярными статьями написал он и две научно-популярные книги: «Атомы, электроны, ядра» и «Строение вещества». Предстояла в ближайшее время защита докторской диссертации. Правда, защита в этом случае была всего лишь формальностью, но и подготовка к пустой формальности отнимает силы и время. Зачем было ему обучать себя какому-то художеству для двенадцатилетних, если занят он был разработкой теории квантования гравитационных волн, признан всеми как серьезный ученый и прекрасный лектор? Но Маршак умел заманивать людей и увлекать их.

Очередная неудача разжигала в Мите желание попробовать еще и еще раз. Он к неудачам не привык, а воля у него была сильная. Любое свое неумение в любой — даже далекой, казалось бы, области, он во что бы то ни стало старался преодолеть. Не знаешь — узнай Митя был неразлучен со словарями и энциклопедиями на всех европейских языках , не умеешь — научись. Это касалось не только мира литературы или науки.

Так, например, настал день, когда Митя осознал недостатки своего физического воспитания — ни в детстве, ни в юности не научили его ни гребле, ни лыжам, ни конькам. Осознал и примириться не захотел. Под свое физическое развитие он подвел строго научную базу: записался в яхт-клуб, где, прежде чем усадить клиента в лодку, учили грести в каком-то особом ящике — если не ошибаюсь, на суше… Это размахивание веслами на суше меня неудержимо смешило. Записался он и в клуб велосипедистов, где тоже научно овладевал велосипедом. Я спрашивала: «предварительно на воде?

Спуску себе он не давал никогда и ни в чем. Убедившись в своем неумении художественно писать для детей, мог ли он отступить? Долгонько, однако, пришлось ему размахивать веслами посуху. Безуспешные попытки написать детскую книгу о спектральном анализе длились и длились. Как я помню бедные Митины листки!

Вырваны из блокнота; наверху — зубчики; а буквы и строки бегут мелко и скупо, от края до края, точно опасаются, что им не хватит места… Каждый раз, переписав очередной вариант первой главы, Митя уверяет меня, что лучше, нагляднее, понятнее написать немыслимо. На этот раз Самуил Яковлевич уж непременно останется доволен. Я согласна с ним. Веселыми ногами идем мы в Дом Книги, на Невский, минуем вращающуюся стеклянную дверь и надолго запираемся вместе с Самуилом Яковлевичем в маленькой угловой комнатушке с балконом. Балкон на углу Невского и канала Грибоедова.

Клеенчатый казенный диван, канцелярский стол, весь в чернильных пятнах. Вещам и людям в комнатушке тесно: Самуил Яковлевич, Митя и я еле протискиваемся между столом и диваном. Зато запирается комнатка изнутри на замок, тут можно надежно укрыться от редакционного шума. Уличный — трамвайный — не помеха. Митя читает, Маршака не велено звать к телефону.

Маршак слушает, опустив на руку большую, круглую, седеющую голову. Слушанье — вслушиванье — для него труд, и труд напряженный. Существует истасканное, банальное выражение: «он весь обратился в слух». Банально; а если отнести к Маршаку — иначе не скажешь. Маршак в самом деле слушает ушами, лбом, подбородком, всеми порами, сердцем.

И глазами. Я убеждена: слушая Митин голос, он видит услышанное набранным, напечатанным и уж конечно напрягает все силы, чтобы увидеть не одни лишь графические начертания слов, но и то, о чем речь идет: пробирки, колбы, светящиеся линии. От окружающего он отключен совершенно. Сейчас он не он, а тот двенадцатилетний школьник, который будет эту книгу читать. Он сейчас весь в напряжении: нелегко быть самим собой, весьма искушенным сорокапятилетним литератором, и в то же время нетронутым цивилизацией подростком, нелегко слышать и видеть одновременно.

В такие минуты он не замечает ни меня, ни Мити, не слышит ни уличного шума, ни смутного гула разговоров в соседней комнате. Он слышит и видит читаемое — нет Невского, нет канала Грибоедова, нет по соседству телефонных звонков… Впрочем, чаще встречались мы не в редакции, а у Самуила Яковлевича дома, на углу Литейного и улицы Пестеля Пантелеймоновской в большом, уставленном книгами кабинете окнами на Литейный. Дома Самуил Яковлевич сидит не за казенным, грязноватым, пустым, неуклюжим столом, а за собственным, красивым, письменным. Мы с Митей в мягких, радушных креслах. Стол Самуила Яковлевича знаком мне во всех подробностях не менее чем мой: круглая плоская чернильница, квадратная металлическая пепельница с крышкой; пресс-папье; томы Даля; порыжелый, со сломанным замочком, набитый до отказа, портфель.

Где что на столе и на полках, и в портфеле, и в ящиках, знаю я не хуже хозяина: он близорук и каждую минуту просит найти и подать то одно, то другое. Стол, стулья и оба подоконника и даже диван завалены рукописями: Маршак требовал от себя и от нас, чтобы не одни лишь «договорные рукописи», но и «самотек» прочитан был им или нами: ах, не упустить бы новоявленного Ломоносова, Чехова или Толстого!.. Чужие рецензенты упустят, мы же, просвещенные ученики его, заметим, выловим, покажем друг другу, обрадуемся. Слушает Самуил Яковлевич у себя дома так же внимательно и страстно, как там, в редакции. Кашель, дым.

Папироса зажигается одна о другую. Сложил свои листки. Самуил Яковлевич глядит на него бережно, ласково — я-то уж понимаю: значит, опять не то! Тут я хватаюсь за карандаш. Мне необходимо понять, в чем же, собственно, опять неудача?

А мне только что казалось, что все тут последовательно, логично, толково. Так оно и было: последовательно, со знанием дела, логично, толково, без беллетристических потуг, с доверием к науке и к читателю. Но всего лишь толково. Всего лишь последовательно. Всего лишь логично.

Читатель, уже прежде заинтересованный в истории открытия новых газов, таким текстом был бы вполне удовлетворен. Он нашел бы ответ на давно уже занимавшие его вопросы. Читатель же, никогда не слыхавший о каких-то там особенных газах и спектрах, не перевернул бы и одной страницы. Его надобно было увлечь, заарканить с первой строки, а Митя преподносил ему лекцию — весьма полезную для человека заинтересованного, но человека равнодушного оставляющую равнодушным. Черновики первой детской книги Бронштейна не сохранились.

По ним можно было бы проследить, как развивался и рос в ученом, в открывателе нового, в ученом, авторе популярных статей — художник. Как менялось его отношение к работе над словом. Как изменился словарь: из узенького, специфически профессионального, изобилующего «измами», звуковой какофонией, превращался он в общерусский: общерусский располагает неисчерпаемым словесным запасом. Как проникали в книгу интонации живой, разговорной речи: то удивленной, то восхищающейся, то опечаленной. Как мысль начинала развертываться, подчиняясь не одной лишь логике, но и воображению: не лекция, а драма.

Как мысль накалялась эмоциями. Как, сохраняя хронологию событий, повествование обретало сюжет и подчинялось повелителю всякого художества — ритму. Как книга строго научная приобретала содержание этическое. Книга о спектральном анализе оборачивалась книгой о великом единении ученых. О единении людей, отделенных друг от друга пространством и временем и, случается, даже не знающих о существовании друг друга — но связанных один с другим: каждый — звено незримой цепи.

Черновики Митиной книги, повторяю, не сохранились. Но чтобы показать, откуда он шел к первой своей книжке для детей и какой проделал путь, приведу отрывок из его статьи для взрослых до встречи с Маршаком. Из статьи научно-популярной. Вот образчик: «В своем докладе на Конференции Ф. Перрен упомянул о гипотезе, предложенной его отцом, знаменитым французским физиком Жаном Перреном.

Согласно этой гипотезе, основными элементарными частицами ядра являются [4] не протоны и электроны, а нейтроны и позитроны, и сам протон по этой гипотезе, тоже является сложной частицей, а именно комбинацией из нейтрона и позитрона. Преимуществом этой гипотезы является то, что нет никаких затруднений с механическими и магнитными моментами ядер, так как моменты нейтрона и позитрона еще не были измерены, а потому им можно приписать такие значения моментов, чтобы объяснить экспериментальные величины моментов ядер. Перрен предложил поэтому считать, что позитрон имеет механический момент нуль и подчиняется статистике Бозе». Значение этого пассажа для неподготовленного читателя, для читателя-профана — тоже нуль. Тот, к кому обращался М.

Ни ему самому, ни его близким еще неизвестно: гуманитарий он в будущем или математик? Неискушенный подросток берет в руки книгу об открытии гелия — а что это за гелий? Мне бы интересную книжечку! Хорошо выполненная детская книга, книга не от ремесла, а от искусства, всегда интересна не только ребенку, но и взрослому. Маршак называл детскую книгу сестрой книги общенародной.

И был прав: его же строка «рассеянный с улицы Бассейной» ушла в толщу народа, сделалась народной поговоркой. Когда первая детская книжка Бронштейна вышла в свет, ее с увлечением прочли дети, а за ними взрослые. Читают те и другие и в наши дни. Совершать открытия в науке — трудно. В литературе — тоже.

В своих научно-популярных статьях, что греха таить, Митя не чуждался оборотов, изобилующих отглагольными существительными, не чуждался протокольного, бюрократического стиля. Это производилось посредством погружения в воду специально сконструированных электрометров или же посредством опускания самого наблюдателя под воду в подводной лодке». Это язык казенного протокола. Не сразу, далеко не сразу вынырнул Митя из-под всех безобразных несообразностей канцелярского слога на простор складной и ладной живой русской речи. Не сразу избавился он от рокового предрассудка: если сказать «люди в специальной лодке опустили приборы под воду» — это будет ненаучно, а вот если «совершили опускание прибора под воду» — о!

Трудных наук нет, есть только трудные изложения, т.

В 1926 году переехал в Ленинград. Аспирант Государственной академии искусствознания 1930—1933. Преподавал в вузах, одновременно был заведующим редакцией журнала «Литературная учёба» 1929—1930 , заведующим библиографическим отделом журнала «Звезда» 1930—1933. Был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы.

Вольпе Цезарь Самойлович - ЦГАЛИ СПб. Фонд Р-371. Опись 2. Дело 44 - Архивы Санкт-Петербурга

Вольпе вошёл в макаренковедение, как литературовед, представлявший произведения А. Макаренко на его встрече с ленинградскими читателями в середине октября 1938 г. И у нас есть такие книги. Они написаны по большей части людьми, которые сделали большое дело в истории нашего строительства. Я бы назвал 3 книжки: первая — «Чапаев» Фурманова, которая построена на материале личной работы Фурманова в чапаевской дивизии; вторая — «Как закалялась сталь» Островского и третья — «Педагогическая поэма» А. Макаренко, потому что эта книга также есть результат огромного дела, о котором читаешь с совершенным удивлением и о котором потом, я думаю, с полным основанием, будут складывать легенды. Я должен сказать, что если говорить о книжках А. Макаренко, то следует отметить, что в литературном плане они обладают огромным достоинством — мы обнаруживаем в них необычайное умение автора видеть человека насквозь.

В нескольких словах писатель даёт такое представление о герое своего произведения, что вы потом ни с кем его не смешаете.

В том же году, 1933, Volpe рискнули публикации в количестве 5 его обзора Путешествие в Армению из Мандельштама , которая принесла ему потерять свою работу. Вольпе большой знаток русской классической поэзии что в первой половине XIX - го века и современной литературы. В частности, он считается одним из лучших специалистов по творчеству Жуковского : ему доверено издание в сборнике « Библиотека поэта ru », который славится высоким качеством редакционной работы и комментариев. Он также является соавтором с О.

Я должен сказать, что если говорить о книжках А. Макаренко, то следует отметить, что в литературном плане они обладают огромным достоинством — мы обнаруживаем в них необычайное умение автора видеть человека насквозь. В нескольких словах писатель даёт такое представление о герое своего произведения, что вы потом ни с кем его не смешаете.

Это есть и в «Педагогической поэме» и во «Флагах на башнях». Следующее большое достоинство произведений А. Макаренко — необычно живой диалог. Благодаря этому умению, писатель Макаренко и создал вещи, которыми наша художественная литература с полным основанием гордится и которые она отмечает как наиболее важные симптоматические явления, характеризующие становление стиля нашей народной литературы. Разрешите мне на этом своё краткое вступительное слово закончить. Семья Первая жена — Лидия Корнеевна Чуковская 1907—1996 , литературовед.

Вывод из этой новеллы, казалось бы, такой, что отцы ни в коем случае не должны бросать свою семью и, если вы женились, то на всю жизнь оставайтесь в этой семье. И тут же опять встает вопрос — что же, это есть точка зрения А. Можно принять эти простые рецепты за истину, и тогда очень нетрудно против них и выступать. Но, мне кажется, вопрос здесь сложнее. Второй вопрос, который возникает с темой книги, связан с тем, что «Книга для родителей» не отвечает всем вопросам, которые этой темой раскрываются. Правда, писатель пишет, что будет еще второй том. Но мне Антон Семенович говорил, что он предполагает выпустить четыре тома: I т. Таким образом, если подходить к этой книжке с точки зрения того, все ли вопросы там разрешены из числа стоящих в семейном коллективе, — то надо сказать, что не все разрешены. В критической литературе делали нападения на нее и по этой линии. Форма этой книжки такова: она представляет собой небольшие новеллы с постскриптумами, написанными статейным языком. После живого беллетристического рассказа выводы, преподнесенные статейным языком, режут слух, привыкший к свободному изложению. Вот почему некоторые родители и читатели склонны обвинять А. Макаренко в менторском тоне. Я думаю, что это вытекает из самого принципа композиции. Может быть, он откажется от этого принципа композиции, а может быть, он эти резюме так и оставит, потому что они в этой книге являются очень органической частью, и вообще, когда мы имеем дело с разным планом литературы, лучше всего пользоваться разным языком. Есть масса классических примеров, когда язык служил лучшим средством композиции возьмем, скажем, «Мертвые души», где два языка Гоголя создают два движения вещи. Затем, мне кажется, потому что книжка преследует такую очень точную задачу, все отступления в новеллах производят впечатление некоторых длиннот. Скажем, когда рассказывается о библиотекаре, то идет подробное описание книг и как они себя чувствуют. По контексту эти куски могли бы и не быть. И вот эти куски являются наиболее уязвимой стороной в плане литературной конструкции. Исключением из этой струи книжек его повесть «Честь». Это повесть, которая разрослась в роман, и я думаю, что это — наиболее слабое произведение Антона Семеновича. Там есть очень хорошие куски, но вся вещь в целом написана в той манере, которая совершенно не дает возможности представить нам автора. А так как эта книга претендует все-таки на постановку проблемы чести, как представляли себе, что такое честь, до Октября, как все это трансформировалось во время Октябрьской революции, то читатель ждет прямых ответов на поставленный вопрос, произведение должно на эту тему ответить. Но так как само развитие действия не связано с этой темой, то писателю приходится заставлять героев разговаривать на эти темы. Это делает вещь неподвижной, и те сильные стороны, которые существуют в произведениях Макаренко, в этой вещи пропали. Вот почему данное произведение разительно отличается от всех остальных. Там есть, конечно, замечательные куски. Например, там дан замечательный портрет Теплова, но, потому что тема чести не центральная для этого материала, — если брать события с точки зрения их идейного смысла, — потому что тема чести не разрешена в этом произведении — именно поэтому данное произведение можно выделить из тех вещей, о которых мы говорим, и это произведение, в котором личность писателя Макаренко в наименьшей степени получила отражение. Обращаюсь теперь к двум другим произведениям А. Макаренко: первая книжка — «Педагогическая поэма» и вторая — «Флаги на башнях». Первая рисует жизнь и быт колонии им. Горького, вторая — колонии [коммуны. События, развивающиеся по второй книжке, относятся к периоду с 1928 по 1936 г. Макаренко был назначен руководителем по борьбе с безнадзорностью и из колонии им. Дзержинского ушел.

Авторизация

• Ответы : А потомки полицаев и власовцев отмечают 9-е мая? Ведь им Сталин - враг
• Поиск по сайту
• Цезарь Вольпе
• Account Options

Похожие авторы

• Книга: Судьба Блока
• Описание документа
• Чуковская Л. К. Прочерк - Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы
• Лидия Корнеевна Чуковская

Цезарь Вольпе

Вольпе, Цезарь Самойлович. Авторы: Немеровская О. А., Вольпе Цезарь Самойлович. Возможно, цезарь самойлович вольпе выпускники вузов азербайджана, в этом имени также отражена стадия одра: Дарт Мол наносит стандарты быстро и под крупными клочьями.

Цезарь Самойлович Вольпе

Цезарь Самойлович Вольпе (1904 — 1941) Цезарь Самойлович Вольпе. Все книги автора Вольпе Цезарь Самойлович в библиотеке Readli. читать в Литвек. Брат — Абрам Самойлович Вольпе (1894—1941, расстрелян), возглавлял финансовую группу Госплана Азербайджанской ССР. Вступительное слово, посвященное характеристике творчества педагога-писателя, произнес известный литературовед Цезарь Самойлович Вольпе (1904–1941).

Вольпе Цезарь Самойлович - 9 книг. Главная страница.

Похожие новости: