Иван Бунин бесплатные аудиокниги слушать онлайн. Полные версии в библиотеке Иван Бунин «Темные аллеи» 16+. «Темные аллеи» (1937-1945) — самая известная книга Бунина, состоящая из рассказов о любви. «Тёмные аллеи» – это те надежды и переживания, которые старательно люди прячут не только от чужих глаз, но даже от самих себя. Смысл заглавия «Тёмные аллеи» отчасти объясняется его источником: И.А. Бунин взял его из стихотворения Огарева «Обыкновенная повесть».
Темные аллеи : 16+
Или не спит, а ждет самого страшного и главного. Случилось — полубессознательно, потом сознательно пришло большое чувство. Они по-настоящему «приладились» друг к другу. Идет время, Таня уже способна сообщать, что сделает, если любимый бросит. Таня ревнует, Таня угрожает. Но ему надо ехать. Он уезжает и возвращается. Они вместе, но тяжело — скоро отъезд. Уехал — вернулся, уехал — вернулся. Все труднее вместе. Только революция спасла их от чего-то мрачного, что Бунин не захотел показывать.
Что хуже самого последнего расставания. Мужчина доминирует? В принципе, да. Набрасывается, лишает, исчезает. Она — трепещет, плачет и радуется одновременно, почти умирает в утрате самого главного человека. Но у Бунина бывает и совсем иначе. Когда женщина держит инициативу в своих руках. Мастерски пойманной Буниным пошлости здесь больше, чем трагизма. Или «Чистый понедельник» - рассказ, в котором героиня своим деянием уничтожает пошлость — еще не наступившую, но имеющую шансы войти в то, что называется любовью. Молоды, богаты, умны.
Он — безусловно. Она — между мирами: с одной стороны, возможный муж, быт, еще не родившиеся дети; с другой — какая-то иная любовь, где нет быта, мужа, девочек и мальчиков. Вечером они сидят в дорогих ресторанах, посещают новые спектакли, слушают на концертах самую лучшую музыку. Утром она, отрываясь от стандартно женской судьбы, входит в храмы, монастыри, стоит перед иконами. И не столько молится, сколько думает как раз о том, чему и посвящены «Тёмные аллеи»: есть ли связь между любовью и счастьем? Она отдала себя ему — но только на одну ночь, перед расставанием, вечным Постом, своим монастырем. Какие есть пути существования после любовного взрыва? Первый — семья, превращающая безалаберно пляшущее время в совместность непростого движения. Этот вариант в «Тёмных аллеях» отсутствует. Второй — на ином полюсе: монастырь — лекарство от временности и несовершенства земной любви.
Хорошо, что автор совсем не монах! Третий путь — собственно бунинский: искать экстаз освещенной встречи, вынести расставание, жить памятью о чудесном свидании. И, возможно, быть готовым к новому потрясению… И все-таки от ярчайшей бунинский книги исходит тоска всегда неудачной жизни, в конце своем пытающейся сфокусироваться на эпизоде краткосрочной любви. Будто и не было ничего другого. Ни детей, ни друзей, ни служения. Мысль о давнем экстазе отбрасывает все иное прочь. Такие вот «воспоминания о былой любви». Может, действительно так легче, когда память превратила всех любовниц в «восковые фигуры»? А ты один, совсем один — свободен, как ветер… И никому ничем не обязан!
На венчании молодых произошел очень неприятный инцидент, который предопределили их будущую семейную жизнь: Анна рассказала Бунину о шутке литератора Федорова, мол, якобы он женился на Цакни только ради денег. Взбешенный и глубоко оскорбленный писатель и поэт, который тогда еще не имел ни гроша за душой именно родители невесты оплатили всё свадебное торжество , заперся в комнате и отказывался выходить к гостям и супруге. Правда, потом всё закончилось слезами, словами прощения, раскаяния и любви, но неприятный осадок никуда не делся, и счастливая семейная жизнь не сложилась. Бунин винил в этом тещу, которая якобы строила ему тайные козни, но отчасти винил и саму супругу. Самой большой претензией писателя и поэта стало полное отсутствие поддержки Анны во всём, что касается его творчества. Жене не нравились его стихи, и она начала думать, что ошиблась в выборе спутника жизни — он совсем не талантлив. Сам же Бунин тоже вряд ли испытывал глубокие чувства, скорее он относился к ней как к красивой картинке. Иначе бы не оставил ее в Одессе на пятом месяце беременности и проявлял бы больше внимания к собственному сыну. Но тут, безусловно, можно и поспорить с этим утверждением. Вполне вероятно, писатель был глубоко ранен и уязвлен тем, что его уже во второй раз отвергли, и его чувства остались невзаимными, а потому тщательно скрывал свои переживания и пытался представить свой брак в более прозаическом виде. В одном из писем к старшему брату он признавался: «Чувствую ясно, что она не любит меня ни капельки, не понимает моей натуры. Так что история обыкновенная донельзя и грустна чрезвычайно для моей судьбы. Как я ее люблю, тебе не представить. Дороже у меня нет никого». Вторая супруга Бунина писала в своих воспоминаниях об этом периоде так: «Ивана Алексеевича тянуло в Одессу к сыну, и некоторые думали, что, может быть, если бы Анна Николаевна не была так непримирима, то они бы сошлись и наладили свою жизнь. В будущем она станет жалеть о своей непримиримости и объяснять её влиянием мачехи. Но, мне кажется, едва ли им удалась бы совместная жизнь, уж очень разные у них были и натуры и характеры». После смерти сына Николая в 1905 году в возрасте пяти лет супруги окончательно разорвали отношения — теперь их больше ничего не связывало. Но до официального развода дело долго не доходило — Анна была против. Поэтому, когда писатель встретил свою новую любовь, Веру Муромцеву, он не мог предложить ей официальный брак. Стало ли это помехой для их отношений? Ни капельки! Первая встреча будущих супругов состоялась на одном из литературных вечеров, где Бунин заприметил «очень красивую девушку с огромными, светло-прозрачными, как бы хрустальными глазами». Вера и Иван Алексеевич быстро сблизились: они оказалась удивительно близки друг другу в духовном плане. Но вот в качестве спутника жизни девушка его не рассматривала, говоря: «Я никогда не хотела связывать своей жизни с писателем. В то время почти о всех писателях рассказывали, что у них вечные романы и у некоторых по несколько жен. А мне с юности казалось, что жизни мало и для одной любви». Но ослепленный любовью писатель и поэт взял всё в свои руки, предложив возлюбленной заняться переводами Вера в то время работала в области химии и вместе поехать в путешествие по Святой земле: «Я придумал, нужно заняться переводами, тогда будет приятно вместе и жить, и путешествовать, — у каждого своё дело, и нам не будет скучно, не будем мешать друг друг». После долгих размышлений Вера Муромцева решила последовать зову сердца и согласилась на предложение Бунина. Как она сама позже напишет в своих воспоминаниях: «Когда близкие люди говорили мне, что я жертвую собой, решаясь жить с ним вне брака, я очень удивлялась». Любовь для нее была важнее всего. Для всех своих знакомых и друзей они стали мужем и женой, хотя до официального венчания дело дошло только в 1922 году, спустя пятнадцать лет совместной жизни. Вера решила называть своего мужа Ян — во-первых, потому что еще ни одна женщина не называла его так. А во-вторых, это была своеобразная дань частично литовскому происхождению писателя, коим фактом тот очень гордился. Совместная жизнь Веры и Ивана Алексеевича была наполнена любовью, пониманием, теплом и взаимным уважением. В супруге поэт нашел верную спутницу жизни, которая поддерживала его на творческом пути и всегда была готова подставить свое плечо. Сам он тоже безумно любил Веру и боготворил ее, но при этом не отказывал себе в удовольствии крутить легкие мимолетные романы, или, вернее будет сказать, интрижки с молоденькими девушками, польщенными вниманием известного писателя. Помните рассказ «Натали», о котором я вспоминала в самом начале статьи? Теперь становится очевидным, откуда Иван Алексеевич знал так много о разнице между настоящей любовью и мимолетной влюбленностью. Вот еще одно доказательство, что Бунин писал в «Темных аллеях» о тех сторонах любви, которые были ему самому слишком хорошо знакомы. Секретарь Бунина Андрей Седых вспоминает об отношениях супругов Буниных так: «У него были романы, хотя свою жену Веру Николаевну он любил настоящей, даже какой-то суеверной любовью… ни на кого Веру Николаевну он не променял бы. Без тебя я ничего не написал бы. Пропал бы! Научил читать Евангелие. Это правда, длительных ссор у нас никогда не бывало». Но однажды, как раз незадолго до празднования 20-летней годовщины, Иван Алексеевич встретил молоденькую начинающую писательницу Галину Кузнецову, и их отношения грозили перерасти в нечто большее, чем обыкновенное мимолетное увлечение. Бунин настолько погрузился в новый головокружительный роман, что будто пережил возвращение сумасбродной молодости. Он чувствовал себя настоящим Пигмалионом, который помогает своей возлюбленной реализовать творческий потенциал. Писатель до такой степени потерял голову, что пригласил Галину… пожить на их семейной вилле «Бельведер». Да-да, вы всё правильно поняли — Бунин привел любовницу в свое семейное гнездышко.
Художественный руководитель студии Евгений Каменькович говорит, что Бунин как никогда востребован читателем, а вот на сцене, в отличие от Чехова, судьба его произведений не всегда счастливая. Уж очень сложна проза Ивана Бунина для постановок, но зритель наконец-то дождался. Евгений Каменькович, художественный руководитель театра «Мастерская П. Фоменко»: «У Бунина же никогда не бывает абсолютного счастья, правда. За счастье всегда надо чем-то платить — иногда страшной ценой, иногда менее страшной, но в жизни человека никогда не бывает гладко. Эти истории всегда будут повторяться».
Прослезившись, мужчина просит подавать лошадей, говоря: «Лишь бы бог меня простил. А ты видно простила». Однако женщина не простила и не могла простить: «как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было». Николай Алексеевич просит у женщины прощения и рассказывает, что тоже был несчастен. Он безумно любил свою жену, но она изменила ему и бросила его еще оскорбительнее, чем он Надежду. Сына обожал, «а вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести». На прощание Надежда целует ему руку, а он ей. После кучер Клим вспоминал, что хозяйка смотрела им вслед из окна. Уже в дороге Николаю Алексеевичу становится стыдно, что он поцеловал Надежде руку, а после стыдно от этого стыда.
О чем бунинские «Темные аллеи»?
Нью-Йорк : M. Zetlin [Grenich printing corp. Пономарев Е. Рассказ И. Бабореко А. Бунин : Жизнеописание. Москва : Молодая гвардия, 2004. Темные аллеи. Нью-Йорк : Новая земля, 1943. Москва : Московский рабочий, 1993—1994.
Очень высокохудожественно, интересно, красочно, сложно и просто одновременно описывает он женскую красоту, пейзажи, эмоции и чувства. Рассказы о любви мужчин к женщинам, женщин к мужчинам. Рассказы,большей частью, без счастливого конца, но полные образов, жизни, человечности, и бесчеловечности. Годное, качественное произведение одного из мэтров русской классической прозы. Местами написано вообще на грани фола. На грани допустимого и осуждаемого обществом. Но в целом — в сборнике больше света и чистоты, нежели грязи и пошлости. В темные времена очень важно читать светлые произведения,считаю.
Эти истории всегда будут повторяться». В спектакле все необычно. Перемешанные новеллы — их сцены сменяются с калейдоскопичной быстротой. Герои появляются откуда-то из темноты то из одного угла зала, то из другого. Или вообще откуда-то сверху. Как и декорации.
Там организовал издательство «Зёрна». После Февральской революции вернулся в Россию, но уже в 1918 году снова эмигрировал. В Париже основал журнал «Окно», был редактором поэтического раздела в журнале «Современные записки». Поддерживал многих нуждающихся русских эмигрантов. Автор пяти книг стихов, воспоминаний о Максимилиане Волошине, книг о декабристах и композиторах «Могучей кучки». Рассказы цикла выходили и в других эмигрантских изданиях. Бунин решил издать рассказы сборником в Америке, голодая и отчаянно нуждаясь в деньгах, и предложил уехавшему в США Андрею Седых Андрей Седых настоящее имя — Яков Моисеевич Цвибак; 1902—1994 — журналист, литератор. Эмигрировал в 1919 году. Работал в парижских «Последних новостях». В 1933 году стал литературным секретарём Ивана Бунина. В 1942 году переехал в США, где начал работу в «Новом русском слове». Выпустил книгу воспоминаний «Дорога через океан», сборник рассказов «Звездочёты с Босфора», «Сумасшедший шарманщик», роман «Только о людях», мемуары «Далёкие, близкие». Участвовал в борьбе за независимость Израиля. С 1973 года — главный редактор газеты «Новое русское слово». После войны появился и английский перевод. Второе издание вышло в 1946 году в Париже: сборник был значительно расширен и включал уже тридцать восемь новелл, хотя оттуда был исключён автором рассказ «Апрель». Позднее в это издание Бунин внёс рукописные исправления и написал: «В конец этой книги следуя хронологии надо прибавить «Весной в Иудее» и «Ночлег», оконченные после 1946 года. В СССР «Тёмные аллеи» были напечатаны только в оттепель, причём сперва с купюрами: первое нецензурированное издание — Собрание сочинений в восьми томах М. Каноническим вариантом «Тёмных аллей» принято считать издание 1946 года, которое Бунин подготовил к печати. Париж, 1946 год Издательство «Новая земля». Нью-Йорк, 1943 год Как её приняли? Был близок к кругу акмеистов, в 1916 году стал одним из руководителей «Цеха поэтов». В 1923 году эмигрировал во Францию. В эмиграции Адамович писал рецензии и литературные обзоры для «Звена», «Чисел», «Последних новостей» и приобрёл репутацию наиболее авторитетного критика русского зарубежья. Но «устная пресса» была несколько другая». Адамович горячо вступается за Бунина, сравнивая его книгу с «Пиром» Платона: по мнению критика, в своей поздней прозе писатель всматривается «в источник и корень бытия, оставив его оболочку», а от «Тёмных аллей» веет счастьем — «она проникнута благодарностью к жизни, к миру, в котором при всех его несовершенствах счастье это бывает» 7 Г. Адамович, см. Необходимость такого заступничества объяснима: многих читателей «Тёмные аллеи» шокировали. Иван Шмелёв Иван Сергеевич Шмелёв 1873—1950 — писатель. Служил чиновником по особым поручениям Владимирской казённой палаты Министерства внутренних дел. Вскоре после революции уехал жить в Крым. В 1920 году был арестован большевиками, его сын — расстрелян. В 1922 году Шмелёв эмигрировал. Печатался в русскоязычной эмигрантской прессе. Во время войны поддержал немецкую оккупацию.
Темные аллеи - Бунин Иван Алексеевич
«Тёмные Аллеи» Иван Бунин – последний классик Российской Империи, на своей родине стал изгнанником. мой любимый писатель, однако сборник рассказов "Темные аллеи" мне показался особенным и мне понравился. Этим вечером в «Мастерской Петра Фоменко» назначены «Последние свидания» — премьера спектакля по рассказам Ивана Бунина из цикла «Темные аллеи». Иван Бунин мастерски проводит своих героев головокружительным серпантином любви, четко осознавая, что любить и значит быть живым. Сборник воспоминаний Ивана Бунина под названием «Темные аллеи» сам автор высоко оценивает как свое величайшее произведение.
Тёмные аллеи: непростой любовный многоугольник Ивана Бунина
Натанариэль Лиат - Яблоки, яблони Ustinovaanna 2 часа назад К Герасимову, как чтецу, у меня неоднозначное отношение, но тут выше всех похвал, как и все произведения Федосеева. Федосеев Григорий - Поиск Вадим Силантьев 3 часа назад.. Считаю повесть слабенькой и одноразовой… Чуть задуматься — много натяжек… Киллер... Абрамов Сергей - Мертвые не плачут veleslawa 3 часа назад Очень интересная и нужная книга, особенно для молодежи. Алова конечно жаль, крутой персонаж. Кожин Олег - Узкая колея нашего детства Эфир.
То есть, зная исторический контекст, можно иначе осмыслить рассказ," — отметила актриса. По ее словам, любовь для Бунина — чувство слишком великое, чтобы быть ограниченным социальными рамками. Важнее просто испытать чувство, которое герои пронесут через всю жизнь," — заключила Кетова.
Автор повестей, романов, сборников рассказов, пьес, мемуаров и литературных биографий писателей — Тургенева, Жуковского, Гоголя, Чехова и Тютчева. Осоргина Б. Сам Бунин описывал этот период так: «Плохо мы живём в Грассе, очень плохо. Ну, картошку мёрзлую едим. Или водичку, в которой плавает что-то мерзкое, морковка какая-нибудь. Это называется супом...
Живём мы коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой. Было это три года тому назад. С тех пор вот и живёт, гостит. Да и уходить ему, по правде говоря, некуда: еврей. Не могу же я его выставить...
Далёкие, близкие. Сестра философа Фёдора Степуна. В 1934 году познакомилась с Галиной Кузнецовой, возлюбленной Ивана Бунина, и уехала с ней в Германию. Жена писателя Вера Муромцева-Бунина писала, что рассказы «Тёмных аллей» появились «отчасти потому, что хотелось уйти во время войны в другой мир, где не льётся кровь, где не сжигают живьём и так далее. Мы все были заняты писанием, и это помогало переносить непереносимое» 3 Новый мир. Эмигрировала вместе с семьёй в 1920 году, жила в Константинополе, Париже, Брюсселе. Во время Второй мировой участвовала во французском и бельгийском Сопротивлении, была военной корреспонденткой.
С 1968 по 1978 год работала главным редактором журнала «Русская мысль». Выпустила книги воспоминаний «Отражения» и «В поисках Набокова». Вилла Жанетт, где жили Бунины. Грас, Франция На вилле в Грасе. Как она написана? По свидетельству своей жены, Бунин «считал эту книгу самой совершенной по мастерству» 4 Русские новости. В «Тёмных аллеях» до предела оттачивается характерная бунинская техника повествования.
Исследователи часто отмечают у Бунина тесную связь между языком прозы и поэзии 5 Федулова Р. О некоторых особенностях языка И. Это выражается в использовании музыкальных средств языка по воспоминаниям Веры Муромцевой, писатель считал, что в «Тёмных аллеях» «каждый рассказ написан «своим ритмом», в своём ключе» 6 Новый мир. В «Тёмных аллеях» невероятно богат лексикон звуков, запахов, особенно цвета: «синевато-меловой», «чёрно-зеркальный», «разноцветно-яркий». Такие же неожиданные словосочетания Бунин находит для точного описания звуков: соловей поёт у него «старательно», лягушки «дремотно журчат», гармонь «рычит». То же — в передаче эмоций: «безнадёжно-счастливый», «блаженно-смертная». Характернейшая черта бунинского стиля — развёрнутые сравнения и неожиданные метафоры «плотная, как рыба, девка», «галки, похожие на монашенок» или странные сочетания иногда логически несовместимых слов, которые воздействуют на воображение читателя, рождая неожиданные образы «спрашивая всем чёрным раскрытием глаз и ресниц», «отдыхает от тайной внимательности к тому, как мы… говорим, переглядываемся», «красно чернели жёсткие волосы», «унизан щебетом», «во все глаза ждёт меня».
Сюжет рассказов, как правило, динамичен: чаще всего автор в первых строках коротко указывает время и место действия, намечает возраст, профессию или социальное положение героя, иногда нет и того.
Испытать это чувство хотя бы раз в жизни дано не каждому, это и великое счастье, и дорогое сердцу воспоминание, а порой и страшная трагедия, оборачивающаяся смертью. Каждая из новелл, составляющих этот сборник, — отдельная история любви. Самые известные рассказы "Темных аллей" — "Генрих", "Чистый понедельник", "Натали", "В Париже", но, без сомнения, вы, читая эту вдохновенную, увлекательную книгу, сами выберете ту историю, которая наиболее созвучная вашему сердцу.
Как читать «Тёмные аллеи» Бунина?
Иван Алексеевич Бунин Темные аллеи В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами;.
Каждая из новелл, составляющих этот сборник, — отдельная история любви. Самые известные рассказы "Темных аллей" — "Генрих", "Чистый понедельник", "Натали", "В Париже", но, без сомнения, вы, читая эту вдохновенную, увлекательную книгу, сами выберете ту историю, которая наиболее созвучная вашему сердцу.
Новожилова Оригинал этого произведения читается всего за 9 минут.
Рекомендуем прочесть его без сокращений , так интереснее. В ненастный осенний день грязный тарантас подъехал к длинной избе, в одной половине которой размещалась почтовая станция, а в другой — постоялый двор. В кузове тарантаса сидел Николай Алексеевич. Старик зашёл на половину, где размещался постоялый двор. Вышедшая навстречу хозяйка назвала Николая Алексеевича по имени, и тот узнал в ней Надежду — свою бывшую любовь, с которой не виделся тридцать лет.
Взволнованный Николай Алексеевич начал расспрашивать, как она жила все эти годы. Надежда рассказала, что господа дали ей вольную. Замужем она не была, потому что слишком сильно любила Николая Алексеевича. Реклама Старик, смутившись, пробормотал, что история была обыкновенная, и всё давно прошло: «с годами всё проходит». Надежда возразила, что у других — может быть, но не у неё.
Она жила им всю жизнь, зная, что для него словно ничего и не было.
Я бы и так к вам ушла, да кто ж меня так пустит! Василь Ликсеич… — Замолчи, — строго сказал Красильщиков. Она села на ноги, сразу оборвав рыдания, тупо раскрыла мокрые лучистые глаза: — Правда? Через два дня он был уже в Кисловодске. Днем работал у художника и дома, вечера нередко проводил в дешевых ресторанах с разными новыми знакомыми из богемы, и молодыми, и потрепанными, но одинаково приверженными бильярду и ракам с пивом… Неприятно и скучно я жил!
Этот женоподобный, нечистоплотный художник, его «артистически» запущенная, заваленная всякой пыльной бутафорией мастерская, эта сумрачная «Столица»… В памяти осталось: непрестанно валит за окнами снег, глухо гремят, звонят по Арбату конки, вечером кисло воняет пивом и газом в тускло освещенном ресторане… Не понимаю, почему я вел такое жалкое существование, — был я тогда далеко не беден. Но вот однажды в марте, когда я сидел дома, работая карандашами, и в отворенные фортки двойных рам несло уже не зимней сыростью мокрого снега и дождя, не по-зимнему цокали по мостовой подковы и как будто музыкальнее звонили конки, кто-то постучал в дверь моей прихожей. Я крикнул: кто там? Я подождал, опять крикнул — опять молчание, потом новый стук. Я встал, отворил: у порога стоит высокая девушка в серой зимней шляпке, в сером прямом пальто, в серых ботиках, смотрит в упор, глаза цвета желудя, на длинных ресницах, на лице и на волосах под шляпкой блестят капли дождя и снега; смотрит и говорит: — Я консерваторка, Муза Граф. Слышала, что вы интересный человек, и пришла познакомиться.
Ничего не имеете против? Довольно удивленный, я ответил, конечно, любезностью: — Очень польщен, милости прошу. Только должен предупредить, что слухи, дошедшие до вас, вряд ли правильны: ничего интересного во мне, кажется, нет. И, войдя, стала, как дома, снимать перед моим серо-серебристым, местами почерневшим зеркалом шляпку, поправлять ржавые волосы, скинула и бросила на стул пальто, оставшись в клетчатом фланелевом платье, села на диван, шмыгая мокрым от снега и дождя носом, и приказала: — Снимите с меня ботики и дайте из пальто носовой платок. Я подал платок, она утерлась и протянула мне ноги. Сдерживая глупую улыбку удовольствия и недоумения, — что за странная гостья!
От нее еще свежо пахло воздухом, и меня волновал этот запах, волновало соединение ее мужественности со всем тем женственно-молодым, что было в ее лице, в прямых глазах, в крупной и красивой руке, — во всем, что оглянул и почувствовал я, стаскивая ботики из-под ее платья, под которым округло и полновесно лежали ее колени, видя выпуклые икры в тонких серых чулках и удлиненные ступни в открытых лаковых туфлях. Затем она удобно уселась на диване, собираясь, видимо, уходить не скоро. Не зная, что говорить, я стал расспрашивать, от кого и что она слышала про меня и кто она, где и с кем живет? Она ответила: — От кого и что слышала, неважно. Пошла больше потому, что увидела на концерте. Вы довольно красивы.
А я дочь доктора, живу от вас недалеко, на Пречистенском бульваре. Говорила она как-то неожиданно и кратко. Я, опять не зная, что сказать, спросил: — Чаю хотите? Только поторопите коридорного, я нетерпелива. Я сел, она обняла меня, не спеша поцеловала в губы, отстранилась, посмотрела и, как будто убедившись, что я достоин того, закрыла глаза и опять поцеловала — старательно, долго. В номере было уже совсем темно, — только печальный полусвет от фонарей с улицы.
Что я чувствовал, легко себе представить. Откуда вдруг такое счастье! Молодая, сильная, вкус и форма губ необыкновенные… Я как во сне слышал однообразный звон конок, цоканье копыт… — Я хочу послезавтра пообедать с вами в «Праге», — сказала она. Воображаю, что вы обо мне думаете. А на самом деле вы моя первая любовь. Ученье свое я, конечно, вскоре бросил, она свое продолжала кое-как.
Мы не расставались, жили, как молодожены, ходили по картинным галереям, по выставкам, слушали концерты и даже зачем-то публичные лекции… В мае я переселился, по ее желанию, в старинную подмосковную усадьбу, где были настроены и сдавались небольшие дачи, и она стала ездить ко мне, возвращаясь в Москву в час ночи. Никак не ожидал я и этого — дачи под Москвой: никогда еще не жил дачником, без всякого дела, в усадьбе, столь непохожей на наши степные усадьбы, и в таком климате. Все время дожди, кругом сосновые леса. То и дело в яркой синеве над ними скопляются белые облака, высоко перекатывается гром, потом начинает сыпать сквозь солнце блестящий дождь, быстро превращающийся от зноя в душистый сосновый пар… Все мокро, жирно, зеркально… В парке усадьбы деревья были так велики, что дачи, кое-где построенные в нем, казались под ними малы, как жилища под деревьями в тропических странах. Пруд стоял громадным черным зеркалом, наполовину затянут был зеленой ряской… Я жил на окраине парка, в лесу. Бревенчатая дача моя была не совсем достроена, — неконопаченые стены, неструганые полы, печи без заслонок, мебели почти никакой.
И от постоянной сырости мои сапоги, валявшиеся под кроватью, обросли бархатом плесени. Темнело по вечерам только к полуночи: стоит и стоит полусвет запада по неподвижным, тихим лесам. В лунные ночи этот полусвет странно мешался с лунным светом, тоже неподвижным, заколдованным. И по тому спокойствию, что царило всюду, по чистоте неба и воздуха, все казалось, что дождя уже больше не будет. Но вот я засыпал, проводив ее на станцию, — и вдруг слышал: на крышу опять рушится ливень с громовыми раскатами, кругом тьма и в отвес падающие молнии… Утром на лиловой земле в сырых аллеях пестрели тени и ослепительные пятна солнца, цокали птички, называемые мухоловками, хрипло трещали дрозды. К полудню опять парило, находили облака и начинал сыпать дождь.
Перед закатом становилось ясно, на моих бревенчатых стенах дрожала, падая в окна сквозь листву, хрустально-золотая сетка низкого солнца. Тут я шел на станцию встречать ее. Подходил поезд, вываливались на платформу несметные дачники, пахло каменным углем паровоза и сырой свежестью леса, показывалась в толпе она, с сеткой, обремененной пакетами закусок, фруктами, бутылкой мадеры… Мы дружно обедали глаз на глаз. Перед ее поздним отъездом бродили по парку. Она становилась сомнамбулична, шла, клоня голову на мое плечо. Черный пруд, вековые деревья, уходящие в звездное небо… Заколдованно-светлая ночь, бесконечно-безмолвная, с бесконечно-длинными тенями деревьев на серебряных полянах, похожих на озеро.
В июне она уехала со мной в мою деревню, — не венчаясь, стала жить со мной как жена, стала хозяйствовать. Долгую осень провела не скучая, в будничных заботах, за чтением. Из соседей чаще всего бывал у нас некто Завистовский, одинокий, бедный помещик, живший от нас верстах в двух, щуплый, рыженький, несмелый, недалекий — и недурной музыкант. Зимой он стал появляться у нас чуть не каждый вечер. Я знал его с детства, теперь же так привык к нему, что вечер без него был странен. Мы играли с ним в шашки, или же он играл с ней в четыре руки на рояли.
Перед Рождеством я как-то поехал в город. Возвратился уже при луне. И, войдя в дом, нигде не нашел ее. Сел за самовар один. Гулять ушла? Их нету дома с самого завтрака.
И так же внезапно очнулся через час — с ясной и дикой мыслью: «Да ведь она бросила меня! Наняла на деревне мужика и уехала на станцию, в Москву, — от нее все станется! Но может быть, вернулась? Стыдно прислуги… Часов в десять, не зная, что делать, я надел полушубок, взял зачем-то ружье и пошел по большой дороге к Завистовскому, думая: «Как нарочно, и он не пришел нынче, а у меня еще целая страшная ночь впереди! Неужели правда уехала, бросила? Да нет, не может быть!
И он бесшумно, в валенках, появился на пороге кабинета, освещенного тоже только луной в тройное окно: — Ах, это вы… Входите, входите, пожалуйста… А я, как видите, сумерничаю, коротаю вечер без огня… Я вошел и сел на бугристый диван. Потом почти неслышным голосом: — Да, да, я вас понимаю… — То есть, что вы понимаете? И тотчас, тоже бесшумно, тоже в валенках, с шалью на плечах, вышла из спальни, прилегавшей к кабинету, Муза. И села на другой диван, напротив. Я посмотрел на ее валенки, на колени под серой юбкой, — все хорошо было видно в золотистом свете, падавшем из окна, — хотел крикнуть: «Я не могу жить без тебя, за одни эти колени, за юбку, за валенки готов отдать жизнь! Он трусливо сунулся к ней, протянул портсигар, стал по карманам шарить спичек… — Вы со мной говорите уже на «вы», — задыхаясь, сказал я, — вы могли бы хоть при мне не говорить с ним на «ты».
Сердце у меня колотилось уже в самом горле, било в виски. Я поднялся и, шатаясь, пошел вон. С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия.
Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня. И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи. Мост был такой знакомый, прежний, точно я его видел вчера: грубо-древний, горбатый и как будто даже не каменный, а какой-то окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был еще при Батые. Однако о древности города говорят только кое-какие следы городских стен на обрыве под собором да этот мост. Все прочее старо, провинциально, не более.
Одно было странно, одно указывало, что все-таки кое-что изменилось на свете с тех пор, когда я был мальчиком, юношей: прежде река была не судоходная, а теперь ее, верно, углубили, расчистили; месяц был слева от меня, довольно далеко над рекой, и в его зыбком свете и в мерцающем, дрожащем блеске воды белел колесный пароход, который казался пустым, — так молчалив он был, — хотя все его иллюминаторы были освещены, похожи на неподвижные золотые глаза и все отражались в воде струистыми золотыми столбами: пароход точно на них и стоял. Это было и в Ярославле, и в Суэцком канале, и на Ниле. В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее, красное — русские национальные флаги. Тут на мосту фонарей нет, и он сухой и пыльный. А впереди, на взгорье, темнеет садами город, над садами торчит пожарная каланча. Боже мой, какое это было несказанное счастье!
Это во время ночного пожара я впервые поцеловал твою руку и ты сжала в ответ мою — я тебе никогда не забуду этого тайного согласия. Вся улица чернела от народа в зловещем, необычном озарении. Я был у вас в гостях, когда вдруг забил набат и все бросились к окнам, а потом за калитку. Горело далеко, за рекой, но страшно жарко, жадно, спешно. Там густо валили черно-багровым руном клубы дыма, высоко вырывались из них кумачные полотнища пламени, поблизости от нас они, дрожа, медно отсвечивали в куполе Михаила-архангела. И в тесноте, в толпе, среди тревожного, то жалостливого, то радостного говора отовсюду сбежавшегося простонародья, я слышал запах твоих девичьих волос, шеи, холстинкового платья — и вот вдруг решился, взял, замирая, твою руку… За мостом я поднялся на взгорье, пошел в город мощеной дорогой.
В городе не было нигде ни единого огня, ни одной живой души. Все было немо и просторно, спокойно и печально — печалью русской степной ночи, спящего степного города. Одни сады чуть слышно, осторожно трепетали листвой от ровного тока слабого июльского ветра, который тянул откуда-то с полей, ласково дул на меня. Я шел — большой месяц тоже шел, катясь и сквозя в черноте ветвей зеркальным кругом; широкие улицы лежали в тени — только в домах направо, до которых тень не достигала, освещены были белые стены и траурным глянцем переливались черные стекла; а я шел в тени, ступал по пятнистому тротуару, — он сквозисто устлан был черными шелковыми кружевами. У нее было такое вечернее платье, очень нарядное, длинное и стройное. Оно необыкновенно шло к ее тонкому стану и черным молодым глазам.
Она в нем была таинственна и оскорбительно не обращала на меня внимания. Где это было? В гостях у кого? Цель моя состояла в том, чтобы побывать на Старой улице. И я мог пройти туда другим, ближним путем. Но я оттого свернул в эти просторные улицы в садах, что хотел взглянуть на гимназию.
И, дойдя до нее, опять подивился: и тут все осталось таким, как полвека назад; каменная ограда, каменный двор, большое каменное здание во дворе — все также казенно, скучно, как было когда-то, при мне. Я помедлил у ворот, хотел вызвать в себе грусть, жалость воспоминаний — и не мог: да, входил в эти ворота сперва стриженный под гребенку первоклассник в новеньком синем картузе с серебряными пальмочками над козырьком и в новой шинельке с серебряными пуговицами, потом худой юноша в серой куртке и в щегольских панталонах со штрипками; но разве это я? Старая улица показалась мне только немного уже, чем казалась прежде. Все прочее было неизменно. Ухабистая мостовая, ни одного деревца, по обе стороны запыленные купеческие дома, тротуары тоже ухабистые, такие, что лучше идти срединой улицы, в полном месячном свете… И ночь была почти такая же, как та. Только та была в конце августа, когда весь город пахнет яблоками, которые горами лежат на базарах, и так тепла, что наслаждением было идти в одной косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком… Можно ли помнить эту ночь где-то там, будто бы в небе?
Я все-таки не решился дойти до вашего дома. И он, верно, не изменился, но тем страшнее увидать его. Какие-то чужие, новые люди живут в нем теперь. Твой отец, твоя мать, твой брат — все пережили тебя, молодую, но в свой срок тоже умерли. Да и у меня все умерли; и не только родные, но и многие, многие, с кем я, в дружбе или приятельстве, начинал жизнь, давно ли начинали и они, уверенные, что ей и конца не будет, а все началось, протекло и завершилось на моих глазах, — так быстро и на моих глазах! И я сел на тумбу возле какого-то купеческого дома, неприступного за своими замками и воротами, и стал думать, какой она была в те далекие, наши с ней времена: просто убранные темные волосы, ясный взгляд, легкий загар юного лица, легкое летнее платье, под которым непорочность, крепость и свобода молодого тела… Это было начало нашей любви, время еще ничем не омраченного счастья, близости, доверчивости, восторженной нежности, радости… Есть нечто совсем особое в теплых и светлых ночах русских уездных городов в конце лета.
Какой мир, какое благополучие! Бродит по ночному веселому городу старик с колотушкой, но только для собственного удовольствия: нечего стеречь, спите спокойно, добрые люди, вас стережет божье благоволение, это высокое сияющее небо, на которое беззаботно поглядывает старик, бродя по нагретой за день мостовой и только изредка, для забавы, запуская колотушкой плясовую трель. И вот в такую ночь, в тот поздний час, когда в городе не спал только он один, ты ждала меня в вашем уже подсохшем к осени саду, и я тайком проскользнул в него: тихо отворил калитку, заранее отпертую тобой, тихо и быстро пробежал по двору и за сараем в глубине двора вошел в пестрый сумрак сада, где слабо белело вдали, на скамье под яблонями, твое платье, и, быстро подойдя, с радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз. И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другой держал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, — лег где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик, греясь в месячном свете.
Смысл рассказа Темные аллеи Бунина
| Иван Бунин: Том 7. Рассказы 1931-1952. Темные аллеи | Иван Бунин Тёмные аллеи. |
| Книги, о которых говорят: «Тёмные аллеи» - ReadRate | Иван Бунин в своём сборнике рассказов пишет, что любовь — это наваждение, которое редко заканчивается счастьем или служение чувству, которое не станет взаимным. |
| Тёмные аллеи (Бунин) — | «Тёмные алле́и» — цикл рассказов Ивана Бунина, писавшийся им в эмиграции с 1937 по 1944 годы. Многие рассказы были написаны во время Второй мировой войны на юге Франции. |
Аннотация к книге "Темные аллеи. Окаянные дни"
- "Тёмные аллеи" Ивана Бунина: alindomik — LiveJournal
- Читать книгу: «Темные аллеи»
- Оглавление
- Видеоанонс
- Произведение Темные аллеи полностью
- Буктрейлер «Темные аллеи» (к юбилею И. А. Бунина)
#юбилей_книги_2023
главная книга Бунина эмигрантского периода - это "восстановление мгновенного времени любви в вечном времени России, ее природы, ее застывшего в своем великолепии прошлого" (И. Н. Сухих). Иван Бунин «Темные аллеи» 16+. Завершая анализ «Темных аллей» Бунина, необходимо отметить, что весь цикл рассказов объединен единой композиционной структурой. В статье рассматриваются проблематика и поэтика последней книги И. Бунина «Темные аллеи». «Темные аллеи» Ивана Бунина — сборник небольших, удивительно лаконичных рассказов. Позже, в 1953 году, когда Иван Бунин добавил к своему сборнику два рассказа, писатель стал считать «Тёмные аллеи» своим лучшим произведением.
Темные аллеи : 16+
Тематическая выставка, посвященная сборнику рассказов "Темные аллеи" И.А. Бунина. Вот такие вот «темные аллеи» проходили через жизнь Ивана Алексеевича Бунина. На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Темные аллеи», автора Ивана Бунина. Оказалось, что это сборник рассказов И.А. Бунина, лауреата Нобелевской премии по литературе 1933 г. (каюсь,посыпаю голову пеплом сожженных книг ой, не знал ни о "Аллеях",ни,соответственно, о их авторе). Рассказ «Темные аллеи», который дал название всей книге, Иван Бунин создал в октябре 1938 года. Темные аллеи для детей на ночь и родителей на сайте РуСтих Сказки.