Новости человек в футляре фильм 1939

Человек в футляре кадры из фильма. Информация о фильме Актеры и роли Отзывы Постеры фильма Кадры из фильма Видео Новости.

Обзоры и сравнения - Наше кино

Скачать фильм Человек в футляре 1939 бесплатно без регистрации на торренте можно на сайте Torrent Land. Фрау Вурст в фильме «У них есть Родина» (1950) — одна из многих отрицательных персонажей, сыгранных Раневской. Режиссер: Исидор Анненский. В ролях: Николай Хмелев, Михаил Жаров, Ольга Андровская и др. Учитель греческого языка Беликов, работающий в сельской гимназии, любил держать вещи в футлярчиках, всего боялся и сам жил, словно в футляре, по принципу: "как бы чего не вышло". Учитель греческого языка Беликов, работающий в сельской гимназии, любил держать вещи в футлярчиках, всего боялся и сам жил, словно в футляре, по принципу: «как бы чего не вышло». Советский художественный фильм «Человек в футляре» был снят в 1939 году режиссером Исидором Анненским.

Человек в футляре (фильм, 1939)

Смотреть советский фильм "Человек в футляре" (1939) в хорошем качестве. С "Человеком в футляре" (фильм 1939 года) вышло похуже. Драма, комедия. Режиссер: Исидор Анненский. В ролях: Николай Хмелев, Михаил Жаров, Ольга Андровская и др. Фильм "Человек в футляре" (Chelovek v futlyare) вышел на экраны в 1939 году. смотреть онлайн. Подробно о фильме: актеры, видео, премьера, трейлеры, фото, кадры.

«Человек в футляре», 1939. Чеховская классика

Tweet никто еще не проголосовал Loading... Похожие записиЦусима. В ритме сердца.

Задуманная как разоблачение эмигрантов-диссидентов, лента по сценарию Александра Червинского произвела обратный эффект. Что же так насторожило цензуру? В поисках вдохновения Обласканный властью писатель Ким Есенин Михаил Ульянов ищет для новой пьесы историческую тему. В компании любовницы Наталья Селезнёва и друга Евгений Весник он приезжает на своей «Волге» в Суздаль, где знакомится с Марией Александровной Евгения Нечаева — старой учительницей с традиционными представлениями о морали, совести и чести. Так она воспитала и своих учеников, привив им правильные понятия о добре и зле. Одна из ее воспитанниц — сотрудница местного музея Саша Инна Чурикова , расположения которой ищет драматург, поскольку ему нужен материал для будущей пьесы.

Но принципиальный искусствовед лишь усугубляет творческий кризис обслуживающего систему писателя, беспощадно критикуя его бездарные произведения. В переживаниях о своей ангажированности Ким Есенин неожиданно становится свидетелем прощания бескомпромиссного музейного экскурсовода с её любимым мужчиной — «Бородатым» Станислав Любшин.

Рассказ перечитала. Впечатление тошнотворное.... В фильме, кстати, эти "симпатии" показаны слабо. Любая правда важна ещё и в связи с её конкретными носителями.

А отчего плачете?

Не спит. Любила друга. Сношений не было. Диагноз: психопатка! Дома, у железной печки, не всегда удавалось продолжить наше общение -- я часто капризничал. И тогда Фаина Георгиевна придумала инструмент моего укрощения -- «Отдел детского безобразия». Фаина Георгиевна набирала по телефону какой-то «секретный» номер и просила прислать специалиста по детскому безобразию.

Однажды после «вызова» в дверях показался огромный человек в полушубке с поднятым воротником, замотанный в шарф, в валенках, очках и шапке и низким голосом потребовал нарушителя. Конечно, это была Раневская, изображающая сотрудника «Отдела». Мне было страшно как никогда. Домашние уговорили «сотрудника» не забирать нарушителя, так как он обещает исправиться. В передней «униформа» была скинута и спрятана, Фаина Георгиевна вернулась веселой, а я некоторое время вел себя хорошо. Однажды Фаина Георгиевна привезла мне заводную машинку -- сувенир от маршала Толбухина для ее «эрзац-внука». С Толбухиным Раневская встретилась в Тбилиси.

Ее рассказы о Федоре Ивановиче были проникнуты удивлением, нежностью и совершенно лишены свойственной Раневской иронии. По-видимому, она нашла в маршале черты, каких не встречала раньше у военных. Сохранилась удивительная фотография Фаины Георгиевны той поры. Она стоит в парке, высоко над городом, лицо в широкополой шляпе волнующе прекрасно. И еще одна фотография с Толбухиным: сидят за столом, обедают, в руках рюмки, смотрят друг на друга. Оба молодые, счастливые... Их дружба длилась недолго: в 1949 году Федор Иванович умер.

Раневская разъехалась с П. Вульф только в 1948 году, когда наша семья перебралась на Хорошевку, далеко от центра, без метро. Фаина Георгиевна осталась в центре, рядом с театрами, но в одной комнате коммуналки в Старопименовском переулке. Комната имела остекленный эркер, выходивший в стену соседнего дома. Из-за этого здесь всегда царил полумрак, постоянно был включен торшер под большим желтоватым абажуром. У противоположной от окна стены стояла тахта Фаины Георгиевны. С этой комнатой связаны визиты самых разных людей, друзей и гостей Раневской, легенды о целой галерее то и дело сменявшихся домашних работниц.

Лиза была, пожалуй, самая яркая из них. Она очень хотела выйти замуж, вопреки своей малопривлекательной внешности. Фаина Георгиевна решила помочь. Как-то пришла к ней Любовь Петровна Орлова, сняла черную норковую шубу в передней и беседовала с Раневской в ее комнате. Лиза вызвала свою хозяйку и попросила тайно дать ей надеть всего на полчаса эту шубу для свидания с женихом, дабы поднять свои шансы. Фаина Георгиевна разрешила. Домработница ушла.

Прошел час. Любовь Петровна собиралась уходить, но Фаина Георгиевна изо всех сил удерживала ее, не выпуская из комнаты. Лизы не было. Гостья пробыла у Раневской три часа, пока Лиза, войдя в переднюю, не хлопнула дверью. Со Старопименовским переулком связано имя давнего друга Раневской Александра Александровича Румнева, снимавшегося вместе с ней в сцене бала в фильме «Золушка», искусного графика, обладавшего изысканными манерами. Раневская называла его «Последний котелок Москвы». Он часто приходил к Фаине Георгиевне в ее полутемную комнату, они долго беседовали, он садился рядом и рисовал ее своим тонким карандашом; часто засиживался допоздна.

По меркам Лизы, обстановка была интимная. Раневская рассказывала, как однажды Лиза выразила ей своей протест: «Фаина Георгиевна, что же это такое?! Ходить-ходить, на кровать садиться, а предложения не делает?! Когда замужество наконец состоялось, Раневская подарила ей свою только что купленную роскошную кровать -- для продолжения Лизиного рода.

"Человек в футляре", 1939 год

Чехов Человек в футляре: Семейная жизнь — квитэссенция жизни

Человек в футляре (1939) сюжет: Действие фильма под названием "Человек в футляре" происходит во времена Советского Союза. Главным героем выступает мужчина средних лет, работающий преподавателем в сельской гимназии. британский фильм 1939 года, первая совместная работа британских кинематографистов Майкла Пауэлла и Эмерика Прессбургера. Драма. Режиссер: Исидор Анненский. В ролях: Николай Хмелев, Михаил Жаров, Ольга Андровская и др. По одноименному рассказу А. П. Чехова. Время: 1:24:00. Язык: EN. Музыка: Александр Голубенцев. Человек в Футляре фильм 1939. Драма, комедия. В ролях: Николай Хмелев, Михаил Жаров, Ольга Андровская. Учитель греческого языка Беликов, работающий в сельской гимназии, любил держать вещи в футлярчиках, всего боялся и сам жил, словно в футляре, по принципу: «как бы чего не вышло».

"Человек в футляре", 1939 год

В фильме «Человек в футляре» 1939. Раневская и маршал Толбухин. Проба для фильма «Иван Грозный». С Эрастом Гариным в фильме «Золушка» 1947. В спектакле «Лисички» по пьесе Л. Фрау Вурст в фильме «У них есть Родина» 1950 — одна из многих отрицательных персонажей, сыгранных Раневской.

Автограф Анны Ахматовой.

Именно с этого фильма началась ее экранная «отсебятина». Сюжет Учитель греческого языка Беликов, работающий в сельской гимназии, любил держать вещи в футлярчиках, всего боялся и сам жил, словно в футляре, по принципу: «как бы чего не вышло». Этим принципом он буквально «терроризировал» гимназию и жителей села.

Надежда появилась, когда в село приехала Варенька — «не девица, а мармелад», хотя уже и в возрасте, и «не прочь была замуж, хотя бы и за учителя греческого языка».

Драма , Экранизация игровой Режиссер Исидор Анненский Учитель греческого языка Беликов, работающий в сельской гимназии, любил держать вещи в футлярчиках, всего боялся и сам жил, словно в футляре, по принципу: "как бы чего не вышло". Этим принципом он буквально "терроризировал" гимназию и жителей села.

Имею в виду Вашу реплику, вызвавшую мои ответы.

И в рассказе Чехова, и в фильме важно не происхождение Коваленко, а его оппозиционность, причем не политическая, а скорее моральная. Могу добавить,... Все вот эти местечковые выражансы Раневской о себе, любимой, надели до чертиков.

Два таких разных фильма про учителей, вышедших в одном году: "Учитель" и "Человек в футляре"

Человек в футляре 1939 Исидор Анненский Николай Хмелёв Что можно сказать о «Человеке в футляре» Исидора Анненского? Производство: Советская Беларусь, 1939. Режиссер: Исидор Анненский. Человек в футляре Этот фильм памятен мне по многим причинам. Главная» Фильмы онлайн» Новинки кино» Фильмы 2023» Человек в футляре. Человек в футляре кадры из фильма. Информация о фильме Актеры и роли Отзывы Постеры фильма Кадры из фильма Видео Новости.

Человек в футляре.1939.(СССР. фильм-драма, комедия)

Рассказывали разные истории. Между прочим говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и не глупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу. Быть может, тут явление атавизма, возвращение к тому времени, когда предок человека не был ещё общественным животным и жил одиноко в своей берлоге, а может быть, это просто одна из разновидностей человеческого характера, — кто знает? Я не естественник и не моё дело касаться подобных вопросов; я только хочу сказать, что такие люди, как Мавра, явление не редкое. Да вот, недалеко искать, месяца два назад умер у нас в городе некий Беликов, учитель греческого языка, мой товарищ.

Вы о нём слышали, конечно. Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в тёплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всё время прятал его в поднятый воротник. Он носил тёмные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх.

Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, своё отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни. И мысль свою Беликов также старался запрятать в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь.

Когда в циркуляре запрещалось ученикам выходить на улицу после девяти часов вечера или в какой-нибудь статье запрещалась плотская любовь, то это было для него ясно, определённо; запрещено — и баста. В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда в городе разрешали драматический кружок, или читальню, или чайную, то он покачивал головой и говорил тихо: — Оно, конечно, так-то так, всё это прекрасно, да как бы чего не вышло. Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело?

Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всё говорил, как бы чего не вышло. А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчёт того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодёжь ведёт себя дурно, очень шумит в классах, — ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло, — и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвёртого — Егорова, то было бы очень хорошо. И что же? Своими вздохами, нытьём, своими тёмными очками на бледном, маленьком лице, — знаете, маленьком лице, как у хорька, — он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова, и Егорова.

Было у него странное обыкновение — ходить по нашим квартирам. Придёт к учителю, сядет и молчит и как будто что-то высматривает. Посидит, этак, молча, час-другой и уйдёт. Это называлось у него «поддерживать добрые отношения с товарищами», и, очевидно, ходить к нам и сидеть было для него тяжело, и ходил он к нам только потому, что считал своею товарищескою обязанностью.

Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию?

Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нём кушать скоромное и играть в карты. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте… Иван Иваныч, желая что-то сказать, кашлянул, но сначала закурил трубку, поглядел на луну и потом уже сказал с расстановкой: — Да.

Мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели… То-то вот оно и есть. И дома та же история: халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и — ах, как бы чего не вышло! Постное есть вредно, а скоромное нельзя, так как, пожалуй, скажут, что Беликов не исполняет постов, и он ел судака на коровьем масле, — пища не постная, но и нельзя сказать, чтобы скоромная. Женской прислуги он не держал из страха, чтобы о нём не думали дурно, а держал повара Афанасия, старика лет шестидесяти, нетрезвого и полоумного, который когда-то служил в денщиках и умел кое-как стряпать.

Этот Афанасий стоял обыкновенно у двери, скрестив руки, и всегда бормотал одно и то же, с глубоким вздохом: — Много уж их нынче развелось! Спальня у Беликова была маленькая, точно ящик, кровать была с пологом. Ложась спать, он укрывался с головой; было жарко, душно, в закрытые двери стучался ветер, в печке гудело; слышались вздохи из кухни, вздохи зловещие… И ему было страшно под одеялом. Он боялся, как бы чего не вышло, как бы его не зарезал Афанасий, как бы не забрались воры, и потом всю ночь видел тревожные сны, а утром, когда мы вместе шли в гимназию, был скучен, бледен, и было видно, что многолюдная гимназия, в которую он шёл, была страшна, противна всему существу его и что идти рядом со мной ему, человеку по натуре одинокому, было тяжко.

И этот учитель греческого языка, этот человек в футляре, можете себе представить, едва не женился. Иван Иваныч быстро оглянулся в сарай и сказал: — Шутите! Назначили к нам нового учителя истории и географии, некоего Коваленко, Михаила Саввича, из хохлов. Приехал он не один, а с сестрой Варенькой.

Он молодой, высокий, смуглый, с громадными руками, и по лицу видно, что говорит басом, и в самом деле, голос как из бочки: бу-бу-бу… А она уже не молодая, лет тридцати, но тоже высокая, стройная, чернобровая, краснощёкая, — одним словом, не девица, а мармелад, и такая разбитная, шумная, всё поёт малороссийские романсы и хохочет. Чуть что, так и зальётся голосистым смехом: ха-ха-ха! Первое, основательное знакомство с Коваленками у нас, помню, произошло на именинах у директора. Среди суровых, напряжённо скучных педагогов, которые и на именины-то ходят по обязанности, вдруг видим, новая Афродита возродилась из пены: ходит подбоченясь, хохочет, поёт, пляшет… Она спела с чувством «Виют витры», потом ещё романс, и ещё, и всех нас очаровала, — всех, даже Беликова.

Он подсел к ней и сказал, сладко улыбаясь: — Малороссийский язык своею нежностью и приятною звучностью напоминает древнегреческий.

Но все завершилось колоссальным скандалом и по-настоящему "футлярным финалом". По одноименному рассказу А. Мы знаем, как получить от видео максимальный доход.

Главные мужские роли в фильме сыграли актеры Александр Лариков , Осип Абдулов , сыгравший роль "Тарантулов", Владимир Гардин , сыгравший роль "директор". Основных женских героев в фильме исполнили актрисы Фаина Раневская , исполнившая роль "жена начальника школы", Ольга Андровская , исполнившая роль "Варвара Александровна Коваленко". Создатели и авторы фильма: режиссер - Исидор Анненский.

Обед быстро закончился, но надолго осталось ощущение какой-то несовместимости. Светлане Иосифовне так и не удалось найти верный тон, попасть в атмосферу нашей семьи.

После ее ухода в комнате словно повисло ощущение беды. В начале 50-х годов Раневская получила двухкомнатную квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. Квартира высшей категории, с двумя смежно-изолированными комнатами, квадратным холлом, большой кухней и всяческими удобствами. Во дворе находился огромный подземный гараж для машин жильцов. Одно неудобство -- далеко от театра, от Хорошевки. У Раневской никогда не было ни дачи, ни машины. И она решила нанять на время шофера с машиной, некоего Завьялова, человека хмурого и необаятельного. Однако с его помощью Фаина Георгиевна часто приезжала на Хорошевку, ночевала, оставалась на праздники, ездила с П. Вульф в Серебряный бор.

Она очень тосковала в своем Котельническом замке. Правда, ее часто навещали друзья: приходили Твардовский, Рындин, Уланова, приезжала Татьяна Тэсс на своей новой «Волге», над ней жили режиссер Майоров с женой. Но все-таки ей было там неуютно: двор шумный, к булочной, находившейся на первом этаже, беспрестанно подъезжали машины с хлебом, грузчики переругивались, все было слышно. Рядом, в доме на Швивой горке, жила Вероника Витольдовна Полонская Норочка -- последняя любовь Маяковского, самая близкая подруга моей матери. Полонская иногда заходила к Фаине Георгиевне, хотя Раневская не могла забыть и простить легкомыслия Норочки в молодости -- считала, что та должна была понять, кем был Маяковский. Однако на Котельнической набережной у Фаины Георгиевны был период в начале 60-х годов, когда она не чувствовала себя одинокой. Из эмиграции вернулась ее родная сестра -- Изабелла Георгиевна Аллеен. Долгое время она жила в Париже, потом вышла замуж, переехала в Турцию, однако ее муж умер. Оставшись совсем одна, Изабелла Георгиевна прочла однажды о своей сестре, узнала, что та лауреат многих Государственных премий, кинозвезда и крупная театральная актриса и, очевидно, богатый человек.

Написала Фаине Георгиевне письмо и приехала по ее приглашению в Россию, в Москву. Приехала окончательно, поменяв у нашего государства 1000 долларов на 900 рублей по курсу, и сестры стали жить вместе на Котельнической, каждая в своей комнате. Правда, у Фаины не оказалось богатства, машины, виллы и всего остального. Белла и в старости оставалась очень красивой женщиной: огромные грустные глаза, правильные черты лица. Обаятельная и даже слегка кокетливая немолодая женщина, она тщательно следила за собой. В ее комнате из украшений стояли лишь медные, безумной красоты, турецкий кувшин и чайник. Изабелла Георгиевна не могла адаптироваться к социалистической действительности. Она постоянно рассказывала о своих прогулках по незнакомой Москве: «Я заказала очки на улице какого-то сентября; где это Фаина? В 1969 году Раневская по настоянию своей подруги Нины Станиславовны Сухоцкой, жившей по соседству, переехала в кирпичную 16-этажную «башню» в Южинском переулке, в «тихий центр».

Наверное, это было правильно -- Фаине Георгиевне стало легче жить: театр был рядом, забегали актеры. Дом был построен скучно, но капитально -- «для хороших людей». Раневская с Ниной Станиславовной и со мной ездила в хозяйственные магазины, покупала для дома крючки, лампы, занавески. Купила Фаина Георгиевна и гостиный гарнитур из карельской березы -- с лебедиными шеями и головами вместо ножек. Надо было устанавливать, прибивать, вешать. Наконец, все устоялось. На стенах -- любимые фотографии с дарственными надписями -- от Рихтера, Пастернака, Шостаковича, Ахматовой, Улановой, Бабановой, Вульф, висели -- рельеф Пьеты и гипсовый контр-рельеф Пастернака, виды Кракова, фотографии собак. На полке стояла белая скульптура Чехова с до неузнаваемости вымытым домработницей Лизой гипсовым лицом. Как всегда было много цветов; потом появился цветной телевизор, соединивший Раневскую с внешним миром.

На столе в гостиной и спальне стояли фотографии Павлы Леонтьевны, повсюду -- книги. Раневская не пошла в театр на панихиду. Помню крупные, как град, слезы Юрия Александровича Завадского. Каждую субботу или воскресенье я старался бывать у Фаины Георгиевны, когда уходил, она всегда нагружала меня бананами, отрезала буженины, посылала конфеты Тане. Она чувствовала мое горе глубже меня. А я спасался работой -- в это время подходило к концу строительство Дворца пионеров в городе Кирове. Раневская поцеловала меня и, помолчав, сказала: «Вот, не дожила Ирина». И самой ей было нелегко: дуло из окон зимой, мы заклеивали, надо было гулять с Мальчиком -- ее домашним другом, собакой самого скверного характера. Она тратила несоразмерные деньги на жизнь, стараясь меньше думать о быте, нанимала домработниц, которые ее раздражали.

Человек в футляре (1939). — Video

Драма. Режиссер: Исидор Анненский. В ролях: Николай Хмелев, Михаил Жаров, Ольга Андровская и др. По одноименному рассказу А. П. Чехова. Время: 1:24:00. Язык: EN. Музыка: Александр Голубенцев. Режиссер: Исидор Анненский. В ролях: Николай Хмелев, Михаил Жаров, Ольга Андровская и др. Учитель греческого языка Беликов, работающий в сельской гимназии, любил держать вещи в футлярчиках, всего боялся и сам жил, словно в футляре, по принципу: "как бы чего не вышло". В остальном «Человек в футляре» действительно безупречен. Вы можете посмотреть фильм «Человек в футляре» онлайн на сайте НТВ Плюс ТВ.

Человек в футляре фильм (1939)

Информация

• Человек в футляре (1939) — Фильм.ру
• Chelovek v futlyare (1939) - IMDb
• Человек в футляре (1939) скачать торрент в хорошем качестве HD
• Два таких разных фильма про учителей, вышедших в одном году: "Учитель" и "Человек в футляре"
• Описание фильма Человек в футляре (1939):

Человек в футляре фильм

Так она воспитала и своих учеников, привив им правильные понятия о добре и зле. Одна из ее воспитанниц — сотрудница местного музея Саша Инна Чурикова , расположения которой ищет драматург, поскольку ему нужен материал для будущей пьесы. Но принципиальный искусствовед лишь усугубляет творческий кризис обслуживающего систему писателя, беспощадно критикуя его бездарные произведения. В переживаниях о своей ангажированности Ким Есенин неожиданно становится свидетелем прощания бескомпромиссного музейного экскурсовода с её любимым мужчиной — «Бородатым» Станислав Любшин. Он тоже, оказывается, писатель, а еще — исследователь-ученый. Но его внутренний кризис нельзя решить новой книгой.

Разочарование жизнью «Бородатый» собирается решить отъездом за океан. Но героиня Инны Чуриковой оказывается бессильной повлиять на решение возлюбленного об эмиграции.

The Greek teacher Belikov, who works in a rural gymnasium, loved to keep things in cases, was afraid of everything and lived himself, as if in a case, on the principle: "no matter what happens".

Вы о нём слышали, конечно. Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в тёплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всё время прятал его в поднятый воротник. Он носил тёмные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх. Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний.

Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, своё отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни. И мысль свою Беликов также старался запрятать в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь. Когда в циркуляре запрещалось ученикам выходить на улицу после девяти часов вечера или в какой-нибудь статье запрещалась плотская любовь, то это было для него ясно, определённо; запрещено — и баста. В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда в городе разрешали драматический кружок, или читальню, или чайную, то он покачивал головой и говорил тихо: — Оно, конечно, так-то так, всё это прекрасно, да как бы чего не вышло. Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело? Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всё говорил, как бы чего не вышло. А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчёт того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодёжь ведёт себя дурно, очень шумит в классах, — ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло, — и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвёртого — Егорова, то было бы очень хорошо.

И что же? Своими вздохами, нытьём, своими тёмными очками на бледном, маленьком лице, — знаете, маленьком лице, как у хорька, — он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова, и Егорова. Было у него странное обыкновение — ходить по нашим квартирам. Придёт к учителю, сядет и молчит и как будто что-то высматривает. Посидит, этак, молча, час-другой и уйдёт. Это называлось у него «поддерживать добрые отношения с товарищами», и, очевидно, ходить к нам и сидеть было для него тяжело, и ходил он к нам только потому, что считал своею товарищескою обязанностью. Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет!

Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нём кушать скоромное и играть в карты. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте… Иван Иваныч, желая что-то сказать, кашлянул, но сначала закурил трубку, поглядел на луну и потом уже сказал с расстановкой: — Да. Мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели… То-то вот оно и есть. И дома та же история: халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и — ах, как бы чего не вышло! Постное есть вредно, а скоромное нельзя, так как, пожалуй, скажут, что Беликов не исполняет постов, и он ел судака на коровьем масле, — пища не постная, но и нельзя сказать, чтобы скоромная. Женской прислуги он не держал из страха, чтобы о нём не думали дурно, а держал повара Афанасия, старика лет шестидесяти, нетрезвого и полоумного, который когда-то служил в денщиках и умел кое-как стряпать.

Этот Афанасий стоял обыкновенно у двери, скрестив руки, и всегда бормотал одно и то же, с глубоким вздохом: — Много уж их нынче развелось! Спальня у Беликова была маленькая, точно ящик, кровать была с пологом. Ложась спать, он укрывался с головой; было жарко, душно, в закрытые двери стучался ветер, в печке гудело; слышались вздохи из кухни, вздохи зловещие… И ему было страшно под одеялом. Он боялся, как бы чего не вышло, как бы его не зарезал Афанасий, как бы не забрались воры, и потом всю ночь видел тревожные сны, а утром, когда мы вместе шли в гимназию, был скучен, бледен, и было видно, что многолюдная гимназия, в которую он шёл, была страшна, противна всему существу его и что идти рядом со мной ему, человеку по натуре одинокому, было тяжко. И этот учитель греческого языка, этот человек в футляре, можете себе представить, едва не женился. Иван Иваныч быстро оглянулся в сарай и сказал: — Шутите! Назначили к нам нового учителя истории и географии, некоего Коваленко, Михаила Саввича, из хохлов. Приехал он не один, а с сестрой Варенькой. Он молодой, высокий, смуглый, с громадными руками, и по лицу видно, что говорит басом, и в самом деле, голос как из бочки: бу-бу-бу… А она уже не молодая, лет тридцати, но тоже высокая, стройная, чернобровая, краснощёкая, — одним словом, не девица, а мармелад, и такая разбитная, шумная, всё поёт малороссийские романсы и хохочет.

Чуть что, так и зальётся голосистым смехом: ха-ха-ха! Первое, основательное знакомство с Коваленками у нас, помню, произошло на именинах у директора. Среди суровых, напряжённо скучных педагогов, которые и на именины-то ходят по обязанности, вдруг видим, новая Афродита возродилась из пены: ходит подбоченясь, хохочет, поёт, пляшет… Она спела с чувством «Виют витры», потом ещё романс, и ещё, и всех нас очаровала, — всех, даже Беликова. Он подсел к ней и сказал, сладко улыбаясь: — Малороссийский язык своею нежностью и приятною звучностью напоминает древнегреческий. Это польстило ей, и она стала рассказывать ему с чувством и убедительно, что в Гадячском уезде у неё есть хутор, а на хуторе живёт мамочка, и там такие груши, такие дыни, такие кабаки! У хохлов тыквы называются кабаками, а кабаки шинками, и варят у них борщ с красненькими и с синенькими «такой вкусный, такой вкусный, что просто — ужас! Мы все почему-то вспомнили, что наш Беликов не женат, и нам теперь казалось странным, что мы до сих пор как-то не замечали, совершенно упускали из виду такую важную подробность в его жизни. Как вообще он относится к женщине, как он решает для себя этот насущный вопрос? Раньше это не интересовало нас вовсе; быть может, мы не допускали даже и мысли, что человек, который во всякую погоду ходит в калошах и спит под пологом, может любить.

Местное общество, тайком подсмеивающееся над Беликовым, но опасаясь ненужных проблем с властью, волей-неволей оказывается на стороне доносчика Беликова. Фильм «Человек в футляре» 1939 год Инспектор гимназии приводит Беликова к себе домой, чтобы на практике, на примере своей семьи показать и объяснить, что же такое семейная жизнь. Он поучает, что «семейная жизнь есть высшее право, это квитэссенция семейной жизни». Бесподобная Раиса Фаневская выступает в роли жены инспектора. В приведенном ниже видео-отрывке она блестяще показывает некоторые нюансы семейной жизни. Можно посмотреть всю картину, актерский состав замечательный: Рассказ «Человек в футляре» На самом краю села Мироносицкого, в сарае старосты Прокофия расположились на ночлег запоздавшие охотники. Их было только двое: ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин. У Ивана Иваныча была довольно странная, двойная фамилия — Чимша-Гималайский, которая совсем не шла ему, и его во всей губернии звали просто по имени и отчеству; он жил около города на конском заводе и приехал теперь на охоту, чтобы подышать чистым воздухом. Учитель же гимназии Буркин каждое лето гостил у графов П. Не спали.

Иван Иваныч, высокий, худощавый старик с длинными усами, сидел снаружи у входа и курил трубку; его освещала луна. Буркин лежал внутри на сене, и его не было видно в потёмках. Рассказывали разные истории. Между прочим говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и не глупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу. Быть может, тут явление атавизма, возвращение к тому времени, когда предок человека не был ещё общественным животным и жил одиноко в своей берлоге, а может быть, это просто одна из разновидностей человеческого характера, — кто знает? Я не естественник и не моё дело касаться подобных вопросов; я только хочу сказать, что такие люди, как Мавра, явление не редкое. Да вот, недалеко искать, месяца два назад умер у нас в городе некий Беликов, учитель греческого языка, мой товарищ. Вы о нём слышали, конечно. Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в тёплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всё время прятал его в поднятый воротник.

Он носил тёмные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх. Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное и непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, своё отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое и то, чего никогда не было; и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни. И мысль свою Беликов также старался запрятать в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь. Когда в циркуляре запрещалось ученикам выходить на улицу после девяти часов вечера или в какой-нибудь статье запрещалась плотская любовь, то это было для него ясно, определённо; запрещено — и баста. В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда в городе разрешали драматический кружок, или читальню, или чайную, то он покачивал головой и говорил тихо: — Оно, конечно, так-то так, всё это прекрасно, да как бы чего не вышло. Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело? Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всё говорил, как бы чего не вышло.

А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчёт того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодёжь ведёт себя дурно, очень шумит в классах, — ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло, — и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвёртого — Егорова, то было бы очень хорошо. И что же? Своими вздохами, нытьём, своими тёмными очками на бледном, маленьком лице, — знаете, маленьком лице, как у хорька, — он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова, и Егорова. Было у него странное обыкновение — ходить по нашим квартирам. Придёт к учителю, сядет и молчит и как будто что-то высматривает. Посидит, этак, молча, час-другой и уйдёт. Это называлось у него «поддерживать добрые отношения с товарищами», и, очевидно, ходить к нам и сидеть было для него тяжело, и ходил он к нам только потому, что считал своею товарищескою обязанностью. Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет!

Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нём кушать скоромное и играть в карты. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте… Иван Иваныч, желая что-то сказать, кашлянул, но сначала закурил трубку, поглядел на луну и потом уже сказал с расстановкой: — Да. Мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели… То-то вот оно и есть. И дома та же история: халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и — ах, как бы чего не вышло! Постное есть вредно, а скоромное нельзя, так как, пожалуй, скажут, что Беликов не исполняет постов, и он ел судака на коровьем масле, — пища не постная, но и нельзя сказать, чтобы скоромная. Женской прислуги он не держал из страха, чтобы о нём не думали дурно, а держал повара Афанасия, старика лет шестидесяти, нетрезвого и полоумного, который когда-то служил в денщиках и умел кое-как стряпать. Этот Афанасий стоял обыкновенно у двери, скрестив руки, и всегда бормотал одно и то же, с глубоким вздохом: — Много уж их нынче развелось!

Похожие новости: