Онлан сервис от Текстовода по бесплатному автоматическому разбору предложений по членам.
Классной пятницы
Расставьте знаки препинания, графически объясните их. Вставьте пропущенные буквы. Просторная новая те раса дачи была ярко освещ на лампой и четырьмя канделябрами рас тавле ными на дли ном ч рном столе. Июльский вечер быстро темнел. Старый липовый сад густо обступивший со всех сторон дачу потонул в темном мраке. Только листья с рени в упор осв щаемые лампой ре ко и странно выступали из темноты. Не подвижные гладкие бл стящие точно выреза ные из зеленой жести. Несмотря на раздвинутые полотняные занавески, свечи г рели ровным не мигающим пламенем. Было душно и чу ствовалось что в нагретом наэлектризова ном воздухе медленно надвигалась ночная гроза. Пахло медом цв тущей липой.
Потянулся к ней, обнял, сочно поцеловал в пухлую щечку. Губы у Непенина всегда влажные, холодные. И когда он целует — как будто приложили к телу лягушку. Жена покорно дала себя поцеловать раз и другой, потом высвободилась, оправила платье и села подальше.
У меня голова болит. То голова, то живот. Даже приласкать меня не хочешь… Ну, я прилягу на часочек, отдохну. Но дела никакого нет, — и так скучно сидеть, сложа руки, в гостиной и слушать, как в соседней комнате громко, с присвистом и трелями, храпит муж.
Думается в такие минуты, что, должно быть, есть какая-нибудь другая, лучшая жизнь. Может быть, там, на новой даче… Вспоминается Кулаковский. Он совсем непохож на мужа, — и наедине с ним, почему-то, немножко страшно. В глазах у него часто горят яркие огоньки.
Так ясно заметно, чего он хочет. А возможно, что это только так кажется. Ведь муж вот ничего не замечает. Все равно, этого никогда не должно быть.
Страшно и, пожалуй, противно. Хорошо, если бы Кулаковский приходил пореже. Неужели он, действительно, каждую неделю будет приходить на дачу? Жена чувствует себя неспокойно и, когда на черной лестнице звонит мусорщик, вздрагивает.
В детской старая нянька с выглядывающим из-под губы острым желтым зубом ворчит на кого-то: — С раннего утра в кружева… В кружева, да за книжку… Нет, чтобы ребенку рубашечки починить. Мужики на уме. А вот, Ниночка, нам и кашку горяченькую принесли… Попробуй-ка: сла-дкая! А в городе уже разворачивали мостовые, маляры качались на узких дощечках в уровень с шестым этажом.
Постройку дачи пришлось остановить до осени, потому что слишком вздорожали рабочие руки. Непенин вздыхал: — Ну, мамочка, последний год в наемной даче лето проведем. На будущий год будем настоящие собственники. Снял все-таки дачу не на старом месте, а подальше от города, по соседству со своим новым участком.
Если идти прямо через лес, то всего будет не больше версты. Так что всегда можно приглядеть за порядком. Дачка самая обыкновенная, серенькая, с грошовыми обоями на стенах и с накрашенными занозистыми полами, но лес кругом — густой и высокий, а соседние дачи раскиданы редко и тонут в зелени. В теплые дни смолой пахнет крепко, почти до головокружения.
И даже Кулаковский, в первое же воскресенье приехавший погостить, сказал: — Ну вот это я понимаю… Тут можно даже себя и человеком почувствовать. Правда, Вера Ивановна? Жена Непенина посмотрела на него со своей обычной настороженностью и коротко ответила, зашпиливая вырез кружевного капота: — Да. Может быть.
Кулаковский был в хорошем настроении, звонко хлопал Непенина по мягкой спине, прыгал через канавы и даже ездил верхом на палочке. И казался, действительно, совсем непохожим на себя самого, — обычного, банковского, как будто вырос, распрямился, стал еще красивее и сильнее. А Непенин катился за ним следом, маленький и бесформенный, словно плохо надутый резиновый шар. Вера Ивановна смотрела долго и подозвала к себе дочь.
Тебе здесь нравится, да? Ласкала ее преувеличенно нежно, стараясь делать это так, чтобы видел Кулаковский. Но у Ниночки, по обыкновению, был не в порядке желудок, она куксилась и капризничала, — и скоро надоела матери. После обеда пошли гулять, к новому участку.
Непенин даже не прилег отдохнуть. Тропинка была узенькая и всем троим в ряд не хватало места. Вера Ивановна с гостем пошли впереди, а Непенин отставал все больше и больше, и на половине дороги уже с сожалением думал о мягкой постели. Ворчал себе под нос, пыхая папироской: — Бегут, сломя голову… А обо мне не подумают.
Это и для здоровья вредно: ходить так быстро после обеда. Передняя пара скрылась за поворотом дороги, и Непенин совсем обиделся. Да подождите же!.. В ответ донесся откуда-то короткий смешок Кулаковского, — и, услыхав этот смех, Непенин остановился, снял шляпу и принялся старательно вытирать пот со лба.
В голове у него неожиданно загвоздилась новая мысль, и он, как будто, хотел стереть ее со лба вместе с капельками пота. Жена — и Кулаковский. Женщина красивая, молодая — и он, за которым все женщины бегают, как за оперным тенором. И сейчас они вдвоем в глуши леса, — и Кулаковский смеется.
Почему бы и нет? Лоб был уже совсем сух, а Непенин все еще тер его платком. Потом махнул рукой и, насколько мог прибавив шагу, пошел вперед. Ведь они знакомы не первый год и до сих пор ничего не было.
Почему же именно теперь? И Вера Ивановна, кажется, вовсе не способна увлекаться. Всегда такая холодная, даже немножко вялая. И когда целуешь ее, она вытирает щеку.
Жена и гость оказались близко, сейчас же за поворотом. Кулаковский держит в руке ольховую ветку и бьет ею, как хлыстиком, по своим запылившимся башмакам. Вера Ивановна стоит немного поодаль, вполоборота, и сосредоточенно рассматривает, как копошатся муравьи в высоком муравейнике. Конечно же, ничего не может быть.
Муж успокоился вполне и сразу, потому что боялся волнений. Кулаковский что-то говорил, и Непенин, подойдя поближе, расслышал: — Всякий дикарь лучше цивилизованного человека. Он всегда знает, чего хочет. Прямо идет к цели.
Достигнув этой цели, бывает счастлив. А мы бледнеем и боимся. Не решаемся признаться самим себе в своих желаниях. Поэтому и счастье у нас такое жалкое, бледное, словно из слинявшего накладного золота, и нет у нас никаких настоящих переживаний.
Чтобы не совсем обезличиться, нужно время от времени забывать свой городской страх и становиться дикарем. Тогда можно жить. Нагишом ходить, что ли? Тебе лично я не советовал бы раздеваться.
Некрасиво выйдет. Вера Ивановна повернулась, скользнула по мужу холодным и злым взглядом. Шутки мужа всегда казались ей грубыми и циничными, а когда почти то же самое, но в других выражениях, говорил Кулаковский, это выходило красиво, — хотя и приходилось краснеть и отворачиваться. И сейчас было очень досадно, что появление мужа грубо оборвало разговор, который делался таким занимательным.
Вера Ивановна улыбнулась Кулаковскому и сказала ему, заглядывая в лицо своими невинными голубыми глазами. Здесь так неудобно идти. Непенин опять полез было в карман за платком, но раздумал и мирненько поплелся следом. Добрались до участка, раза два обошли кругом груду заготовленных материалов и недоконченный сруб.
Непенин забыл о своих мимолетных тревогах, опять ликовал, был весел и разговорчив. Рассказывал, как дальше пойдет постройка, хотя и сам имел об этом довольно смутное представление. У меня все будет за первый сорт. Видите, гранит какой: хоть пирамиды строить… Здесь, на косогорчике, будет цветник.
Придется только огородной земли привезти возов двадцать. Кулаковский смотрел внимательно на все, что показывал ему хозяин, но когда тот отворачивался, взглядывал на Веру Ивановну и жал ей руку, — крепко, почти до боли. Вера Ивановна не сопротивлялась, и голубые глаза у нее заволакивались влажным блеском. На обратном пути опять говорили о счастье и о человеческих желаниях, и о том, какие глупые преграды ставит себе человек на пути к наслаждению.
Непенин плохо понимал все это и только краешком уха слушал разговоры гостя, думая о том, бесспорно уютном и радостном, что ждет впереди. Вот у меня все уже определено и устроено, и вся жизнь — как на ладони, спокойная и обеспеченная. А Кулаковского жалко. Его женить надо».
III После весенних дождей лето установилось хорошее. Не было душной жары, но дни стояли светлые и ласковые, и особенно приветливо светило долго не заходящее солнце. Вера Ивановна любила подолгу сидеть над речкой, на песчаном обрыве. Внизу копошились Ниночка и нянька, строили из песку пирожки и домики, и так были заняты своей работой, что не мешали.
Солнце грело, — и хотелось раскинуться прямо на горячем песке, млеть и ждать. Временами кровь приливала к вискам, и появлялся в глазах красный свет, а сердце билось быстро, неровно, словно торопилось. Расстегивала просторный капот, подставляла грудь навстречу лучам. Здесь пустынно, никто не увидит, — а когда подходит по берегу чужой — издали слышно, как шумят густые кустарники и трещат ветки.
Тепло проникает внутрь, ласкает, дразнит. В такие минуты всегда думается о Кулаковском, — но нет ненависти и к мужу. Он тоже хороший, только по-своему. Сердечный, любящий, — и всегда старается доставить какое-нибудь удовольствие.
Он не виноват, что так некрасив, да еще слишком располнел за последние годы. Ведь можно же думать, только думать. Никто не умеет читать в мыслях. Заскрипели сухие сосновые иглы под чьею-то осторожной, подкрадывающейся поступью.
И Вера Ивановна уловила этот звук, только когда он был совсем уже близко, так что едва успела запахнуть капот, оправить складки. В глазах все еще мелькают красные светлячки, и сердце бьется неровно, порывисто. Конечно, это он, Кулаковский. Сегодня суббота.
Вера Ивановна вглядывается пристально и чему-то улыбается. Может быть, видел, пока пробирался сквозь кустарник? И еще краснее делаются горячие светлячки. Я знаю уже.
Потому и пошел прямо сюда. Прекрасный салат, говорит. Последняя новость из Парижа. По этому случаю раньше, как через час, обеда не ждите.
Сел рядом на песке очень близко, так что колени соприкасались. Нужно бы отодвинуться, но не хочется, потому что так удобно сидеть. У Кулаковского новая шляпа, — панама, и ловко повязанный галстук. Он много тратит на костюмы, и Вера Ивановна знает, что у него много долгов: банковского жалованья не хватает.
Муж уже второй год ходит дома в одном и том же стареньком пиджаке, а новый снимает сейчас же, как приходит со службы и аккуратно вешает его на патентованную вешалку. Зато жене никогда не отказывает в обновах, особенно теперь, когда есть свободные деньги. Нет, он — добрый, хороший, и его нужно любить. Кулаковский смотрит, и Вера Ивановна чувствует, что его острые глаза стараются проникнуть сквозь тонкую ткань платья, скользят по плечам, по груди.
И какое у вас чудное тело… Это немножко нагло, как всегда… Наверное, он видел. Хочется досадовать, обидеться, — но мешает этому радостная гордость за свою признанную красоту. Злая гримаса пробежала по лицу. Ниночка неумело карабкается вверх по обрыву.
У нее большая, рахитичная голова с жидкими желтыми волосами и тонкие, кривые ноги. Ты устала… А ручки-то какие грязные! Кулаковский незаметно отодвигается подальше. Она искоса взглядывает на него и потом спрашивает: — Вы любите детей?
Вы должны любить. Кто любит природу, тот должен любить и детей. Опять следовало бы обидеться, — но ведь он же совершенно прав, этот красивый человек со сдвинутой на затылок панамой. Ниночка — уродлива, вечно хворает, и мать никогда не решается поцеловать ее в губы.
И даже сам Непенин относится к ней как-то странно: окружает ее попечениями, но не любит ласкать, как другие нежные отцы. А уж Кулаковский, конечно, не обязан ее любить. И винить его за это нельзя. Позвала: — Няня, возьмите Ниночку и идите домой.
Да не забудьте смазать ей носик. Нянька с длинным желтым зубом поднимается, старая и мрачная, как макбетова ведьма. И, проходя мимо гостя, бормочет что-то невнятное своим шлепающим старушечьим шепотом. У нее всегда свои думы и слова, враждебные и чуждые всему, что ее окружает.
Девочку она любит небрезгливо и искренно. Поэтому ей прощаются разные мелкие грубости и нарушения дисциплины. Кулаковский говорит ей вслед: — Следовало бы убивать всех стариков, перешедших за предельный возраст. Они похожи на гнилые грибы.
Портят землю и заражают воздух, а пользы от них никакой нет. Вы совсем не злой человек. Конечно, на это многое можно было бы ответить. Пусть он не думает, что она так уже глупа и только он один может развивать свои собственные теории.
Но скучно говорить об этом. Хочется других слов, простых и ясных и глубоко проникающих в душу, а не бесследно скользящих по поверхности. И даже не нужно слов. Вот, — молчать, полулежа на горячем песке и закрыв глаза, чтобы ослабленный солнечный свет розовой пеленой проникал сквозь опущенные веки.
Лежать и чувствовать, что рядом бодро и сильное бьется другое сердце, — и чувствовать еще, что во всем мире сейчас есть, как будто, только одно сердце, — и оно бьется вот именно так, вздрагивая и замирая в истомных предчувствиях. Что-то щекочет шею, открытую над низким воротником платья. Может быть, сухая былинка. И обжигает кожу горячее дыхание.
Открыть глаза? Веки отяжелели, и все тело замерло, сделалось не своим, так что ощущается в почти болезненном напряжении каждый нерв, каждый мускул. Похоже на то, когда стоишь на краю глубокой пропасти и заглядываешь вниз. Чужие губы припали жадно, словно хотят напиться горячей крови сквозь тонкую кожу.
И целуют, не отрываясь, и чужая рука обнимает вздрагивающие плечи. Что же будет? Невозможно… С усилием поднимается, садится и растерянными движениями трепещущих пальцев оправляет прическу. Две пары глаз встретились.
Одна — с темной тенью стыда и испуга в глубине лучистых голубых райков; другая — такая уверенная в себе, почти властная — и в то же время молящая. А губы говорят совсем другое: — Когда долго смотришь в небо — оно поднимается все выше и выше, и кажется, наконец, что сам отрываешься от земли и летишь кверху на больших белых крыльях. Возвратились домой, как всегда, рука об руку, и дорогой говорили о чем-то ничтожном. Вера Ивановна коротко, вскользь, поздоровалась с мужем и долго старалась не смотреть ему в глаза.
Потом решилась. Это так просто. Непенин угощал диковинным салатом с раковыми шейками, сардинками и спаржей. Было невкусно, но остро.
Собственного изготовления. Шедевр, не правда ли? И аппетитно чмокал выпачканными масляной подливкой губами. Лысина тоже лоснилась, как масляная, а челюсти двигались медленно и непрерывно, как жернова мельницы.
После обеда хозяин взглянул на часы, бережно погладил себя по животу и пошел отдохнуть. Спросил, лениво мигая и все еще ощущая во рту пикантный вкус нового салата: — Вы, наверное, гулять? Так ты распорядись, мамочка, чтобы самовар был пораньше. После острых блюд очень пить хочется.
Я не пойду. Ну как хочешь. Только гость-то у тебя заскучает, пожалуй… Скрипнул дверью, потом слышно было, как кряхтел, снимая башмаки. Кулаковский покачивался в качалке и грыз зубочистку.
В глазах появилось, как там, на обрыве, что-то властное и, вместе, молящее. Холодный страх подкрался к самому сердцу, но трудно, почти невозможно было сказать: нет. Заглянула в спальную. Муж уже дремал, и большая зеленая муха сидела у него на лбу.
Заботливо отогнала ее, так же заботливо поправила подушку и задернула темную занавеску на окне. Тогда почувствовала, что успокоилась, и пошла вместе с Кулаковским все по той же любимой тропинке. Он остановил ее в густом кустарнике, не доходя до обрыва. Насильно увлек немного в сторону, на маленькую полянку.
Здесь солнце играло круглыми пятнами на мягкой траве, и пронизанный его лучами воздух волновался, казался разноцветным. Вместо ответа обнял ее, поцеловал в шею, около уха, где росли рыжеватые золотистые волосы. Она зажмурилась от страха и отбивалась, отталкивая его сильные, крепкие руки своими обессилевшими руками. Уже совсем изнемогая, теряя силу и волю под его поцелуями, глубоко вздохнула, ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
Видела близко склоненное побледневшее лицо, — знакомое и новое… Потом плакала и смеялась, и прятала лицо у него на груди, царапая щеку пуговицами пиджака. Кулаковский ласкал ее нежно и благодарно, и нашептывал ей слова, которые не были уже теперь страшными. Но она не понимала и не хотела понимать того, что он говорил ей, потому что вся была еще во власти чувства сильного и до сих пор не испытанного. Воплотилось то, о чем были смутные думы на песчаном обрыве, в летний полдень.
И я давно знал, что ты любишь меня. Эти слова первыми достигли до ее слуха, разбудили околдованную мысль. Он — знал, а она сама не знала. Или не понимала только?
Но тогда — любит не его одного, а лето и солнце, и горячий песок, обнимающий, как живое тело, и еще многое, многое… — Люблю. Словно облако набежало на солнце — и танцующие пятна замерли, остановились и воздух перестал трепетать в просветах кустарника. Запахло измятой, умершей травой, сломленными папоротниками. Он узнает.
Я — гадкая и бесчестная… Он узнает. Казалось, что вся земля прокричит об этом, как о несмываемом стыде. Когда муж будет проходить сквозь кустарники, они остановят его своими цепкими ветвями, будут шептать ему на ухо. А еще страшнее — встретиться с ним лицом к лицу.
Ясно встало перед глазами лениво-добродушное лицо, на которое откуда-то изнутри выплывает страшная, незнакомая гримаса. Метнулась к обрыву так быстро, что Кулаковский едва успел ее удержать. Я не могу иначе. Ну, хорошо… Я буду вместе с вами.
Пойдемте… Он говорил с нею ласково и полунасмешливо, как говорят с любимыми избалованными детьми. Бережно провел ее к обрыву, помог присесть. И не нужно плакать. Так некрасиво, когда глаза опухают от слез.
От реки веяло свежестью, и не было здесь пьянящей зеленой духоты кустарника. То, что там казалось таким резким и вызывающим отчаяние, здесь постепенно теряло свою остроту, бледнело, как минувшее сновидение. Положила голову на плечо Кулаковского и незаметно задремала, — как ребенок. Грудь дышала ровно.
Не заметила, как Кулаковский осторожно целовал ее в губы и в шею, над низким воротом. Когда очнулась, несколько мгновений смотрела прямо перед собой остановившимся взглядом, ничего не помнила. Кулаковский негромко сказал ей: — Пора идти, милая… — Ах, да… Зачем? Опять вернулись прежние тревоги; но уже не так холодили душу, и не было прежнего ужаса, а только маленький, обыденный страх, такой мелкий и неприятный.
Хотелось поскорее побороть его. Непенин встретил их на балконе. Отлежал одну щеку, и она пошла неровными красными полосами. И все было, как всегда: пыхтящий никелированный самовар, свежее печенье, которое привез из города хозяин, вазочки с вареньем.
А я было хотел уже один приниматься. Боялся, что самовар остынет. Вера Ивановна мимо чайного стола прошла в спальную и остановилась там перед зеркалом, отдернув у окна драпировку.
Ровно час после купанья Гриша посвятил гимнастике. Сперва он подтягивался по канату и висел на трапеции в саду, потом в своей комнате становился в львиные позы, играя двухпудовыми гирями. Со двора звонко и весело раздавалось кудахтанье кур.
В доме еще стояла тишина светлого летнего утра. Гостиная соединялась со столовой аркой, а к столовой примыкала еще небольшая комната, вся наполненная пальмами и олеандрами в кадках и ярко озаренная янтарным солнечным светом. Канарейка возилась там в покачивающейся клетке, и слышно было, как иногда сыпались, четко падали на пол зерна семени. В большом трюмо, перед которым Гриша ворочал тяжестями, вся эта комната отражалась в усиленно-золотистом освещении с неестественно прозрачной зеленью широкой цветочной листвы. Когда же Гриша вышел на балкон, сел за накрытый стол и, покачиваясь на передних ножках стула, стал, слегка расширяя ноздри, медленно пить молоко, в тишине дома раздался томный голос Натальи Борисовны: Гарпина! Гриша лениво поднялся с места.
Ну, что тебе? Наталья Борисовна, полная женщина лет сорока, сидела на постели и, подняв руки, подкалывала темные густые волосы. Увидав сына, она недовольно повела плечом. Ах, какой ты, брат, невежа! Гриша молча ждал. В комнате с опущенными шторами стоял пахучий полусумрак.
На ночном столике возле свечки тикали часики и лежала развернутая книжка «Вестника Европы», И она попросила достать из столика деньги, посмотреть, где записка - что впять в библиотеке, собрать журналы и позвать Гарпину. Гарпина сейчас: едет в город, - сказала она, - не нужно ли тебе чего?.. Нынче приедет отец и, вероятно, с ним Игнатий. Будь добра, поскорее! Ну, ты невозможен, наконец! Ты, например, даже ничего не сообщил мне о нем...
Ты сама его видела. Что же я могла видеть в десять минут, когда человек брал заказ? Кроме как о шкапе, мы двух слов не сказали. Но ведь и я хожу к нему только третий день. Но все-таки? Обыкновенный толстовец.
Ну, словом, позови его, пожалуйста, к нам сегодня вечером. Ты знаешь, это будет интересно Игнатию. Только позови, голубчик, как-нибудь потоньше, а то ведь откажется! Гриша кивнул головой и вышел. И тотчас же ласково крикнула им слабым голосом: Откуда бог несет? Профессор, грубоватый на вид, рыжий и курносый, двигался не спеша, и его толстые очки блестели очень строго; в петличке у него краснел цветок, в руках была корзина.
Профессорша, маленькая еврейка, похожая на гитару, приклоняла свою черную головку к его плечу. Как всегда, в ее меланхолических глазах и во всем птичьем личике; было что-то надменное и брезгливое: никто не должен был забывать, что профессорша - марксистка, жила в Париже, была знакома с знаменитыми эмигрантами. Что это вы так рано? По грибы, - ответила профессорша, а профессор, силясь улыбнуться, прибавил: Дачей нужно пользоваться. Ах, какие скучные! На обширной поляне парка стояли одни темно-зеленые, широковетвистые дубы.
Тут обыкновенно собирались дачники. Теперь большинство их, чиновники, шли по дороге, пролегающей между дубами, к железнодорожной станции. Барышни в пестрых легких платьях и мужчины в чесуче, в мягкой обуви, проходили мимо Натальи Борисовны и углублялись по узкой дороге в лес, где от листвы орешника стоял зеленоватый полусвет, сверкали в тени золотые лучи, а воздух был еще легкий и чистый, напоенный резким запахом грибов и молодой лесной поросли. И Наталья Борисовна снова почувствовала себя хорошо и покойно на этой дачной поляне, раскланиваясь с знакомыми и садясь на скамейку под свой любимый дуб. Она откинулась на ее спинку, развернула книгу и, еще раз оправив складки платья, принялась за чтение. Иногда она тихо подымала голову, улыбалась и переговаривалась с дачницами, расположившимися под другими дубами, и опять не спеша опускала глаза на статью по переселенческому вопросу.
А поляна оживлялась. Подходили дамы и барышни с работой и книгами, няньки и важные кормилицы в сарафанах и кокошниках. Изредка, но все-таки без надобности щелкая, прокатывались велосипедисты в своих детских костюмах. Худые проносились с форсированной быстротой, согнувшись и работая ногами, как водяные пауки. Коренастые, у которых узкий костюм плотно обтягивал широкие зады, ехали тише, уверенно и весело оглядываясь. Блестящие спицы велосипедов трепетали на солнце частыми золотыми лучами.
А дети взапуски бегали, звонко перекликались и прятались друг от друга за дубами. Золотистый, чуть заметный туман стоял вдали в знойном воздухе. На местах солнечных золотисто-зеленые мухи словно прилипали к дорожкам и деревьям. Вверху, над вершинами дубов, где ровно синела глубина неба, собирались облака с причудливо округляющимися краями. Веселый и томный голос иволги мягкими переливами звучал в чаще леса. Гриша шел к Каменскому, сбивая молотком цветы по дороге.
Каменский занимался столярной работой, и Гриша брал у него уроки. Ему давно хотелось узнать какое-нибудь ремесло и потому, что это полезно для здоровья, и потому, что когда-нибудь будет приятно показать, что вот он образованный человек, умеет работать и простую работу. По дороге он, между прочим, думал, что, выучившись, он сам сделает себе идеальные шары и молотки для крокета, да, пожалуй, и всю мебель для своей комнаты... Занимало и то, что теперь он может похвалиться, что знает «живого толстовца». В доме отца Гриша с детства видел самых разнохарактерных людей: тузов разных служб и профессий, имеющих всегда такой вид, словно они только что плотно пообедали, богатых толстых евреев, которые важно, по-гусиному, переваливались на ходу, известных докторов и адвокатов, профессоров и бывших радикалов. И отец называл за глаза тузов мошенниками, евреев - «жидовскими мордами», остальных - болтунами, ничтожеством.
Когда Гриша только что начал читать серьезные книги, знакомиться со студентами, ему часто приходилось удивляться: вдруг оказывалось, что какой-нибудь писатель или знаменитый профессор, который представлялся человеком необыкновенным - ни больше ни меньше, как «идиот», «посредственность», вся известность которой основывается на энциклопедических иностранных словарях да на приятельстве с людьми влиятельными. И говорил это не кто-нибудь иной, а сам Петр Алексеич, которому было достаточно рассказать в шутливом тоне, что такая-то знаменитость затыкает уши вагой, любит чернослив и, как огня, боится жены, чтобы авторитет этой знаменитости навсегда померк и глазах Гриши. Такие же новости привозил из столицы и Игнатий, а он, как человек крайне нервный, был еще более резок в мнениях. Что ж, и терпентин на что-нибудь полезен, - сказал он однажды словами Пруткова, когда зашел разговор о толстовцах и толстовском учении, - этой «доморощенной философии самоучки с недисциплинированной головой». И Гриша, робея Каменского, усвоил себе манеру насмешливо щуриться, думая о нем. Жил Каменский на мельнице, в версте от деревни.
Мельница стояла на зеленом выгоне, к югу от дачных садов , там, где местность еще более возвышалась над долиной. Хозяин почему-то забросил ее: маленькое поместье с высоким тополем над соломенной крышей избушки, с бурьяном на огороде, медленно приходило в запустение. Внизу, в широкой долине, темным бархатом синели и, сливаясь, округлялись вершины лесов. Мельница, как объятья, простирала над долиной свои изломанные крылья дикого цвета. Она, казалось, все глядела туда, где горизонт терялся в меланхолической дымке, а хлеба со степи все ближе подступали к ней; двор зарос высокой травою; старые серые жернова, как могильные камни, уходили в землю и скрывались в глухой крапиве; голуби покинули крыши. Одни кузнечики таинственно шептались в знойные летние дни у порога избушки, мирно дремлющей на солнце.
Вот и келья под елью! Он уже представлял себе, как Каменский начнет поучать его, спасать его душу, и заранее вооружился враждебной холодностью. Однако Каменский только показал ему, как надо распиливать доски; и это даже обидело Гришу: «Не хочет снизойти до меня», - думал он, искоса поглядывая на работающего учителя и стараясь подавить в себе чувство невольного почтения к нему. Сегодня он подходил к этой келье в девятом часу. Обыкновенно Каменский в это время работал. Но теперь в сенцах, где стоял верстак, никого не было.
Алексей Александрович! Но и в мельнице было пусто. Только воробьи стаей снялись с пола, да ласка таинственно, как змейка, шмыгнула по стояку в развалившийся мучной ларь. В сенцах, обращенных дверями к северу, было прохладно от глиняного пола; в сумраке стоял уксусный залах стружек и столярного клея. Грише нравился этот запах, и он долго сидел на пороге, помахивая на себя картузом и глядя в поле, где дрожало и убегало дрожащими волнами марево жаркого майского дня. Дачные сады казались в нем мутными, серыми набросками на стекле.
Грачи, как всегда в жару, кричали где-то в степи тонкими томными голосами. А на дворе мельницы не было ни малейшего дуновения ветерка, на глазах сохла трава... Разгоняя дремоту, Гриша поднялся с порога. Близ порога валялся топор. На верстаке, среди инструментов, в белой пыли пиленого дерева, лежали две обгорелые печеные картошки и книга в покоробленном переплете. Гриша развернул ее: Евангелие.
На заглавном листе его было написано: «Боже мой! Я стыжусь и боюсь поднять лицо мое к тебе, боже мой, ибо беззакония наши стали выше головы и вина наша возросла до небес... Странный человек! На одной было начало стихотворения: Долго я бога искал в городах и селениях шумных, Долго на небо глядел - не увижу ли бога... На другой опять тексты: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности... Гриша вздрогнул и долго следил за ней в небе.
Вспомнилось нынешнее утро, купальня, балкон, теплица - и все это вдруг показалось чужим и далеким... Он постоял перед дверью в избу, тихо отворил ее. В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко. Постель была сделано ил обрубков полей и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла - старое драповое пальто. На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы - бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола - и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет.
Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем. Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком... Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело , пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины.
И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим... Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал.
На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми - пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже - из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол... Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети!
Недолго уже быть мне с вами... Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел в угол, ничего не видя перед собою. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната - светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни.
Она просто должна быть выделена в отдельную зону. Лицо рабочего, обветренное от работы на свежем воздухе, просто светилось добротой. Не скрыла своего удивления таким поэтическим ответом. В прошлом мой собеседник оказывается был учителем рисования. Уйдя на пенсию, нашёл работу, связанную с озеленением. Здесь так хорошо дышится. Иногда напеваю. Вспоминаю стихи, разные были — небылицы. Хотите, расскажу вам легенду о белой сирени? Естественно я охотно согласилась. Мы присели на скамейку. А легенда вот о чём: …. Цветы сирени пришли к нам тогда, когда Весна согнала снег и высоко подняла Солнце. Солнце встретилось с Радугой. Весна стала, смешивать лучи солнца с цветами Радуги. И там, куда падали такие солнечные лучи, распускались жёлтые, оранжевые, красные, синие и голубые цветы. Когда же Весна достигла севера, у неё остались только лиловые и белые цвета. Тогда Весна перемешала солнечный луч и лиловый цвет радуги и бросила их на маленькие кустарники, которые покрылись сиреневыми цветами. Наконец у Весны остался один белый цвет. Она щедро рассыпала его на землю, а из него получилась белая сирень. Рабочий поднялся: — Нужно работать. Спасибо, что с интересом прослушали. Такая приятная встреча. А про себя подумала — «Не зря я пятилистник проглотила». Возвращалась домой с яркими впечатлениями и воспоминаниями… Аромат белой сирени напомнил мамины любимые духи — «Белая сирень». Папа всегда дарил их всем к 8 марта. А мы, до последних маминых дней, дарили ей эти духи на каждый день рождения. Скоро лето, отцветёт тогда сирень, вот и торопится она отдать нам своё великолепие. Поспешите, окунитесь в это море покоя и счастья, пока не закончился период цветения сирени… Анализ рассказа «Сирень» Тема первой любви — самая животрепещущая на мой взгляд из всех тем литературы. Здесь и чувства, и переживания, пьянящий аромат цветов и первые признания… Все это кружит голову, вдохновляет и приносит в скучную жизнь необъяснимый восторг. Это прекрасное чувство живет во многих произведениях русской и зарубежной литературы , не оставляя никого равнодушным. Одним из многочисленных примеров произведений о любви является рассказ Ю. Нагибина «Сирень», в котором рассказывается о рождающихся чувствах между Верочкой Скалон и Сергеем Рахманиновым. Большую часть рассказа занимают события одного лета. Композиция рассказа четкая и ясная, в ней логично выделяются шесть частей: вступление о лете, «в котором все перепуталось», встреча Верочки и Сергея у сирени, раздумья героини и её разговоры с Рахманиновым, гадание, поездка на дрожках и заключение, похожее на пролог. Основная тема — любовь, — корреспондирует с названием текста. Нагибин сравнивает любовь Верочки и Рахманинова с сиренью, которая «зацвела вся разом, в одну ночь вскипела», а в конце пребывания главных героев в усадьбе завяла. Так и чувства Верочки и Рахманинова неожиданно вспыхнули и так же неожиданно закончились. Нужно отметить, что к образу сирени обращались и другие русские классики, такие, как И. Гончаров в романе «Обломов», где сирень стала символом увядающей любви Обломова к Ольге, и А. Куприн в своем рассказе «Куст сирени», где сирень является символом единства и любви главных героев. Можно сказать, что и в рассказе Нагибина сирень тоже символична. Автор в своем повествовании использует сложные предложения и синтаксические конструкции с множеством деталей, чтобы точно описать все события лета. В этом проявляется художественное своеобразие стиля Нагибина, он мастерски описывает мелочи. Когда читаешь этот рассказ вслух, то слова Верочки читаешь не очень громко, с придыханием и паузами — автором умело показано вечно взволнованное состояние героини. Тон Рахманинова же более уверенный, при обращении к героям он использует саркастические, но все-таки милые прозвища: «Психопатушка», «Миссочка», «Тунечка». Все это подчеркивает доброту героев. Нагибин в своем произведении ставит перед нами несколько проблем: неразделенная любовь, взросление, мнение против чувств, непризнанность таланта. Из всех проблем, высказанных автором, меня больше всего волнует проблема «мнение против чувств». Я считаю, что Верочка предала любовь Рахманинова. Она не боролась за свою любовь, не смогла пойти против устоев семьи. Любовь на расстоянии ослабила её чувства к Рахманинову, и этим она только терзала его. В итоге, спустя некоторое время она поняла, что скучает по Рахманинову и ей «стало печально и пусто в её богатом доме». Ей в противовес можно поставить образ шекспировской Джульетты, которая ради своей любви пошла на крайность. Но это уже другая история. Прочитав этот рассказ, возникает множество литературных ассоциаций, прежде всего с произведениями А. Первое «ассоциативное произведение» — «Евгений Онегин». Сон Верочки похож на сон Татьяны, да и судьбы героев Нагибина схожи с судьбами пушкинских персонажей, только в случае Рахманинова и Верочки последняя отказалась от своей любви. Второе «ассоциативное произведение», а точнее стихотворение — «Сожженное письмо». Эпизод, в котором Верочка сжигает все письма Рахманинова, напомнил мне об этом стихотворении. Гори, письмо любви…». И во времена Пушкина, и во времена Нагибина, и в наше время тема любви и расставания является актуальной. В своем расскаже Ю. Нагибину удалось многое показать: и искреннюю влюбленность в лице Верочки, преданность и любовь со стороны Наташи, которая стала женой Рахманинова.
Вариант 3 Цыбулько ЕГЭ 2023 по русскому языку задания ответы и сочинение
Вы живете только с матерью? Нет, и отец часто приезжает, - поспешно ответил Гриша, поднимая запотевшее и возбужденное лицо. Он что же - все города украшает? Как города украшает? Строит дома богатым людям? Созидает Вавилон? Ах, вот что...
Если хотите, да. Ну, этого-то я не хочу! И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Да, - сказал он задумчиво. Он только что кончил курс... Теперь служит...
Так, - сказал Каменский. А вы тоже думаете этим заняться? Гриша помолчал. Не знаю, - сказал он тихо. Каменский тоже помолчал. Это хорошо, что не знаете, - сказал он почти строго и стал задумчиво глядеть вдаль.
Но и египтяне - люди, а не бог, и кони их - плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело... Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. Я испытал это на себе, - опять заговорил Каменский. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть.
Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей , которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, - только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно... Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал. А про Египет, - спросил он наконец, - это чьи слова? Вы не читали?
Завтра воскресенье, - сказал он, - мы не будем работать. Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Во сколько? Когда хотите. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту.
Непременно приду! Он помолчал и вдруг с трудом выговорил: А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером?.. Мама будет очень рада вас видеть... С удовольствием, - ответил Каменский. Он попробовал палочкой картошки в чугуне, встал и ушел в избу. Гриша торопливо схватил картуз.
Очевидно, Каменский сейчас будет обедать и пригласит его... Есть Грише не хотелось, но отказаться неловко... Ну, - сказал он как можно спокойнее, когда Каменский вышел из избы с глиняной миской и ложкой в руках, - мне необходимо домой... Сегодня, знаете, брат и отец приедут... Так мне необходимо... До вечера, значит?
До свиданья, до вечера! За мельницей Гриша вздохнул свободнее. Он был взволнован, ему хотелось подумать о чем-то, но он ничего не думал и только шел все дальше в степь. Позади него живописно синела долина, но ему хотелось уйти в открытое поле. И он шел по парам, уже заросшим высокой травой и цветами, и ему было приятно, что они щелкают его по ногам, что поднявшийся ветер обвевает лицо солнечной теплотою, запахом зеленых хлебов. Как хорошо!
Ты исполнишь меня радостью пород лицом твоим! Потом лег на межу навзничь и стал делать то, что делал и детстве: медленно-медленно закрывать глаза так, чтобы солнечные лучи ярко-золотистою паутиною протянулись к ресницам, а потом задрожали и превратились в трепещущие кружки, радужные, как хвост павлина... И чтоб и другим было так же? Как жить? Но все было смутно и непонятно. Представилось только что-то похожее на туманную синеву в долине под мельницей...
Откуда так стремительно? Гриша остановился среди поляны и поднял голову. По дороге от станции шла в большой шляпке стройная и худощавая барышня, одна из служащих в управлении железной дороги. А вас, Марья Ивановна, почему это интересует? Марья Ивановна пожала ему руку. Темно-каштановые волосы локонами падали на се плечи; простое и наивное личико с голубыми глазами было очень миловидно.
Глазами Марья Ивановна кокетничала, бойко и гордо прищуривала их: однако бойкость не удавалась ей, и чаще всего, особенно при новых людях, взгляд Марьи Ивановны пропадал в пространстве, хотя болтала она в это время без умолку. Как жарко! И работы сегодня была такая масса! Я уже заявила сегодня своему патрону, что, если будет такая жара, я не буду больше являться на службу. А кто же вас заставляет являться? Вот мило!
Если бы у меня была пара серых в яблоках и коляска на резине, меня, может быть, и не заставляли бы. Гриша улыбнулся, Ведь нот, - сказал он томом Каменского. А что же прикажете делать? Пахать, - ответил Гриша полушутя, полусерьезно. Вовсе не новость. Марья Ивановна посмотрела куда-то вдаль и легонько вздохнула: Это хорошо в теории, а не на практике.
А вы не отделяйте теории от практики! На балконе завтракала Наталья Борисовна. Игнатик приехал! Гриша промолчал и сел за стол. На столе был приготовлен ему прибор и завтрак: масло, яйца, глянцевито-зеленые oогурцы. Среди стаканов стоял серебряный кофейник, подогреваемый синими огнями бензиновой лампы.
Наталья Борисовна старательно снимала ножом и вилкой мясо с крылышка холодного цыпленка. Гриша посмотрел на ее плотную спину, на расставленные и приподнятые руки и почему-то вспомнил черепаху. Красивое лицо его стало неприятно. Что так поздно? Где же Игнатий? Купаться ушел.
А ты это все у Каменского? Гриша сделал усталое лицо. У Каменского, - пробормотал он. Наталья Борисовна позвонила. Гарпина внесла на тарелке сковородку с шипящим в масле куском бифштекса. Дайте вина!
И, когда подали бутылку, залпом выпил стаканчик и принялся за еду очень поспешно. Гриша бросил салфетку и встал. Merci, не хочу. Мало же!.. Гриша прошел в свою комнату и лег на кровать. Ему хотелось еще подумать, как в поле, удержать утреннее хорошее настроение.
Но от вина и еды приятно напряженнее билось сердце. Гриша с удовольствием вытянул ноги, положил их па отвал кровати, прикрыл глаза... А Наталья Борисовна, балуясь гусиным перышком, откинулась на спинку стула и долго смотрела куда-то в одну точку. О чем она думала? Она бы и сама не сказала. Но, подымаясь из-за стола, она почему-то глубоко вздохнула и пошла по дому лениво.
В спальне она подняла штору, села около окна и машинально взяла книгу. Но читать не хотелось. И она перевела глаза на портрет Петра Алексеевича, стоявший на ее письменном столике. С портрета пристально и насмешливо глядели на нее небольшие, чуть-чуть прищуренные глаза еще бодрого и свежего мужчины лет пятидесяти. Его правильная, яйцеобразная голова с продолговатой бородой, в которой седина тронула волосы только около щек, еще до сих пор была гордо откинута назад. Было видно, что этот человек весь свой век прожил в холе и до старости сохранит барскую осанку высокой, в меру полной фигуры.
Но, в сущности, он теперь был ей совсем чужой человек; а думать о прошлом - это и утомительно, и не приводит ни к чему хорошему. И Наталья Борисовна принялась бесцельно смотреть в окно. Ветер опять стих, и опять стало жарко и скучно. Но уже длинные тени легли от садов и дачи дремали мирным послеобеденным сном долгого летнего дня. По улице прокатилась со станции линейка с дачниками и скрылась, громыхая развинченными гайками. А в доме было так тихо, что по всем комнатам отдавалось ровное постукиванье часов в столовой.
Вечером на поляне около сада Примо играли в крокет. Солнце скрылось в густую чащу леса за поляной, и лес темнел на шафрановом фоне заката. Воздух был сухой и теплый, даже душный. Около играющих стояли знакомые и незнакомые барышни и студенты; потом они разбрелись, и зрителями остались маленькие гимназисты. Их очень занимал непрекращающийся спор между Гришей и Игнатием. А я тебе говорю, что ты ее убил!
На толстого Игнатия в широком, мешковатом костюме из чесучи было смешно смотреть.
Результаты анализа можно сохранить. После каждого разбора, пользователю предоставляется индивидуальная ссылка на результаты анализа введенного текста. Кому понадобится синтаксический анализ предложений? В первую очередь, этот инструмент очень полезен для учащихся и студентов. Они могут использовать его как для более подробного разбора темы и улучшения понимания, так и для проверки своих знаний и закрепления. Также его могут использовать копирайтеры и редакторы, это поможет повысить качество текстов и значительно уменьшит количество стилистических ошибок.
Прости, листков твоих приятное шептанье, И вы простите, имена, На твердой сей коре рукой любви сплетенны. Пугает только птиц; все мимо пролетают; Пастушки с песнями нейдут к тебе под сень, Но встречи тщательно с тобою избегают. Лишь горлица одна, в отчаяньи, в тоске, Лишась подруги сердцу милой, С печалию твоей сливает глас унылой; И эхо вдаль несет ее протяжный тон… Я сам, величие твое воображая И дни счастливые протекши вспоминая, Со вздохом испускаю стон. Жестокая тоска мятет меня, сражает; Мне мнится, будто твой засохший пень вещает: «Всё гибнет!
Я стою за метафизику! Но то, что ему хотелось сказать этим людям, которые кричат только от скуки, волновало его, и он поднялся со стула. Встал и Игнатий. Я скажу вам, что вы сотворили: рабовладельчество, проституцию… — А что вы так против проституции? Каменский пристально посмотрел на Петра Алексеевича, но тот сделал мутные глаза и отвернулся. Лицо Подгаевского исказилось, глаза бегали; то, что у него не было двух верхних зубов, еще более делало его некрасивым. Остановись же, — сказали ему, — почини ее. Это не телега, в которой едет благодушный мечтатель и единственный обладатель ее, это наполненный народом дилижанс. И починка зависит не от единичной воли… Конечно, можно и пренебречь сломанным экипажем, встать, махнуть рукой и отправиться пешечком; только это и нечестно, и навряд хорошо для отправившегося пешечком… — Да, — горячо подхватил Каменский, — если дилижанс плох, нужно его оставить и не тащиться в нем или не сваливать все на других, на «обстоятельства»… И во всяком случае, починка делается не злобой, а единением и любовью! Вдруг Петр Алексеевич поднялся. Вы меня все равно не приучите к духовной жизни, я не обедал сегодня! Гриша поднялся и скрылся в своей комнате. Понемногу стали подыматься и остальные. Разговор оборвался, и по рассеянным взглядам было видно, что продолжение его и нежелательно. Агроном сел за рояль и, одним пальцем аккомпанируя, вполголоса запел пролог из «Паяцев». Около него стояли Бобрицкий, Софья Марковна и Подгаевский; Подгаевский покачивал головою и намеревался подтягивать. Петр Алексеевич в ленивой попе сидел на диване; Бернгардт ходил из угла в угол; он не хотел даже серьезно говорить с Каменским, унижать себя. А Игнатий с Каменским незаметно вышли на балкон. Игнатия мало интересовала закуска, и он думал, что, пожалуй, вышло неловко это всеобщее нападение на Каменского. Спорить больше ему не хотелось, хотя он и был немного обижен, так как любил оставаться в горячих разговорах победителем. Он стоял против Каменского и машинально повторял: — Да-а-с, батенька! Лицо Каменского было строго и рассеянно. Облокотившись на перила балкона, он старался собрать мысли, так как твердо решил опять завести разговор. А Марья Ивановна, полуосвещенная светом, падавшим из гостиной на балкон, глядела в сад и говорила тихо и восторженно: — Как хорошо! В саду было очень темно и тепло. Ночные неопределенные облака неподвижно дремали в темноте над садом. Дремотно где-то щелкал соловей, невнятно доносился аромат резеды с цветника у балкона… Гриша сидел за ужином, мрачно покусывая ногти. Когда собрались в столовую, произошла маленькая неловкость. А Каменский мягко, но серьезно заметил: — Я знаю английский язык, так что вы говорите лучше на каком-нибудь другом. И когда Софья Марковна смешалась и покраснела, он добавил снисходительно: — Да вы не конфузьтесь. Языки надо знать, это ведет людей к сближению. Ведь вся беда людей с древнейших времен и до этого вечера состоит в неуменье и бессознательном нежелании общаться с людьми. Он вызывал на беседу, и лицо его становилось все сосредоточеннее. Но кругом шел оживленный разговор о знакомых, об опере; занимал всех и ужин — молодые картошки с зеленью, бифштекс, вина… К ужину вышел и военный доктор, похожий на цыгана. Заспанный, добродушный, он все старался казаться трезвым и поэтому расшаркивался, подымал плечи и хриплым голосом говорил любезности дамам. Тогда Каменский, обращаясь как будто к одному Игнатию, произнес целую речь. Голос его стал торжественным, глаза строгими и выразительными.
Вариант 3, задание 16 - ЕГЭ Русский язык. 36 вариантов
Предагаем к просмотрунеспешный разговортеплая встреча друзейженщина с кофе у окнахудожник сергей михайличенко картиныдевушка пьет кофеуютного вечера в кругу семьии пусть в окошко дождь стучится. Вечер тёплый и такая тишина, словно должно что-то в такой тишине случиться. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с Ееспешными разговорами на. Удивительно «домашний» рисунок Крамского «Вечер на даче»: перед домом стол с самоваром, белая скатерть уютно озарена теплым светом лампы, прикрытой абажуром, цепочка фонариков, освещающих сад, гигантские шаги, на которых резвятся дети, — идиллия. Женщина на даче в огороде. На даче его ждали длинный теплый. Куртка женская зимняя длинная с капюшоном Ecaerst Fashion 739. Удлиненный пуховик с капюшоном acbsw0dc138. Морфологический и синтаксический разбор предложения, программа разбирает каждое слово в предложении на морфологические признаки. За один раз вы сможете разобрать текст до 5000 символов.
Алексей толстой летом на даче. На даче
Как использовать проверку пунктуации. Не нужно регистрироваться. Не нужно загружать файлов. Выберите действие, чтобы проверить пунктуацию и заглавные буквы в тексте. Подсвечиваются исправленные ошибки в тексте. В предложениях можно расставить запятые, двоеточие, точки. Вечернее чаепитие на даче. Дом Дача Мебель. Копилка сейф электронная для денег с кодовым замком и купюроприемником Золотой.
Тексты на ЕГЭ-2023 по русскому языку
На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. Удивительно «домашний» рисунок Крамского «Вечер на даче»: перед домом стол с самоваром, белая скатерть уютно озарена теплым светом лампы, прикрытой абажуром, цепочка фонариков, освещающих сад, гигантские шаги, на которых резвятся дети, — идиллия. На даче его ждали тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем.
На даче его ждали длинный
Определения типа "эстетичный", "красивый", "приглядный" в законах об ограждениях отсутствуют. Следовательно, в настоящее время невозможно наказать соседа за то, что его забор портит общий вид улицы, с точки зрения законодательства, поясняет Коломийцев. Таким образом, открыто обвинить владельца в том, что его забор слишком безвкусен, с точки зрения закона невозможно. Это может быть обусловлено, например, отсутствием средств на ремонт или замену старого ограждения. Но наложить штраф на человека за это было бы неправомерно, считает эксперт. Однако существуют иные способы решения некрасивой ситуации.
Открытки с днём недели пятница. Хорошей пятницы котики. Доброй пятницы котики. Позитивные открытки с пятницей. Хорошей пятницы прикольные. Гиф открытки с пятницей. Самые красивые открытки с пятницей. Хорошего настроения в пятницу. Отличного пятничного настроения. Хорошей пятницы друзья. Открытки отличной пятницы. Хорошего пятничного дня и отличного настроения. Хорошей пятницы. Открытки с окончанием рабочей недели. Открытки доброе утро пятница. Отличного настроения и завершения рабочей недели. Поздравление с выходными. Открытки с выходными днями. Удачи в пятницу. Открытка любимая пятница. Привет с пятницей тебя. Открытка поздравляю с пятницей. Фото открытки с пятницей. Пятница цветы пожелания. Фото поздравление с пятницей. Красивые поздравления с пятницей. С пятницей картинки. Открытки счастливой пятницы. Пожелания прекрасной пятницы. Красивые открытки с пятницей и цветами. С пятницей хороших выходных картинки. Удачной пятницы и классных выходных. Доброе утро пятницы прикольные. Пятница пожелания хорошего дня. Пожелания с добрым утром пятницы прикольные. С летней пятницей друзья. Прекрасной пятницы друзья. Доброй пятницы гифки.
Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми - пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже - из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол... Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами... Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел в угол, ничего не видя перед собою. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната - светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя... Я открыл имя твое человекам... Соблюди их во имя твое!.. Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит? Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Созидает Вавилон? Если хотите, да. И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Теперь служит... А вы тоже думаете этим заняться? Гриша помолчал. Каменский тоже помолчал. Но и египтяне - люди, а не бог, и кони их - плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: - И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело... Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, - только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно... Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал. Вы не читали? Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту. Он помолчал и вдруг с трудом выговорил: - А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером?.. Мама будет очень рада вас видеть...
Жил Каменский на мельнице, в версте от деревни. Мельница стояла на зеленом выгоне, к югу от дачных садов , там, где местность еще более возвышалась над долиной. Хозяин почему-то забросил ее: маленькое поместье с высоким тополем над соломенной крышей избушки, с бурьяном на огороде, медленно приходило в запустение. Внизу, в широкой долине, темным бархатом синели и, сливаясь, округлялись вершины лесов. Мельница, как объятья, простирала над долиной свои изломанные крылья дикого цвета. Она, казалось, все глядела туда, где горизонт терялся в меланхолической дымке, а хлеба со степи все ближе подступали к ней; двор зарос высокой травою; старые серые жернова, как могильные камни, уходили в землю и скрывались в глухой крапиве; голуби покинули крыши. Одни кузнечики таинственно шептались в знойные летние дни у порога избушки, мирно дремлющей на солнце. Вот и келья под елью! Он уже представлял себе, как Каменский начнет поучать его, спасать его душу, и заранее вооружился враждебной холодностью. Однако Каменский только показал ему, как надо распиливать доски; и это даже обидело Гришу: «Не хочет снизойти до меня», - думал он, искоса поглядывая на работающего учителя и стараясь подавить в себе чувство невольного почтения к нему. Сегодня он подходил к этой келье в девятом часу. Обыкновенно Каменский в это время работал. Но теперь в сенцах, где стоял верстак, никого не было. Алексей Александрович! Но и в мельнице было пусто. Только воробьи стаей снялись с пола, да ласка таинственно, как змейка, шмыгнула по стояку в развалившийся мучной ларь. В сенцах, обращенных дверями к северу, было прохладно от глиняного пола; в сумраке стоял уксусный залах стружек и столярного клея. Грише нравился этот запах, и он долго сидел на пороге, помахивая на себя картузом и глядя в поле, где дрожало и убегало дрожащими волнами марево жаркого майского дня. Дачные сады казались в нем мутными, серыми набросками на стекле. Грачи, как всегда в жару, кричали где-то в степи тонкими томными голосами. А на дворе мельницы не было ни малейшего дуновения ветерка, на глазах сохла трава... Разгоняя дремоту, Гриша поднялся с порога. Близ порога валялся топор. На верстаке, среди инструментов, в белой пыли пиленого дерева, лежали две обгорелые печеные картошки и книга в покоробленном переплете. Гриша развернул ее: Евангелие. На заглавном листе его было написано: «Боже мой! Я стыжусь и боюсь поднять лицо мое к тебе, боже мой, ибо беззакония наши стали выше головы и вина наша возросла до небес... Странный человек! На одной было начало стихотворения: Долго я бога искал в городах и селениях шумных, Долго на небо глядел - не увижу ли бога... На другой опять тексты: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности... Гриша вздрогнул и долго следил за ней в небе. Вспомнилось нынешнее утро, купальня, балкон, теплица - и все это вдруг показалось чужим и далеким... Он постоял перед дверью в избу, тихо отворил ее. В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко. Постель была сделано ил обрубков полей и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла - старое драповое пальто. На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы - бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола - и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет. Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем. Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком... Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело , пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим... Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми - пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже - из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол... Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами... Отняв глаза от книги, Гриша долго и напряженно глядел в угол, ничего не видя перед собою. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната - светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя... Я открыл имя твое человекам... Соблюди их во имя твое!.. В чем вы извиняетесь? Да вот залез в ваши книги, - ответил Гриша небрежно. Так что ж тут дурного? Я говорю, взял вашу книгу... Что это значит? Как это значит? Да так. Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. Что это вы покупали? А вот луку немного и хлеба. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Нет, нет, вы сначала разведите. Успеется, - отозвался Каменский. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Ну-ка попробуйте! Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Да вы потише! Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Вы живете только с матерью? Нет, и отец часто приезжает, - поспешно ответил Гриша, поднимая запотевшее и возбужденное лицо. Он что же - все города украшает? Как города украшает? Строит дома богатым людям? Созидает Вавилон? Ах, вот что... Если хотите, да. Ну, этого-то я не хочу! И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Да, - сказал он задумчиво. Он только что кончил курс... Теперь служит... Так, - сказал Каменский. А вы тоже думаете этим заняться? Гриша помолчал. Не знаю, - сказал он тихо. Каменский тоже помолчал. Это хорошо, что не знаете, - сказал он почти строго и стал задумчиво глядеть вдаль. Но и египтяне - люди, а не бог, и кони их - плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело... Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. Я испытал это на себе, - опять заговорил Каменский. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей , которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, - только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно... Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал. А про Египет, - спросил он наконец, - это чьи слова? Вы не читали? Завтра воскресенье, - сказал он, - мы не будем работать. Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Во сколько? Когда хотите. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту. Непременно приду! Он помолчал и вдруг с трудом выговорил: А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером?.. Мама будет очень рада вас видеть...
Тёплый вечер
Шкап-то скоро будет готов? До свидания! А закусить разве не хотите? Ведь хочется небось? Каменский посмотрел на него долгим взглядом, пожал окружающим руки и пошел из дома через балкон. Петр Алексеевич поднялся. И когда вбежал лакей, прибавил: — Лошадей нам! Вася, Илюша — в «Добро пожаловать!
Стыдно при чужих людях… Ах, что кому до нас, — запел он снова, обнял доктора и Подгаевского и пошел в кабинет… Дом опустел. Было слышно, как в столовой убирали посуду. Гриша сидел в своей комнате у открытого окна, стиснув зубы. Вы увлекаете общество от полезной и чосшой работы в свою келью под елью. Неужели эта дача похожа на рабочий дом? Вы не ехидничайте. А ведь у вас злоба кипит, вы сами просите борьбы… Вы, например, меня ненавидите сейчас.
Запомните слова Паскаля: «Есть три рода людей: одни те, которые, найдя бога, служат ему, другие, которые заняты исканием его, и третьи, которые, не найдя его, все-таки не ищут его»… — Опять тексты! На заре Гришу разбудили удары грома. Он открыл глаза. День был серый и дождливый. От надвигающихся туч в комнате темнело; в сумраке мелькал красноватый отблеск молнии, после чего начинался где-то вверху смутный рокот. Он приближался тяжкими раскатами, так что дрожали стекла, и вдруг разражался треском и резкими ударами над самой крышей дома… И начинал сыпать дождь, сначала осторожно, потом все шире и шире, и затихший сад, густые чащи сочной зелени у раскрытых окон стояли не шелохнувшись, насыщаясь влагою. Тяжелый запах цветущих тополей наполнял сырой воздух.
Гриша хотел уже встать, как в столовой послышались тяжелые шаги Петра Алексеевича. Он что-то невнятно приказывал лакею, который звенел ключами, отворяя шкап. Гриша не ответил. Петр Алексеевич подошел к порогу и раздвинул портьеры. Он был в шляпе и крылатке, которая сползла у него с плеч. Ну, да все равно… Я хотел тебе сказать вот что: не замечал ли ты, что свинья — одно из самых иронических животных?.. Это, во-первых… Язык Петра Алексеевича заплетался.
И знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что я — новая интеллигенция, так называемая «честная», но со всеми признаками самого обыкновенного буржуя, то есть настоящей свиньи… И что будто это порождение последних дней… Это недурно! А главное, изречение! И тоном Каменского Петр Алексеевич прибавил: — «Ибо ради вас имя божие хулится у язычников!.. Гриша молчал. Только знаешь что? Ты о себе подумай… подумай и лучше застрелись, если ничего не выдумаешь… Непременно застрелись, если не станешь не чем иным, как иронизирующей свиньей!
Дождь лил, ровно и однообразно шумя по траве и деревьям.
Хорошей пятницы и отличных выходных. Хорошего дня пятницы. Поздравляю с пятницей. С пятницей друзья и хороших вам выходных. Ура пятница. Поздравления с тяпницей. Открытки с тяпницей. С пятницей девочки. С пятницей подруга.
Хо-ошей пятницы девочки. Пожелания хорошей пятницы. Пятница впереди выходные. С пятницей картинки красивые необычные. Картинки по настроению с надписями прикольные. Поздравления c пятницей. Прикольные открытки поздравления с пятницей. Открытки с пятницей и хороших выходных. Доброй пятницы и хороших выходных. Хороших выходных открытки.
С пятницей прикольные пожелания. Веселые открытки с пятницей. Классно пятницы мальчики. Открытки на пятницу с пожеланиями. С пятницей прикольные. Доброго дня пятницы. Поздравление с пятницей и добрым утром. Открытки с добрым утром пятницы прикольные. Вот и пятница. Анимационные открытки с пятницей.
Открытка с белкой пятница. Открытки с праздником пятницы. Открытки bonnycards. Пятница Конев рабочей недели. Поздравление с концом рабочей недели. Пятница Матроскин. Кот Матроскин поздравляет. Ура пятница кот Матроскин. Всех с пятницей. Доброе утро пятницы прик.
Да так. Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе.
Что это вы покупали? А вот луку немного и хлеба. И Каменский опустил мешок на землю.
Гриша встрепенулся. Нет, нет, вы сначала разведите. Успеется, - отозвался Каменский.
Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Ну-ка попробуйте! Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее.
Да вы потише! Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору.
Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске.
Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Вы живете только с матерью? Нет, и отец часто приезжает, - поспешно ответил Гриша, поднимая запотевшее и возбужденное лицо.
Он что же - все города украшает? Как города украшает? Строит дома богатым людям?
Созидает Вавилон? Ах, вот что... Если хотите, да.
Ну, этого-то я не хочу! И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Да, - сказал он задумчиво.
Он только что кончил курс... Теперь служит... Так, - сказал Каменский.
А вы тоже думаете этим заняться? Гриша помолчал. Не знаю, - сказал он тихо.
Каменский тоже помолчал. Это хорошо, что не знаете, - сказал он почти строго и стал задумчиво глядеть вдаль. Но и египтяне - люди, а не бог, и кони их - плоть, а не дух.
И, подняв глаза на Гришу, прибавил: И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело... Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза.
Я испытал это на себе, - опять заговорил Каменский. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей , которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, - только наблюдать: между нами была пропасть.
Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно... Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал.
А про Египет, - спросил он наконец, - это чьи слова? Вы не читали? Завтра воскресенье, - сказал он, - мы не будем работать.
Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Во сколько? Когда хотите.
Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту. Непременно приду!
Он помолчал и вдруг с трудом выговорил: А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером?.. Мама будет очень рада вас видеть... С удовольствием, - ответил Каменский.
Он попробовал палочкой картошки в чугуне, встал и ушел в избу. Гриша торопливо схватил картуз. Очевидно, Каменский сейчас будет обедать и пригласит его...
Есть Грише не хотелось, но отказаться неловко... Ну, - сказал он как можно спокойнее, когда Каменский вышел из избы с глиняной миской и ложкой в руках, - мне необходимо домой... Сегодня, знаете, брат и отец приедут...
Так мне необходимо... До вечера, значит? До свиданья, до вечера!
За мельницей Гриша вздохнул свободнее. Он был взволнован, ему хотелось подумать о чем-то, но он ничего не думал и только шел все дальше в степь. Позади него живописно синела долина, но ему хотелось уйти в открытое поле.
И он шел по парам, уже заросшим высокой травой и цветами, и ему было приятно, что они щелкают его по ногам, что поднявшийся ветер обвевает лицо солнечной теплотою, запахом зеленых хлебов. Как хорошо! Ты исполнишь меня радостью пород лицом твоим!
Потом лег на межу навзничь и стал делать то, что делал и детстве: медленно-медленно закрывать глаза так, чтобы солнечные лучи ярко-золотистою паутиною протянулись к ресницам, а потом задрожали и превратились в трепещущие кружки, радужные, как хвост павлина... И чтоб и другим было так же? Как жить?
Но все было смутно и непонятно. Представилось только что-то похожее на туманную синеву в долине под мельницей... Откуда так стремительно?
Гриша остановился среди поляны и поднял голову. По дороге от станции шла в большой шляпке стройная и худощавая барышня, одна из служащих в управлении железной дороги. А вас, Марья Ивановна, почему это интересует?
Марья Ивановна пожала ему руку. Темно-каштановые волосы локонами падали на се плечи; простое и наивное личико с голубыми глазами было очень миловидно. Глазами Марья Ивановна кокетничала, бойко и гордо прищуривала их: однако бойкость не удавалась ей, и чаще всего, особенно при новых людях, взгляд Марьи Ивановны пропадал в пространстве, хотя болтала она в это время без умолку.
Как жарко! И работы сегодня была такая масса! Я уже заявила сегодня своему патрону, что, если будет такая жара, я не буду больше являться на службу.
А кто же вас заставляет являться? Вот мило! Если бы у меня была пара серых в яблоках и коляска на резине, меня, может быть, и не заставляли бы.
Гриша улыбнулся, Ведь нот, - сказал он томом Каменского. А что же прикажете делать? Пахать, - ответил Гриша полушутя, полусерьезно.
Вовсе не новость. Марья Ивановна посмотрела куда-то вдаль и легонько вздохнула: Это хорошо в теории, а не на практике. А вы не отделяйте теории от практики!
На балконе завтракала Наталья Борисовна. Игнатик приехал! Гриша промолчал и сел за стол.
На столе был приготовлен ему прибор и завтрак: масло, яйца, глянцевито-зеленые oогурцы. Среди стаканов стоял серебряный кофейник, подогреваемый синими огнями бензиновой лампы. Наталья Борисовна старательно снимала ножом и вилкой мясо с крылышка холодного цыпленка.
Гриша посмотрел на ее плотную спину, на расставленные и приподнятые руки и почему-то вспомнил черепаху. Красивое лицо его стало неприятно. Что так поздно?
Где же Игнатий? Купаться ушел. А ты это все у Каменского?
Гриша сделал усталое лицо. У Каменского, - пробормотал он. Наталья Борисовна позвонила.
Гарпина внесла на тарелке сковородку с шипящим в масле куском бифштекса. Дайте вина! И, когда подали бутылку, залпом выпил стаканчик и принялся за еду очень поспешно.
Гриша бросил салфетку и встал. Merci, не хочу. Мало же!..
Гриша прошел в свою комнату и лег на кровать. Ему хотелось еще подумать, как в поле, удержать утреннее хорошее настроение. Но от вина и еды приятно напряженнее билось сердце.
Гриша с удовольствием вытянул ноги, положил их па отвал кровати, прикрыл глаза... А Наталья Борисовна, балуясь гусиным перышком, откинулась на спинку стула и долго смотрела куда-то в одну точку. О чем она думала?
Она бы и сама не сказала. Но, подымаясь из-за стола, она почему-то глубоко вздохнула и пошла по дому лениво.
Была ранняя осень и ещё радовали солнечные дни и напоминали о лете яркие клумбы оранжевых бархоток и пёстрых петуний. Изредка мы устраивали на чердаке раскопки и находили то ящик от масляных красок то сломанный веер то большую книгу с красивыми иллюстрациями.
Дул с моря бриз и месяц чистым рогом стоял за длинной улицей села.
Иван Бунин — На даче: Рассказ
Издание входит в длинную ассортиментную линейку серии «Детская энциклопедия», которую отличает великолепное полиграфическое исполнение, интересное содержание, современный дизайн, яркие фотоиллюстрации. Лес ждет тёплых ясных дней. Диктант теплый вечер. Тёплый безветренный день угас. Только далеко на горизонте, где зашло солнце, небо|нёбо ещё рдело багровыми полосами, точно оно было вымазано широкими ударами огромной кисти, омоченной в кровь. Свежие новости Москвы на сегодня и завтра. Какое метро откроют, какими будут «Лужники». Знакомства Игры Встречи Новости Создать анкету Войти Войти. Ищите друзей и любовь, знакомьтесь, участвуйте в конкурсах, играйте в игры и весело проводите время!
Николай Олигер «Дачный уголок»
3) В десять часов вечера приходит мама и я ей рассказываю все новости. Весна - 26 апреля 2024 - Новости Иркутска - О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде, высота перил на веранде, веранде это где, веранду 32.05. Знакомства Игры Встречи Новости Создать анкету Войти Войти. Ищите друзей и любовь, знакомьтесь, участвуйте в конкурсах, играйте в игры и весело проводите время!